Вот бумажка…
Он подал Жюлю Верну предписание военных властей о немедленном возвращении в Париж.
– Народ требует мира во что бы то ни стало, – продолжал Барнаво. – Правительство боится народа. Народ ненавидит правительство. Всё идет так, как оно и должно быть. В Париже каждый день умирает двести – триста человек. Не хватает гробов. Что будет через, две-три недели, когда наступят холода! У немцев пушки, у нас… у нас могучий флот под названием «Сен-Мишель»… Слыхали о подвиге Надара? Он на своем «Гиганте» сражался с немецкими аэростатами и сбил их. Один против двух! Надар – настоящий патриот!
Жюль Верн выехал в Париж. Барнаво остался на яхте. Он привел в порядок стол, горячей водой вымыл стены и потолок в каюте и объявил команде, что она должна слушаться его распоряжений.
– На полных парусах в Париж, – приказал он.
– Каким же это образом? – спросили матросы.
– Как можно ближе к Парижу, – уточнил Барнаво. – И ни о чем меня не расспрашивать. На обед приготовьте что-нибудь из наших запасов. Ужин отменяется, – в Париже едят один раз в два дня, скоро там вообще не будет никакой еды.
Затем он позвал юнгу и попросил его найти в походной аптечке какие-нибудь капли от сердца. «Дай мне двойную порцию, – сказал он юнге. – Мне семьдесят шесть лет, мальчик, я думаю, что не повредит и тройная порция…»
– Вам, дядюшка, плохо? – Юнга склонился над стариком. – Я позову доктора, он на полицейском катере.
Барнаво отрицательно покачал головой.
– Пришла и моя очередь шаркнуть ножкой святому Петру, – сказал он, вытягиваясь на скамье. – Накрой меня потеплее. Возьми вон те листки, что на столе капитана. Прочти их вслух.
Юнга читал черновые записи нового романа Жюля Верна, Барнаво одобрительно покашливал. Иногда он стонал, и тогда юнга прекращал чтение. Проходила минута, вторая, третья, Барнаво требовал продолжения.
– Мой дорогой мальчик научился писать, как тот человек, который сочинил «Дон-Кихота», – заметил Барнаво по поводу одного, в юмористических тонах написанного, места. – Я угадал, – Жюль Верн прославит свое отечество, а я… Мальчик, дай мне еще порцию сердечных капель. Мне очень нехорошо…
В октябре Жюль Верн получил письмо от Онорины, она сообщала, что его отец серьезно болен, необходимо ехать в Нант, дорога каждая минута. В тот же вечер Жюль Верн выехал из Парижа и в три часа утра постучался в дверь родного дома. Ему открыла монахиня, и он всё понял.
– Когда? – спросил он.
– В одиннадцать пятьдесят пять, – ответила монахиня. – Пройдите к вашей матери, успокойте ее, она убита горем. Мужайтесь, месье! Весь Нант оплакивает усопшего.
Похоронив отца, Жюль Верн поспешил в Амьен, где жила его семья, недавно покинувшая Шантаней. Его встретила заплаканная Онорина. Жюль Верн опустился на каменные ступени крыльца и, боясь услышать что-то очень страшное, спросил:
– Мишель? Девочки?
– Барнаво, – ответила Онорина. – Вчера у меня был курьер от Этцеля. Наш Барнаво умер на «Сен-Мишеле». Юнга читал ему черновики твоего романа…
Жюль Верн заплакал – сперва тихо, по-детски, потом громко – так, как плачут взрослые, когда им очень больно. Рыдания душили его, и он не сдерживал их. Барнаво умер… Нет Барнаво…
– Пожалей меня, Онорина, я осиротел… Не могу представить себя без моего Барнаво!..
Надо было возвращаться в Париж. Для этого оставалась только одна узкая дорожка шириной в шесть километров. Грохотали пушки неприятеля. Было очень холодно. На улицах Парижа лежали умершие от голода. Жюль Верн поселился у Этцеля, сюда спустя две недели пришел Гедо. Издатель, ученый и писатель выдержали все ужасы войны. Почти на их глазах немного позже расстреливали восставших коммунаров.
– Конец мира, – говорил постаревший, исхудавший Этцель. – Когда умирает справедливость, умирает всё – и честь и высокое звание человека! В рядах Национальной гвардии, как мне известно, сражается наш друг Реклю. Пожелаем ему победы.
– Может быть, – заметил Гедо, – нарождается новый мир. Кровь коммунаров напрасно не прольется…
– Наши дети будут счастливее нас, – сказал Жюль Верн. – Их дети – я твердо верю в это – навсегда покончат с войнами, – наука поможет им в этом.
– Какая наука? – спросил Гедо, обращаясь и к Этцелю и к писателю. – Нет такой науки, друзья! Я вижу кровавую науку Галифе и Тьера, будь они прокляты!
– Я не знаю имени грядущей науки, – задумчиво проговорил Жюль Верн, – но она рождается в крови. Потомки наши не забудут того, чему мы являемся свидетелями.
Осенью семьдесят первого года Жюль Верн окончательно переселился в Амьен, – жить в Париже он уже не мог. Здесь всё было для него напитано ужасом и кровью.
На бульваре Лонгвилль он приобрел двухэтажный дом – внизу пять комнат, наверху три. При доме был большой сад, отгороженный высокой каменной стеной. Жюль Верн устроил для себя кабинет в круглой башне, которая возвышалась над южным углом дома. Из окон этого кабинета видны были бегущие поезда, соборная колокольня, спокойная поверхность Соммы; на ней слегка покачивался «Сен-Мишель» – новая яхта, размерами значительно больше прежней. На ней Жюль Верн и его семья в недалеком будущем совершат далекие, интересные путешествия… Свой рабочий кабинет Жюль Верн обставил очень скромно: простая железная кровать в углу за невысокой ширмой, старинное кожаное кресло перед конторкой – письменным столом писателя. На мраморной полке огромного камина бюсты Мольера и Шекспира. На стенах географические карты, в углу глобус.
Жюль Верн вставал в пять утра, завтракал и работал до девяти, когда подавался завтрак для всех обитателей дома. До полудня Жюль Верн редактировал написанное накануне. В анкете, опубликованной в «Ле Тан», он сообщил, между прочим, что, работая ежедневно пять-шесть часов, ему удается без усилий, легко и с наслаждением делать не менее половины листа. Дополнительная работа иногда убавляет количество написанного, но чаще всего увеличивает его. «Днем и вечером я гуляю, читаю, принимаю посетителей, друзей, отвечаю на письма. В начале одиннадцатого я уже в постели», – сообщал Жюль Верн.
Прах Барнаво покоился в земле на берегу Соммы, неподалеку от маленького, тихого Амьена. Раз в неделю Жюль Верн приходил на могилу своего необыкновенного друга, садился на низенькую деревянную скамью и надолго погружался в воспоминания.
Оставшееся после Барнаво имущество: берет, зеленая куртка, бархатный жилет с перламутровыми пуговицами и номер «Нантского вестника» от 9 февраля 1828 года – Жюль Верн хранил, как драгоценные реликвии.
Часть третья
Амьен
Глава первая
16 ноября 1876 года
В начале 1871 года Жюль Верн начал писать роман «Страна мехов» – первое произведение, героем которого является женщина, посвятившая себя науке, Полина Барнет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
Он подал Жюлю Верну предписание военных властей о немедленном возвращении в Париж.
– Народ требует мира во что бы то ни стало, – продолжал Барнаво. – Правительство боится народа. Народ ненавидит правительство. Всё идет так, как оно и должно быть. В Париже каждый день умирает двести – триста человек. Не хватает гробов. Что будет через, две-три недели, когда наступят холода! У немцев пушки, у нас… у нас могучий флот под названием «Сен-Мишель»… Слыхали о подвиге Надара? Он на своем «Гиганте» сражался с немецкими аэростатами и сбил их. Один против двух! Надар – настоящий патриот!
Жюль Верн выехал в Париж. Барнаво остался на яхте. Он привел в порядок стол, горячей водой вымыл стены и потолок в каюте и объявил команде, что она должна слушаться его распоряжений.
– На полных парусах в Париж, – приказал он.
– Каким же это образом? – спросили матросы.
– Как можно ближе к Парижу, – уточнил Барнаво. – И ни о чем меня не расспрашивать. На обед приготовьте что-нибудь из наших запасов. Ужин отменяется, – в Париже едят один раз в два дня, скоро там вообще не будет никакой еды.
Затем он позвал юнгу и попросил его найти в походной аптечке какие-нибудь капли от сердца. «Дай мне двойную порцию, – сказал он юнге. – Мне семьдесят шесть лет, мальчик, я думаю, что не повредит и тройная порция…»
– Вам, дядюшка, плохо? – Юнга склонился над стариком. – Я позову доктора, он на полицейском катере.
Барнаво отрицательно покачал головой.
– Пришла и моя очередь шаркнуть ножкой святому Петру, – сказал он, вытягиваясь на скамье. – Накрой меня потеплее. Возьми вон те листки, что на столе капитана. Прочти их вслух.
Юнга читал черновые записи нового романа Жюля Верна, Барнаво одобрительно покашливал. Иногда он стонал, и тогда юнга прекращал чтение. Проходила минута, вторая, третья, Барнаво требовал продолжения.
– Мой дорогой мальчик научился писать, как тот человек, который сочинил «Дон-Кихота», – заметил Барнаво по поводу одного, в юмористических тонах написанного, места. – Я угадал, – Жюль Верн прославит свое отечество, а я… Мальчик, дай мне еще порцию сердечных капель. Мне очень нехорошо…
В октябре Жюль Верн получил письмо от Онорины, она сообщала, что его отец серьезно болен, необходимо ехать в Нант, дорога каждая минута. В тот же вечер Жюль Верн выехал из Парижа и в три часа утра постучался в дверь родного дома. Ему открыла монахиня, и он всё понял.
– Когда? – спросил он.
– В одиннадцать пятьдесят пять, – ответила монахиня. – Пройдите к вашей матери, успокойте ее, она убита горем. Мужайтесь, месье! Весь Нант оплакивает усопшего.
Похоронив отца, Жюль Верн поспешил в Амьен, где жила его семья, недавно покинувшая Шантаней. Его встретила заплаканная Онорина. Жюль Верн опустился на каменные ступени крыльца и, боясь услышать что-то очень страшное, спросил:
– Мишель? Девочки?
– Барнаво, – ответила Онорина. – Вчера у меня был курьер от Этцеля. Наш Барнаво умер на «Сен-Мишеле». Юнга читал ему черновики твоего романа…
Жюль Верн заплакал – сперва тихо, по-детски, потом громко – так, как плачут взрослые, когда им очень больно. Рыдания душили его, и он не сдерживал их. Барнаво умер… Нет Барнаво…
– Пожалей меня, Онорина, я осиротел… Не могу представить себя без моего Барнаво!..
Надо было возвращаться в Париж. Для этого оставалась только одна узкая дорожка шириной в шесть километров. Грохотали пушки неприятеля. Было очень холодно. На улицах Парижа лежали умершие от голода. Жюль Верн поселился у Этцеля, сюда спустя две недели пришел Гедо. Издатель, ученый и писатель выдержали все ужасы войны. Почти на их глазах немного позже расстреливали восставших коммунаров.
– Конец мира, – говорил постаревший, исхудавший Этцель. – Когда умирает справедливость, умирает всё – и честь и высокое звание человека! В рядах Национальной гвардии, как мне известно, сражается наш друг Реклю. Пожелаем ему победы.
– Может быть, – заметил Гедо, – нарождается новый мир. Кровь коммунаров напрасно не прольется…
– Наши дети будут счастливее нас, – сказал Жюль Верн. – Их дети – я твердо верю в это – навсегда покончат с войнами, – наука поможет им в этом.
– Какая наука? – спросил Гедо, обращаясь и к Этцелю и к писателю. – Нет такой науки, друзья! Я вижу кровавую науку Галифе и Тьера, будь они прокляты!
– Я не знаю имени грядущей науки, – задумчиво проговорил Жюль Верн, – но она рождается в крови. Потомки наши не забудут того, чему мы являемся свидетелями.
Осенью семьдесят первого года Жюль Верн окончательно переселился в Амьен, – жить в Париже он уже не мог. Здесь всё было для него напитано ужасом и кровью.
На бульваре Лонгвилль он приобрел двухэтажный дом – внизу пять комнат, наверху три. При доме был большой сад, отгороженный высокой каменной стеной. Жюль Верн устроил для себя кабинет в круглой башне, которая возвышалась над южным углом дома. Из окон этого кабинета видны были бегущие поезда, соборная колокольня, спокойная поверхность Соммы; на ней слегка покачивался «Сен-Мишель» – новая яхта, размерами значительно больше прежней. На ней Жюль Верн и его семья в недалеком будущем совершат далекие, интересные путешествия… Свой рабочий кабинет Жюль Верн обставил очень скромно: простая железная кровать в углу за невысокой ширмой, старинное кожаное кресло перед конторкой – письменным столом писателя. На мраморной полке огромного камина бюсты Мольера и Шекспира. На стенах географические карты, в углу глобус.
Жюль Верн вставал в пять утра, завтракал и работал до девяти, когда подавался завтрак для всех обитателей дома. До полудня Жюль Верн редактировал написанное накануне. В анкете, опубликованной в «Ле Тан», он сообщил, между прочим, что, работая ежедневно пять-шесть часов, ему удается без усилий, легко и с наслаждением делать не менее половины листа. Дополнительная работа иногда убавляет количество написанного, но чаще всего увеличивает его. «Днем и вечером я гуляю, читаю, принимаю посетителей, друзей, отвечаю на письма. В начале одиннадцатого я уже в постели», – сообщал Жюль Верн.
Прах Барнаво покоился в земле на берегу Соммы, неподалеку от маленького, тихого Амьена. Раз в неделю Жюль Верн приходил на могилу своего необыкновенного друга, садился на низенькую деревянную скамью и надолго погружался в воспоминания.
Оставшееся после Барнаво имущество: берет, зеленая куртка, бархатный жилет с перламутровыми пуговицами и номер «Нантского вестника» от 9 февраля 1828 года – Жюль Верн хранил, как драгоценные реликвии.
Часть третья
Амьен
Глава первая
16 ноября 1876 года
В начале 1871 года Жюль Верн начал писать роман «Страна мехов» – первое произведение, героем которого является женщина, посвятившая себя науке, Полина Барнет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94