Лилли гневно осуждали в кабачках, где теперь постоянно болтался Пэдди О'Киффи. Он топил свое горе в виски. Однажды он исчез, а через несколько месяцев его тело было найдено на обочине Вестпойнтской дороги, за много миль от Арднаварнхи.
Лилли не поверила, когда отец отчужденным, ледяным голосом объявил ей, что она должна покинуть свой дом, чтобы никогда сюда не возвращаться.
– Вы поедете к тете Мэллос, в Корк-сити, – сказал он, стоя у окна спиной к дочери, не желая больше видеть ее прекрасного лживого лица. – Вас посадят на первый пароход, отплывающий в Бостон, а оттуда вы поедете к дальней родственнице, кузине, что живет в Новой Англии. Ваши вещи уже упаковывают. Вы возьмете все, что влезет в два чемодана, и пятьдесят фунтов денег. Ваша родственница приглядит за вами до родов. – Лорд Молино запнулся на последнем слове, затем помолчал и, взяв себя в руки, закончил: – После чего вам придется самой прокладывать себе дорогу в жизнь. Ясно одно, Лилли, – он повернулся и в последний раз посмотрел на нее, – в Арднаварнху вы никогда не вернетесь.
Лилли все еще не верила в это, даже когда увидела два наскоро собранных чемодана, ожидавшие ее в вестибюле. И даже когда мать с сестрой, рыдая, бросились в ноги к отцу, тщетно умоляя его отменить свое решение. Не верила, хотя все шторы на окнах уже были опущены, а зеркала завешены черным крепом, как в доме, погрузившемся в траур. Она не поверила печали и ужасу, исказившим лицо ее матери, ни умоляющим возгласам Сил, когда отец силой увел мать и запер в ее комнате, чтобы она не видела отъезда дочери.
Сам лорд Молино заперся в библиотеке. Наливая дрожавшей рукой виски, он слышал, как проскрипел гравий под колесами экипажа, навсегда увозившего от него любимую дочь, дитя его мечтаний, разбившую ему сердце. Он положил голову на руки и разрыдался, впервые за всю свою жизнь.
Уильям был в школе, и только Сил видела, как уезжала Лилли. Она вылезла из окна своей спальни и спряталась под деревом перед домом. Она, как безумная, помчалась вслед за каретой с громким криком: «Лилли!», умоляя кучера остановиться. Тот оглянулся, увидел ее, но остановиться не посмел, а лишь подхлестнул кнутом лошадей, и карета покатилась быстрее.
– Лилли! – кричала убитая горем Сил. – О, Лилли! Вернись, пожалуйста, вернись!
Но Лилли не могла ее услышать.
Люди со всей округи знали о решении его светлости и выстроились вдоль дороги, чтобы посмотреть на предательницу Лилли. Они знали ее и любили, но теперь их мрачные лица и холодные глаза выражали презрение.
«Все будет хорошо, – неуверенно твердила про себя Лилли. – Па с минуты на минуту догонит меня». Но карета уже доехала до поворота на большую дорогу, а отца все не было. Даже на таком расстоянии она слышала вой осиротевших догов. Лилли в отчаянии оглянулась, надеясь увидеть отца. Но Арднаварнха молчала в своем глубоком трауре. И ее любимый па не примчался верхом на лошади, чтобы вернуть свою «дорогую девочку».
И, откинув голову, Лилли завыла жутким, мучительным воем, похожим на вой прощавшихся с нею собак. Теперь она поняла, что это правда. Она изгнана из рая. Она никогда больше не вернется в Арднаварнху.
* * *
Я взглянула на своих юных друзей и увидела слезы в глазах Шэннон. Я знала, о чем она думала.
– Вы правильно ее жалеете, – заметила я. – Ее изнасиловал бессовестный человек, сексуальный авантюрист, хорошо знавший, что она совсем не такая, как привычные ему искушенные женщины. Она была несмышлёным ребенком, не понимавшим, что делает, пока не стало слишком поздно. Это изменило всю ее жизнь, и жизнерадостной юной девушки больше не стало.
Я глубоко вздохнула, испытывая ту же жалость, прогнала собак и поднялась на ноги, оправляя помявшуюся шифоновую юбку.
– Пора спать, дорогие мои, – заметила я. – Завтра, после обеда, я расскажу вам о том, что было дальше.
22
Вечером следующего дня я надела кокетливое платье от Диора, цвета голубого сапфира, едва доходившее до колен, со смелым декольте и пышными перьями на плечах, прикрывавшими мою костлявую грудь. В ушах у меня были громадные материнские сапфировые серьги, и я очень удивилась, когда Шэннон сказала, что если бы я их продала, то на вырученные деньги могла бы безбедно жить до конца своих дней. А еще она сказала, что у меня превосходный вкус, очень красивые ноги, а духи напоминают что-то очень знакомое.
– Это «Ор Блё», от Герлэна, дорогое дитя, – ответила я на ее вопрос. – Самые модные духи в мое время.
– Я чувствую себя такой простушкой рядом с вами, Моди, – пожаловалась Шэннон, – в своем черном платье.
– И в бриллиантовом колье Лилли, – добавила я. – Папа говорил, что это фамильная драгоценность и что я должна им очень дорожить.
– Разумеется, должны, дорогое дитя, – согласилась я, – ведь это ключ к тайне.
Я постаралась придать своему лицу таинственное выражение, и Эдвард улыбнулся мне, наполняя бокал шампанским.
– Знаю, знаю, – рассмеялся он, – но нам не скоро придется ее разгадать.
– О, дорогой, боюсь, что вы меня раскусили, как говорят ваши любимые американцы.
Я отпила шампанского и удовлетворенно вздохнула.
– Я больше не буду заставлять вас ждать. Как я уже говорила Шэннон, вы узнаете эту историю и все самые тайные ее стороны. Хотя я, по правде говоря, не слишком-то понимаю, дорогая моя девочка, как это поможет вам найти того, кто убил вашего отца. Но мне кажется, что истина всегда кроется на дне, и вам придется потрудиться, прежде чем вы до нее докопаетесь. Итак, после обеда мы продолжим разговор о Лилли и далеком прошлом.
Бриджид, круглая и опрятная, в черном платье, белых гольфах и маленьких туфельках на высоких каблуках, залилась краской, когда Эдвард поднял тост в ее честь.
– За Бриджид, лучшую повариху по эту сторону Атлантики. За королеву кухни, без которой Арднаварнха не была бы Арднаварнхой.
– Что верно, то верно, – согласилась я. – За мою дорогую Бриджид, без которой я никогда не стала бы такой глупой старухой, какой вы меня видите.
– За это я выпить могу, – усмехнувшись, проговорила она и одним глотком осушила бокал.
– Подбросьте еще одно полено в камин, Эдвард, мой мальчик, а вы, Шэннон, поставьте на граммофон пластинку. Я только что намешала еды для собачек, и теперь надо нам самим приготовиться к появлению лосося домашнего копчения, а потом и омаров…
– А на десерт – Лилли, – закончил за меня фразу Эдвард, и я рассмеялась.
Шэннон порылась в стопке запыленных пластинок на семьдесят восемь оборотов в минуту. Одну из них она поставила на старинный граммофон, и по освещенной лампами комнате поплыли звуки скрипичного концерта Брамса. Шэннон вдруг погрустнела. Подошедший Эдди взял ее руку и сочувственно пожал.
– О чем вы думаете? – спросил он.
– О том, как отец был бы рад видеть вас обоих, – отвечала она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130