Я пошел к грузовику поискать Боба. Все стало неузнаваемым, кроме нескольких проволочных костей руля. Остальное превратилось в пепел, а искореженный металл оказался слишком горячим, чтобы до него дотрагиваться. Я не смог подойти ближе чем на десять футов.
Повернулся и увидел, как Ленни тащит тело к открытой двери. Я пошел следом. Внутри, в темноте, наконец понял, почему мертвец выглядел знакомо. Данте. Часть его лица снесло начисто (работа «карильона»), но непереносимая безошибочная ухмылка осталась. Я услышал знакомый скребущий звук. Панама встряхивал баллончик с монахом в капюшоне.
– Что ты делаешь!? – воскликнул я. – Где ты его взял?
Но я и так знал: Генри держала «Последнюю волю» в бюстгальтере.
– Я знал парня, – пояснил Панама. – Мы были партнерами, друзьями до раскола. Помоги мне.
Только этого мне не хватало, но я повиновался. Открыл рот Данте и держал его, пока Панама брызгал. Ленни наблюдал, сидя на теплом «карильоне», из которого только что стрелял.
– О нет! – Единственный оставшийся глаз Данте распахнулся. Руки сцепились вместе, и он сел. – Я умер, я знаю. Можете не говорить. Я не вынесу.
– Ты умер, – сообщил я.
– Мне казалось, именно смерти, вы, парни, и добивались, – заметил Панама.
– Проблема не в том, что я умер, – возразил Данте, – а в том, что осознаю свою смерть.
– Ты сгоришь в аду, – заявил я. Кажется, он обрадовался.
– Черт возьми… Панама, ты? Ты готов сгореть, мальчик?
– Ты же знаешь, что это я, Данте, – покачал головой Панама. – Как ты нас нашел?
– Спроси у старьевщика, – предложил Данте. – Посмотри у него в кармане. Рядом с членом.
Ленни и Панама уставились на меня. Я полез в карман и достал жучка. Пальцы ощутили теплую пульсацию.
– За вами следили? – воскликнул Панама. Он выбил жучка из моих рук и наступил на него. Хруст эхом разнесся по вестибюлю. – Вы привели их сюда за собой?
– Жучок сидел на грузовике! – сказал я.
Встал на колени и попытался собрать кусочки, но Панама отбросил их.
Я зло глянул на него. Убил бы, если б смог.
– Жучок влюбился в него, – пояснил Данте. – Моя идея – вставить эростат. Его самообучающийся алгоритм отключил геопараметры много месяцев назад, и наш незаконный жучок с тех пор пересекал границы, пока не добрался сюда.
– Месяцев? – глупо переспросил я. – Я уехал из Нью-Йорка только неделю назад.
– Ты так думаешь? – усмехнулся Данте. – Скажи ему, Панама.
– Уже сказал, – отозвался Панама. – В казино не существует ни ночи, ни дня. В Вегасе время течет по-иному.
Я посмотрел вверх, в темное, пустое пространство. Я понимал, что они говорят правду, хоть и не хотел верить им. Неужели я действительно пропустил октябрьский учет? Неужели все напрасно?
– Сколько я уже здесь?
– Восемь недель, – ответил Данте, – и четыре дня. Именно тогда мы заметили, что жучок остановился, и поняли, что поймали на крючок большую рыбу. Теперь игра закончена. Ваша очередь гореть!
– Уверен? – спросил Панама. – А где остальные?
– Идут за мной, Панама. Нет огня без библиотеки, понимаешь? Они маршируют с факелами. Они поют «Песню огненных александрийцев». Теперь вы в любую минуту можете услышать музыку.
– Ты не услышишь, потому что ты мертв, – прошипел я со всей возможной жестокостью.
– Черт возьми, – простонал он снова, его голос превратился в тонкий шепот: – Сделай мне одолжение, Панама, ради старых времен. Я всегда восхищался крематориями Вегаса…
– Никаких одолжений! – возмутился я.
– Это несложно, – не согласился Панама, – Если мы оставим его снаружи на стоянке, санитары подберут и кремируют его. Заплатит город.
– Зачем нам делать ему одолжение? – удивился я. – Он хочет разрушить все, что ты построил. Он собирается сжечь «Миллениум»!
– Он просто делает свое дело, – возразил Панама. – Он александриец, такой же, как и я. Мы когда-то работали вместе.
– Как ты! – прохрипел Данте. – Нет огня без…
Оставшийся глаз остался открытым, челюсть отвалилась. Он повалился на бок, все еще согнутый, как кешью.
Панама потянулся за спреем.
– Нет-нет, – покачал я головой. Схватил баллончик и кинул в глубину вестибюля. – Он вызывает привыкание, поверь мне.
Панама закрыл один оставшийся глаз мертвеца, почти нежно. Выпрямил тело, оно уже застывало. Тихо заскрипели кости и сухожилия.
– Данте всегда бредил пламенем. Как и все огненные александрийцы. Огонь и смерть.
Я помог Ленни вытащить тело обратно на стоянку, для санитаров. Как только мы вышли за дверь, я понял,
что они имели в виду под особым временем в казино. Мне казалось, что прошло несколько минут, однако уже стемнело и останки грузовика охладились. Я разгреб их и нашел урну. Она не пострадала, даже штрих-код остался. Я заполнил урну пеплом, который мог принадлежать и Бобу, закрыл маленькую крышку.
– «Миллениум» ящик иди, – подсказал Ленни. Он показывал на почтовый ящик на окраине стоянки. Я опустил урну в отверстие.
Пока, Боб.
Ленни хотел, чтобы я взял его на руки, что я и сделал. Он стал сильнее и явно выучил пару новых слов, но не вырос ни на миллиметр со своего рождения. Вблизи я заметил, что Ленни больше похож на отца, чем на мать. Лысый и с маленьким хвостом, как у пони. И смокинг в придачу.
– Ленни готов, – заявил он.
Я тоже так думал. Но едва мы пошли к двери через стоянку, как позади раздался телефонный звонок.
Я поставил Ленни на землю, он побежал (почти) назад и принес телефон из кармана Данте. Попытался вручить его мне, но я покачал головой: мне он не нужен.
Когда мы подошли к двери, Ленни вручил телефон, все еще трезвонивший, Панаме.
Панама раскрыл его и приложил к уху.
– Это старик, – пояснил он, передавая мне трубку. На сей раз я не сопротивлялся. Только спросил:
– Какой старик?
Прежде чем Панама успел ответить, из телефона послышался странный низкий, хриплый голос:
– Шапиро? Старьевщик?
– Да…
– Не могли бы вы подняться наверх? Гудок.
Я сложил телефон и отдал его Панаме.
– Какой старик? Что значит «наверх»?
– Думаю, вы сейчас поймете.
– О Боже! – воскликнул Ленни.
Он показывал вверх дальше по вестибюлю, на лифт, который уже ехал вниз, чтобы доставить меня наверх. Пустой, если не считать Гомер в тележке.
ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ
Первые тысяча двести произведений искусства, подлежащие уничтожению, или удалению, включали только четырнадцать авторов, все еще читаемых, одиннадцать художников, чьи работы выставлялись в различных галереях и музеях, и двадцать одного музыканта, о которых хоть кто-нибудь да слышал (хотя сейчас, конечно, никого из них не помнят). Страхи общественности рассеялись. Все (или почти все) вздохнули с облегчением: удаление начиналось с сорняков на окраине сада искусств, не с плодов и деревьев. Что, естественно, не соответствовало истине; предполагалось обрезать сами ветви, но подрезание надлежало производить в течение очень длинного промежутка времени, чтобы оно прошло незаметно (по крайней мере вначале).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54