– Этот рассказ надо поместить в самом конце книги, – сказал Этцель.
– Почему не в начале? – спросил Жюль Верн.
– Содержание рассказа анекдотично, – несколько неуверенно проговорил Этцель. – Что в рассказе? Мошенник Гопкинс сообщает, что в окрестностях города Олбени он нашел глубоко в земле скелет необычайного размера. Гопкинс решает объявить Америку колыбелью человеческого рода, нажить деньги и создать то, что называется бумом. И действительно, американский ученый мир и виртуозно организованная реклама кричат на весь мир об открытии Гопкинса. Земной рай, оказывается, находился в долине Огайо, Адам и Ева, следовательно, были американцами… Так, не правда ли?
– Все так, как вы говорите. Простите за нескромность: хороший рассказ. Что вы имеете против него?
– Да чепуха получается! Анекдот! Кто поверит, что американцы и в самом деле таковы!
Вместо ответа Жюль Верн протянул Этцелю чикагскую газету:
– Прочтите то, что напечатано на шестой странице. Вот здесь, наверху. Моя фантазия бледнеет перед тем, что пишут о себе янки. Нет, нет, извольте читать! Вслух!
Этцель прочел сперва про себя и уже не мог читать вслух, – раскатистый, истерический хохот душил его, он не мог произнести слова.
– Дайте прочту я, – сквозь смех произнес Жюль Верн. – А вы утверждаете, что я фантазер, выдумщик! Нет, вы должны выслушать! Я начинаю: «Сын Милли Парксин опять видел во сне, что под домом, где он живет, зарыт камень, на котором много лет назад сидели Адам и Ева». Как это вам нравится? – хохоча обратился к Этцелю Жюль Верн. – Сидели Адам и Ева! Черт знает что! Продолжаю! «Милли Парксин заявила в редакции нашей газеты, что она безвозмездно дарит этот камень правительству Соединенных Штатов Америки и за это, просит, чтобы ее Боб имел право требовать наказания для учителя той школы, в которой он учится: этот учитель заявил, что человек произошел от обезьяны. Однако толпа, собравшаяся у дома Милли Парксин, потребовала, чтобы камень был немедленно извлечен, и бросилась в подвалы. Через полчаса с помощью самой Парксин был вынесен огромный камень весом не менее двадцати килограммов, который тут же толпа поделила между собою…»
Этцель схватился за бока и в припадке смеха согнулся в три погибели. Жюль Верн, наоборот, сохранял невозмутимо серьезный вид.
– Вот, друг мой, – сказал он, когда издатель успокоился. – Отдохните немного, а потом я продолжу чтение.
– Еще не все? – воскликнул Этцель.
– Еще не все. Извините мой очень плохой перевод с английского, но, даю слово, он совпадает с подлинником по смыслу и интонации. Я открываю газету на восьмой странице и среди объявлений нахожу следующий перл. Будьте мужественным, хладнокровным человеком, мой друг. Слушайте: «Владелец аптеки № 17 на площади Вашингтона имеет честь довести до сведения своих покупателей, что продажа исторических осколков большого камня, на котором сидели наши прародители Адам и Ева, производится ежедневно с пяти вечера до восьми. Постоянным покупателям и лицам старше восьмидесяти лет скидка двадцать пять процентов. С почтением Джек Сидней…»
– Потрясающе… – только и мог произнести Этцель. – Подождем с изданием вашего рассказа; согласны? Что вы делаете сейчас, над чем трудитесь?
– Пишу, – коротко ответил Жюль Верн. – Работаю, как всегда. Замысел моего нового романа тревожит меня необычайно.
– «Таинственный остров»? – шепотом произнес Этцель.
Жюль Верн кивнул головой и погрозил пальцем:
– Никому ни слова, прошу вас! Я суеверен, не люблю болтовни о вещах, которые еще не сделаны.
Весной семидесятого года Наполеон Третий наградил Жюля Верна орденом Почетного Легиона.
– Поздравляю вас, мой дорогой друг! – сказал Этцель. – Почему вы морщитесь? Разве вы не испытываете радости?
– Мне грустно, – ответил Жюль Верн, – что эту радость мне преподносит Наполеон Маленький, человек, которого я презираю. Кстати, мой бодрый издатель, хотели бы вы быть кавалером ордена Дружбы?
– Ордена Дружбы? – изумился Этцель. – Первый раз слышу о таком ордене…
– Такого ордена нет нигде, ни в одном государстве, – сказал Жюль Верн, – но такой орден должен быть. И когда это случится, человек, награжденный им, станет не хуже, а лучше. Мне кажется, орден этот должен называться «орденом Друга». Вы ничего не понимаете?
– Ничего не понимаю, – улыбнулся Этцель. – Объясните, я заинтригован.
– Раз в год, – начал Жюль Верн, – каждый большой человек того или иного государства – писатель, художник, путешественник, композитор, актер – подает в особую комиссию просьбу о награждении орденом Друга кого-то из своих друзей. Например, я прошу наградить вас, мой милый Этцель.
– Польщен, – поклонился издатель. – Начинаю кое о чем догадываться.
– Вас награждают орденом. Не знаю точно, как именно он будет выглядеть, но на нем непременно должна быть ласточка! Получив этот орден, вы, естественно, возбуждаете у всех чувство почтения, уважения и даже любви. Всем хочется иметь такой орден с изображением милой, родной всем птицы – ласточки. Но получить его не так-то легко, – для этого необходимо, чтобы я любил вас так же сильно, как и вы меня, чтобы наша дружба ничем не была омрачена, чтобы ни я вам, ни вы мне не сделали гадости, подлости. Понимаете?
– Весьма обязывающий орден, – отозвался Этцель. – Но мне кажется, что таким образом очень скоро все люди в некоем государстве будут носить в петлице орден Друга.
– Так оно и должно быть, – улыбнулся Жюль Верн. – В этом сила ордена Друга! Он подобен клятве, честному слову, присяге, верности в любви. Тот, кто носит этот орден, есть, в сущности, Лучший Человек. И меня делает таким же тот, кто верит мне. Я, извините, сделал ошибку, имея в виду только больших людей государства, – вернее, причислив к ним служителей искусства. Право на представление к ордену имеет каждый человек. Гедо может представить Барнаво, Барнаво вас, вы своего слугу. Орден Друга нравственно связывает людей.
– Вы идеалист, мечтатель, фантазер! – с жаром проговорил Этцель и обнял Жюля Верна. – Всё это очень хорошо в теории, в мечтах, но…
– Подождем того времени, когда это будет возможно и на практике, – серьезно произнес Жюль Верн. – Мои романы – тоже мечта, но мечта действенная, страстная, живая; она осуществится не сегодня-завтра.
… Девятнадцатого июля 1870 года началась война между Пруссией и Францией. Париж превратился в военный лагерь. Жюль Верн с утра посылал за газетами и уединялся, чтобы ему никто не мешал. В конце июля был созван семейный совет, на котором присутствовал и Барнаво.
– Горячо советую и настоятельно прошу тебя, моя дорогая, – обратился Жюль Верн к Онорине, – вместе с девочками и Мишелем уехать из Парижа. Противник, я уверен в этом, направит свои войска на столицу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94