У него были деньги, и он увез их обоих на ранчо, которое, как он сказал, купил в Южной Каролине. Ранчо это оказалось крошечной фермой, но ему не принадлежало. Он был всего лишь издольщиком, фермером-арендатором и выплачивал ренту частью урожая. Он заставлял ее работать в поле, и даже ребенок помогал собирать скудный урожай.
Джейкей вздохнул.
– Разумеется, случилось неизбежное: муж снова ее оставил, и на этот раз уже не вернулся. У нее не было денег, и ей пришлось жить на ферме, управляться с которой ей помогал молодой парень-негр по имени Ной, которого она приютила.
«Вы сами вкалываете, как рабыня, мэм», – говорил ей Ной, глядя, как она работала наравне с ним в поле. И он был прав.
Джейкей мрачно улыбнулся.
– Произошел скандал. Дочь белого доктора и молодой чернокожий жили в одном доме, хотя негр спал в деревянной пристройке. Она говорила мне, что все добропорядочные местные жители ее избегали и что она за десять лет едва ли перекинулась с кем-нибудь несколькими словами, кроме, разумеется, своего сына и Ноя. Ее сын – мой отец – рос босоногим, нищим мальчишкой, прогуливал уроки в школе, а в пятнадцать лет и вовсе бросил ее. К семнадцати годам он прослыл скандалистом в трех ближайших округах.
В восемнадцать лет, кажется, в тысяча девятьсот сорок девятом году, он записался в армию, но вскоре возненавидел ее. Он был уже запойным пьяницей и дезертировал точно так же, как когда-то сбежал из школы. Спустя несколько месяцев он попал под суд. Бабушка так и не узнала, в чем было дело, но, вернувшись домой, работать на ферме он отказался. Он колесил по стране, как когда-то его отец. Время от времени он возвращался, вручал матери пачку денег, а через пару дней уходил опять.
Официантка принесла ему еду.
– Вы уверены, что вам хочется все это слушать? – спросил Джейкей. – Вряд ли это подходит для разговора за ленчем.
Шэннон покачала головой:
– Нет-нет, продолжайте! Вам надо выговориться. К тому же я начинаю вас по-настоящему понимать.
– О'кей, – согласился он. – Так вот, когда отцу было около тридцати, он встретил женщину по имени Элма Бреннэн. Бабушка говорила мне, что она была яркой женщиной, из тех, что ходят, покачивая бедрами. Она носила короткие платья и не уступала отцу в умении пить. Они постоянно жестоко ссорились, и он то и дело исчезал, оставляя ее одну без цента денег. Элма с отвращением жила на ферме, но выбора у нее не было: она была беременна. Сразу же после моего рождения она нашла себе работу в магазине, в ближнем городке, надеясь накопить денег и уехать, но каждый раз, получив очередную зарплату, она спускала ее в местном салуне.
К тому времени отец окончательно спился и в один прекрасный день, совершенно так же, как мой дед, ушел и не вернулся. Мать проводила большую часть времени в салуне, и, в конце концов, ее взяли туда на работу. Крупная, толстощекая, подвыпив, она становилась веселой и нравилась посетителям. Да и сама не упускала случая получить удовольствие.
Джейкей встретился глазами с Шэннон и с горечью проговорил:
– Я рос в небольшом южном городке, внук женщины, о которой говорили, что она жила с чернокожим, и сын местной шлюхи. Вы можете себе представить, насколько я был одинок и несчастен? Какие родители позволили бы своим детям дружить с таким, как я?
Шэннон печально вздохнула:
– Бедный Джейкей, я не знала, что у вас была такая ужасная жизнь.
– Однако какой бы ужасной она вам ни казалась, должен сказать, что в действительности все было намного хуже, – печально проговорил он. – Единственным спасением для меня была моя бабушка. Она была образованной женщиной. Она воспитывала меня. Научила читать и писать, рассказывала мне сказки и пробуждала во мне мечты. И постоянно говорила, что я должен держаться подальше от выпивки.
Джейкей постучал указательным пальцем по своему бокалу.
– Я ни разу в жизни не выпил ни капли спиртного, даже легкого вина. Я боялся этого. Боялся, что кончу так же, как дед и отец.
Он рассмеялся, немного повеселев.
– Мои детские мечты не сбылись: я не стал знаменитым футболистом, не обзавелся «мустангом» с откидным верхом, не назначал свиданий очаровательной блондинке. Но я получил кое-какое образование. Я много работал и учился в местном колледже. На стене у меня висели фотографии вашего отца, как у него на стене висел Ван Гог. И, окончив колледж, я отправился прямо в Нью-Йорк.
Он пожал плечами и улыбнулся ей обезоруживавшей улыбкой.
– Остальное вам известно.
– А ваша бабушка?
– Она умерла за месяц до моего окончания колледжа. А мать четырьмя годами раньше. Однажды вечером ее подобрали на обочине дороги с кровотечением изо рта. Ее печень развалилась на куски. Я вручил ключи от фермы старому Ною и сказал ему, что он может считать ферму своей. Больше я там никогда не был. – Он посмотрел на Шэннон и просто добавил: – И никогда туда не поеду.
– Бедный Джейкей, – тихо проговорила она. – Бедный одинокий мальчик. У меня такое ощущение, что вы о чем-то мне не сказали. О чем-то очень важном.
– Возможно, вы правы, – холодно отвечал он. – Но мы здесь, чтобы говорить о вас.
Его голос внезапно стал каким-то отчужденным. Она подумала, что он, может быть, жалеет о своей неожиданной исповеди, и быстро сменила тему разговора. Она рассказала ему о коттедже в Нантакете и о своем желании уехать туда.
– Вы уверены в том, что вам там будет хорошо одной?
– Я не уверена, что мне вообще когда-нибудь снова будет хорошо, – с горечью ответила она. – Джейкей, я убеждена в том, что отец не покончил с собой. Он никогда не сделал бы этого в день моего рождения. Он не мог причинить мне такое горе. И никогда не оставил бы меня необеспеченной. Папа любил жизнь. Однажды он сделал себе состояние и мог бы сделать его снова. Вы же знаете, он не страдал манией величия, как о нем писали газеты.
– Послушайте, Шэннон, – заговорил Джейкей, – у вашего отца были большие неприятности. Он был гордым человеком. Фиаско могло оказаться слишком тяжелым ударом для такого, как он. Кроме того, кому дано знать чужие мысли? Вы думаете, что хорошо знаете человека, но вдруг он совершает такой поступок, который для вас является полной неожиданностью. Может быть, он никогда раньше не открывал вам другую, более темную сторону своей личности. Шэннон, вам не следует думать о том, как и почему это случилось. Вы должны думать о себе, о своем будущем. И вы знаете, что если я смогу вам хоть чем-нибудь помочь, я это сделаю.
Джейкей отвез Шэннон домой. В дороге они хранили молчание, полное дружеского взаимопонимания. Да, он был прав. Завтра она оставит свое прошлое и начнет новую жизнь.
10
– Я плыла на пароме в Нантакет, – рассказывала Шэннон. – Опершись на перила, не отрывая глаз от серых волн, я думала об отце. И неожиданно поняла, что, убеждая себя и других в невозможности его самоубийства, я ни разу не задумалась над тем, кто же его убил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130
Джейкей вздохнул.
– Разумеется, случилось неизбежное: муж снова ее оставил, и на этот раз уже не вернулся. У нее не было денег, и ей пришлось жить на ферме, управляться с которой ей помогал молодой парень-негр по имени Ной, которого она приютила.
«Вы сами вкалываете, как рабыня, мэм», – говорил ей Ной, глядя, как она работала наравне с ним в поле. И он был прав.
Джейкей мрачно улыбнулся.
– Произошел скандал. Дочь белого доктора и молодой чернокожий жили в одном доме, хотя негр спал в деревянной пристройке. Она говорила мне, что все добропорядочные местные жители ее избегали и что она за десять лет едва ли перекинулась с кем-нибудь несколькими словами, кроме, разумеется, своего сына и Ноя. Ее сын – мой отец – рос босоногим, нищим мальчишкой, прогуливал уроки в школе, а в пятнадцать лет и вовсе бросил ее. К семнадцати годам он прослыл скандалистом в трех ближайших округах.
В восемнадцать лет, кажется, в тысяча девятьсот сорок девятом году, он записался в армию, но вскоре возненавидел ее. Он был уже запойным пьяницей и дезертировал точно так же, как когда-то сбежал из школы. Спустя несколько месяцев он попал под суд. Бабушка так и не узнала, в чем было дело, но, вернувшись домой, работать на ферме он отказался. Он колесил по стране, как когда-то его отец. Время от времени он возвращался, вручал матери пачку денег, а через пару дней уходил опять.
Официантка принесла ему еду.
– Вы уверены, что вам хочется все это слушать? – спросил Джейкей. – Вряд ли это подходит для разговора за ленчем.
Шэннон покачала головой:
– Нет-нет, продолжайте! Вам надо выговориться. К тому же я начинаю вас по-настоящему понимать.
– О'кей, – согласился он. – Так вот, когда отцу было около тридцати, он встретил женщину по имени Элма Бреннэн. Бабушка говорила мне, что она была яркой женщиной, из тех, что ходят, покачивая бедрами. Она носила короткие платья и не уступала отцу в умении пить. Они постоянно жестоко ссорились, и он то и дело исчезал, оставляя ее одну без цента денег. Элма с отвращением жила на ферме, но выбора у нее не было: она была беременна. Сразу же после моего рождения она нашла себе работу в магазине, в ближнем городке, надеясь накопить денег и уехать, но каждый раз, получив очередную зарплату, она спускала ее в местном салуне.
К тому времени отец окончательно спился и в один прекрасный день, совершенно так же, как мой дед, ушел и не вернулся. Мать проводила большую часть времени в салуне, и, в конце концов, ее взяли туда на работу. Крупная, толстощекая, подвыпив, она становилась веселой и нравилась посетителям. Да и сама не упускала случая получить удовольствие.
Джейкей встретился глазами с Шэннон и с горечью проговорил:
– Я рос в небольшом южном городке, внук женщины, о которой говорили, что она жила с чернокожим, и сын местной шлюхи. Вы можете себе представить, насколько я был одинок и несчастен? Какие родители позволили бы своим детям дружить с таким, как я?
Шэннон печально вздохнула:
– Бедный Джейкей, я не знала, что у вас была такая ужасная жизнь.
– Однако какой бы ужасной она вам ни казалась, должен сказать, что в действительности все было намного хуже, – печально проговорил он. – Единственным спасением для меня была моя бабушка. Она была образованной женщиной. Она воспитывала меня. Научила читать и писать, рассказывала мне сказки и пробуждала во мне мечты. И постоянно говорила, что я должен держаться подальше от выпивки.
Джейкей постучал указательным пальцем по своему бокалу.
– Я ни разу в жизни не выпил ни капли спиртного, даже легкого вина. Я боялся этого. Боялся, что кончу так же, как дед и отец.
Он рассмеялся, немного повеселев.
– Мои детские мечты не сбылись: я не стал знаменитым футболистом, не обзавелся «мустангом» с откидным верхом, не назначал свиданий очаровательной блондинке. Но я получил кое-какое образование. Я много работал и учился в местном колледже. На стене у меня висели фотографии вашего отца, как у него на стене висел Ван Гог. И, окончив колледж, я отправился прямо в Нью-Йорк.
Он пожал плечами и улыбнулся ей обезоруживавшей улыбкой.
– Остальное вам известно.
– А ваша бабушка?
– Она умерла за месяц до моего окончания колледжа. А мать четырьмя годами раньше. Однажды вечером ее подобрали на обочине дороги с кровотечением изо рта. Ее печень развалилась на куски. Я вручил ключи от фермы старому Ною и сказал ему, что он может считать ферму своей. Больше я там никогда не был. – Он посмотрел на Шэннон и просто добавил: – И никогда туда не поеду.
– Бедный Джейкей, – тихо проговорила она. – Бедный одинокий мальчик. У меня такое ощущение, что вы о чем-то мне не сказали. О чем-то очень важном.
– Возможно, вы правы, – холодно отвечал он. – Но мы здесь, чтобы говорить о вас.
Его голос внезапно стал каким-то отчужденным. Она подумала, что он, может быть, жалеет о своей неожиданной исповеди, и быстро сменила тему разговора. Она рассказала ему о коттедже в Нантакете и о своем желании уехать туда.
– Вы уверены в том, что вам там будет хорошо одной?
– Я не уверена, что мне вообще когда-нибудь снова будет хорошо, – с горечью ответила она. – Джейкей, я убеждена в том, что отец не покончил с собой. Он никогда не сделал бы этого в день моего рождения. Он не мог причинить мне такое горе. И никогда не оставил бы меня необеспеченной. Папа любил жизнь. Однажды он сделал себе состояние и мог бы сделать его снова. Вы же знаете, он не страдал манией величия, как о нем писали газеты.
– Послушайте, Шэннон, – заговорил Джейкей, – у вашего отца были большие неприятности. Он был гордым человеком. Фиаско могло оказаться слишком тяжелым ударом для такого, как он. Кроме того, кому дано знать чужие мысли? Вы думаете, что хорошо знаете человека, но вдруг он совершает такой поступок, который для вас является полной неожиданностью. Может быть, он никогда раньше не открывал вам другую, более темную сторону своей личности. Шэннон, вам не следует думать о том, как и почему это случилось. Вы должны думать о себе, о своем будущем. И вы знаете, что если я смогу вам хоть чем-нибудь помочь, я это сделаю.
Джейкей отвез Шэннон домой. В дороге они хранили молчание, полное дружеского взаимопонимания. Да, он был прав. Завтра она оставит свое прошлое и начнет новую жизнь.
10
– Я плыла на пароме в Нантакет, – рассказывала Шэннон. – Опершись на перила, не отрывая глаз от серых волн, я думала об отце. И неожиданно поняла, что, убеждая себя и других в невозможности его самоубийства, я ни разу не задумалась над тем, кто же его убил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130