Водовоз слово сдержал, подогнал машину со свежей водой, и дембеля набирали в крышки от мыльниц воду и, установив крошечные зеркальца на стволах платанов и кедров, на перилах беседок, намыливали помазками щеки и подбородки, брились, чистили зубы. Вокруг машины, на дорожках между деревьями и беседками, уже стояли мутные лужицы, белели пятна пасты, мыльная пена, бумажные обертки; под кустами валялись пустые консервные банки, смятые пачки из-под сигарет…
В разгар утреннего туалета среди клумб и платанов пришел черноусый афганский офицер и зычно крикнул: баскун! Дембеля воззрились на него. Ба-скун! – нетерпеливо блеснули глаза и зубы. Чего? Он говорит: хватит. Офицер подошел к машине и энергично постучал кулаком по двери. Давай, давай, сказал он водителю по-русски и махнул рукой. Требует, чтоб я уехал, прокомментировал водитель. Куда уехал? я дам уехал! – закричал грузин с черными щеками и черным подбородком. Давай-давай, повторил офицер. Грузин приблизился к нему. Э, биджо, что давай? куда давай? Ты видишь, я не брит. Как я полечу домой? в Союз? Я же не душман. Офицер выслушал грузина, не поняв ни слова, кроме «душмана», и вновь постучал в дверь кабины. Баскун! Грузин снял китель, галстук, рубашку, повесил все на дерево и направился к машине, чтобы набрать воды для бритья, но в это время афганский офицер закрутил вентиль на кране. Грузин уставился на него. Баскун, сказал офицер. Грузин был грузен, волосат, через его заросший живот проходил широкий розовый рубец, – мгновенье назад он еще был бледно-розов, и вот уже побагровел, вспух. Биджо, не связывайся, сказал кто-то. Но грузин, продолжая глядеть в глаза офицера, протянул лохматую огромную руку к его руке, опустил ладонь на тонкое смуглое запястье, стиснул его, лицо афганца посерело, на скулах натянулась кожа, смуглые длинные пальцы разжались. Грузин выпустил его руку. Офицер круто повернулся и пошел прочь, потирая посиневшую кисть. Ну все, сказал шофер. Папе пошел жаловаться. Я его папу…!…! – откликнулся грузин. У, вы не знаете нашего Папу! Что нам твой Папа, у нас свои Папы были, и ничего, как видишь, живы-здоровы. У, вы еще не знаете нашего Папу, тянул свое шофер. Да что нам твой Папа, твой Папа на тебя, а на нас больше нет Пап. У, вы не знаете, он однажды чужих дембелей здесь держал, пока они весь аэродром швабрами не вымыли. Он у нас контуженный. Вы не обижайтесь, а я сматываюсь. После того, как я умоюсь! – воскликнул грузин, уже выбривший пол-лица. Надо сматываться. Биджо, не серди меня, будь умницей. Шофер хлопнул дверцей. Мотор завелся. Грузин с намыленной щекой кинулся к машине, вскочил на подножку, схватил шофера за шиворот, шофер вырвался, метнулся к противоположной дверце и выпрыгнул из кабины. Грузин выдернул ключ зажигания. Будешь мне перечить, сопляк, бормотал он, возвращаясь к дереву с зеркальцем между веток и намыливая засохшую щеку, я твоего Папу… Музыкальное окно распахнулось, и в нем появился улыбающийся афганский солдат. И мгновенье спустя над клумбами и платанами стали носиться сахарные индусы…
Вертолеты! Наши? На взлетную полосу выруливали вертолеты.
– Ну что вы спите! вон вертолеты! – закричал запыхавшийся офицер.
Дембеля хватали чемоданчики, швыряли в них полотенца и мыльницы, натягивали рубашки, кителя и шли к вертолетам; не успевшие добриться и умыться, чертыхаясь, выплескивали воду из мыльниц и стирали полотенцами мыльную пену с колючих подбородков и щек. Вслед им неслись тошнотворные рулады.
Надо перекличку устроить! Становись! – закричали полковые офицеры. Командиры, время жмет, и не место здесь для построений, напомнили летчики. Ладно! садись!
Хвостовые челюсти смыкались. Все? все? никого не забыли? Все! никого! Сомкнулись. Стало темно. Вертолеты тронулись. Натужились, затряслись… Зеленая Чарикарская долина, хребет Пагман, хребет Хингиль, трасса Кабул – Саланг – Хайратон – чарикарский участок самый горячий, иногда раскален, как чертова сковородка, и колеса машин здесь дымятся, кабины плавятся, шоферы пузырятся – и зев Пяти Львов, Панджшер, клацанье: ндж! – пан или пропал, и все не пан, пропал, попал в масудовские подземелья или в Баграм, на аэродром с кедрами, платанами, цветочными клумбами, индийскими руладами и штабелями цинковых корыт, – к черту!!
Пики, гранитные гребни, меловые осыпи, ущелья, каменные площадки и снова пики, лбы, рваные пасти, – и вдруг все вздыбилось в последнем броске и опрокинулось навзничь – под вертолетами разметнулась желто-зеленая долина. Кабул.
4
Кабул сегодня принял.
Вертолеты приземлились.
Все было то же, что и два года назад: пассажирские самолеты, лужайки, десантники с автоматами, стеклянная башня, увенчанная черно-красно-зеленым флагом, и за лужайками, самолетами и башней лежал, выпятив голубые груди и нацелив в небо сухопарые минареты, глиняный колосс, заросший зеленью. Как и два года назад, их повели по аэродрому мимо лужаек и самолетов, через взлетные полосы к палаточному лагерю, обнесенному колючей проволокой, крошечному у подножия серых раскаленных гор. Как и два года назад, лагерь был переполнен дембелями и новобранцами, и не хватало еды, воды, в туалеты стояли очереди, и пахло хлоркой и полынью.
Дембеля из города у Мраморной горы заняли несколько крайних палаток. Здесь стояли двухъярусные койки с матрасами, одеялами и подушками, которые тут же были собраны и сгружены в пустую палатку. Лагерному прапорщику, выразившему по этому поводу недовольство, дембеля ответили, что они не селекционеры, а если товарищ прапорщик собирается заняться разведением афганских вшей и продолжать и дома вскармливать их русской кровью, то пусть в последнюю ночь он закутается в эти одеяла. Прапорщик громко засмеялся. Что, до дембеля так далеко, товарищ прапорщик, что даже смех разбирает? Да нет, ответил товарищ прапорщик, мне другое смешно. Что же именно? Прапорщик перестал улыбаться, вздохнул, покачал головой: кто вам сказал эту глупость? Какую глупость, мы сами видели – все в гнидах. Да нет, ответил прапорщик, про ночь, что она, он осклабился, последняя ?
Вскоре дембеля узнали, что ребята из Гардеза сидят здесь четвертые сутки. Узнали также, что последнюю партию таможенники раздели до трусов и что им лучше не перечить; что в лагере недавно была крупная драка, что здесь воруют и ничего нельзя оставлять без присмотра, ворует лагерная охрана и сами дембеля.
Рядом, за колючей проволокой, был аэродром, там зеленели ухоженные лужайки и добротно, заманчиво, обещающе серели взлетные полосы и площадки; то и дело с аэродрома взлетали вертолеты и пятнистые зелено-песочные истребители; иногда на взлетную полосу выруливали «Боинги», а под вечер в небо поднялся бело-голубой «Ту-154».
Дембеля курили, глядя сквозь колючие струны на аэродром, на башню с флагом, на огромный город, затопивший полдолины и выплеснувший на склоны гор свои серые грубые плосковерхие дома;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
В разгар утреннего туалета среди клумб и платанов пришел черноусый афганский офицер и зычно крикнул: баскун! Дембеля воззрились на него. Ба-скун! – нетерпеливо блеснули глаза и зубы. Чего? Он говорит: хватит. Офицер подошел к машине и энергично постучал кулаком по двери. Давай, давай, сказал он водителю по-русски и махнул рукой. Требует, чтоб я уехал, прокомментировал водитель. Куда уехал? я дам уехал! – закричал грузин с черными щеками и черным подбородком. Давай-давай, повторил офицер. Грузин приблизился к нему. Э, биджо, что давай? куда давай? Ты видишь, я не брит. Как я полечу домой? в Союз? Я же не душман. Офицер выслушал грузина, не поняв ни слова, кроме «душмана», и вновь постучал в дверь кабины. Баскун! Грузин снял китель, галстук, рубашку, повесил все на дерево и направился к машине, чтобы набрать воды для бритья, но в это время афганский офицер закрутил вентиль на кране. Грузин уставился на него. Баскун, сказал офицер. Грузин был грузен, волосат, через его заросший живот проходил широкий розовый рубец, – мгновенье назад он еще был бледно-розов, и вот уже побагровел, вспух. Биджо, не связывайся, сказал кто-то. Но грузин, продолжая глядеть в глаза офицера, протянул лохматую огромную руку к его руке, опустил ладонь на тонкое смуглое запястье, стиснул его, лицо афганца посерело, на скулах натянулась кожа, смуглые длинные пальцы разжались. Грузин выпустил его руку. Офицер круто повернулся и пошел прочь, потирая посиневшую кисть. Ну все, сказал шофер. Папе пошел жаловаться. Я его папу…!…! – откликнулся грузин. У, вы не знаете нашего Папу! Что нам твой Папа, у нас свои Папы были, и ничего, как видишь, живы-здоровы. У, вы еще не знаете нашего Папу, тянул свое шофер. Да что нам твой Папа, твой Папа на тебя, а на нас больше нет Пап. У, вы не знаете, он однажды чужих дембелей здесь держал, пока они весь аэродром швабрами не вымыли. Он у нас контуженный. Вы не обижайтесь, а я сматываюсь. После того, как я умоюсь! – воскликнул грузин, уже выбривший пол-лица. Надо сматываться. Биджо, не серди меня, будь умницей. Шофер хлопнул дверцей. Мотор завелся. Грузин с намыленной щекой кинулся к машине, вскочил на подножку, схватил шофера за шиворот, шофер вырвался, метнулся к противоположной дверце и выпрыгнул из кабины. Грузин выдернул ключ зажигания. Будешь мне перечить, сопляк, бормотал он, возвращаясь к дереву с зеркальцем между веток и намыливая засохшую щеку, я твоего Папу… Музыкальное окно распахнулось, и в нем появился улыбающийся афганский солдат. И мгновенье спустя над клумбами и платанами стали носиться сахарные индусы…
Вертолеты! Наши? На взлетную полосу выруливали вертолеты.
– Ну что вы спите! вон вертолеты! – закричал запыхавшийся офицер.
Дембеля хватали чемоданчики, швыряли в них полотенца и мыльницы, натягивали рубашки, кителя и шли к вертолетам; не успевшие добриться и умыться, чертыхаясь, выплескивали воду из мыльниц и стирали полотенцами мыльную пену с колючих подбородков и щек. Вслед им неслись тошнотворные рулады.
Надо перекличку устроить! Становись! – закричали полковые офицеры. Командиры, время жмет, и не место здесь для построений, напомнили летчики. Ладно! садись!
Хвостовые челюсти смыкались. Все? все? никого не забыли? Все! никого! Сомкнулись. Стало темно. Вертолеты тронулись. Натужились, затряслись… Зеленая Чарикарская долина, хребет Пагман, хребет Хингиль, трасса Кабул – Саланг – Хайратон – чарикарский участок самый горячий, иногда раскален, как чертова сковородка, и колеса машин здесь дымятся, кабины плавятся, шоферы пузырятся – и зев Пяти Львов, Панджшер, клацанье: ндж! – пан или пропал, и все не пан, пропал, попал в масудовские подземелья или в Баграм, на аэродром с кедрами, платанами, цветочными клумбами, индийскими руладами и штабелями цинковых корыт, – к черту!!
Пики, гранитные гребни, меловые осыпи, ущелья, каменные площадки и снова пики, лбы, рваные пасти, – и вдруг все вздыбилось в последнем броске и опрокинулось навзничь – под вертолетами разметнулась желто-зеленая долина. Кабул.
4
Кабул сегодня принял.
Вертолеты приземлились.
Все было то же, что и два года назад: пассажирские самолеты, лужайки, десантники с автоматами, стеклянная башня, увенчанная черно-красно-зеленым флагом, и за лужайками, самолетами и башней лежал, выпятив голубые груди и нацелив в небо сухопарые минареты, глиняный колосс, заросший зеленью. Как и два года назад, их повели по аэродрому мимо лужаек и самолетов, через взлетные полосы к палаточному лагерю, обнесенному колючей проволокой, крошечному у подножия серых раскаленных гор. Как и два года назад, лагерь был переполнен дембелями и новобранцами, и не хватало еды, воды, в туалеты стояли очереди, и пахло хлоркой и полынью.
Дембеля из города у Мраморной горы заняли несколько крайних палаток. Здесь стояли двухъярусные койки с матрасами, одеялами и подушками, которые тут же были собраны и сгружены в пустую палатку. Лагерному прапорщику, выразившему по этому поводу недовольство, дембеля ответили, что они не селекционеры, а если товарищ прапорщик собирается заняться разведением афганских вшей и продолжать и дома вскармливать их русской кровью, то пусть в последнюю ночь он закутается в эти одеяла. Прапорщик громко засмеялся. Что, до дембеля так далеко, товарищ прапорщик, что даже смех разбирает? Да нет, ответил товарищ прапорщик, мне другое смешно. Что же именно? Прапорщик перестал улыбаться, вздохнул, покачал головой: кто вам сказал эту глупость? Какую глупость, мы сами видели – все в гнидах. Да нет, ответил прапорщик, про ночь, что она, он осклабился, последняя ?
Вскоре дембеля узнали, что ребята из Гардеза сидят здесь четвертые сутки. Узнали также, что последнюю партию таможенники раздели до трусов и что им лучше не перечить; что в лагере недавно была крупная драка, что здесь воруют и ничего нельзя оставлять без присмотра, ворует лагерная охрана и сами дембеля.
Рядом, за колючей проволокой, был аэродром, там зеленели ухоженные лужайки и добротно, заманчиво, обещающе серели взлетные полосы и площадки; то и дело с аэродрома взлетали вертолеты и пятнистые зелено-песочные истребители; иногда на взлетную полосу выруливали «Боинги», а под вечер в небо поднялся бело-голубой «Ту-154».
Дембеля курили, глядя сквозь колючие струны на аэродром, на башню с флагом, на огромный город, затопивший полдолины и выплеснувший на склоны гор свои серые грубые плосковерхие дома;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82