Ее слова – «Найди меня», собственно, и оберегали подсознательно Зарембу всю афганскую войну.
* * *
Материал про женский пляж журнал не напечатал. Начались выборы, женщины полезли в политику, в редакционной почте нашлось письмо какой-то истеричной демократки с призывом оставить кастрюли как пережиток коммунистического бреда и идти на баррикады светлого демократического завтра. Новый шельф, на разработку которого поехал уже не я. Я продолжал мотаться по гарнизонам, полигонам, аэродромам и прочим военным точкам. С грустью отмечал: чем больше бушевали митинговые страсти в Москве, тем угрюмее становились лица солдат и офицеров, дырявее их одежда, скуднее пища, холоднее казармы. Несмотря на все уверения властей, светлое демократическое завтра переросло в послезавтра, в ближайшее будущее, в перспективу, в прогноз, в мечту. Разрушалось все, строилось лишь благополучие немногих «новых русских». Пир во время чумы…
Иногда натыкался на записи, сделанные у Зарембы в спецназе. Даже послал ему подготовленный к печати рассказ. Но ответа не дождался: наверняка подполковник носился по большим и малым войнам, взахлеб глотавшим российских парней. Время от времени пытался угадать, где он тянет свою солдатскую лямку.
Оказалось, совсем рядом, в Балашихе. Телефонный звонок от него раздался совершенно неожиданно. С одной стороны, стало неудобно, что материал не увидел свет, а с другой – я обрадовался, что спецназовец жив. Торопливо напросился на встречу.
– В шесть утра на автобусной остановке около КПП дивизии Дзержинского, – сразу согласился тот, правда, не поинтересовавшись, каким образом я доберусь в такую даль в такую рань.
Добрался. И сразу узнал в одетом в камуфляж подполковнике героя некогда «не разработанного шельфа». Он тоже взглянул на меня наметанным глазом, оценил полевую одежду и тут же, особо не вдаваясь в воспоминания, перебросил в бронетранспортер, урчавший за автобусной остановкой.
– На полигон, – приказал водителю.
БТР оказался забит людьми. Мне молча кивнули, потеснились, высвобождая местечко. Поддавая нам всем под зад, боевая машина помчалась по лесным дорогам, словно желая взбить внутри себя из нас масло. Наше счастье, что путь оказался не долгим.
– Я чего тебя позвал, – отвел меня в сторонку Заремба уже на полигоне, когда вылезли из железного чрева и разминались после дороги. – Помнишь свой женский пляж?
Пляж был его, но я кивнул.
– Тренируюсь здесь с группой, на все про все – пять дней. Посмотри, может, что-либо тебе подойдет – все бойцы и, – он посмотрел на девушку, кланяющуюся в разминке истыканной ножами сосне, – Марина – в жизни – одиночки. Я предполагаю, почему именно таким образом шел подбор в мою группу, но мои умозаключения все равно ничего не изменят. – Постучал задником ботинка о землю, выдалбливая каблуком бороздку. Признался и в истинной причине своего быстрого согласия на встречу: – Ты должен мне помочь. Кроме того, что они… – он запнулся и поправился: – … что мы все одиноки, у нас нет и команды. А ее надо попытаться сколотить. Не хочу командовать будущими посмертными героями, к тому же не особо понятно за что погибшими. Вчера перебирал старые записи, наткнулся на твой женский пляж, – он упорно продолжал отнекиваться от него. – И подумал: надо пробовать вариант и с тобой. Извини, что использую, но мне нужно сохранить людей, и поэтому все условности отметаю. Если есть возможность, потолкись тут с нами, расшевели ребят, встряхни их со стороны, так сказать, душевности. Чтобы они помнили, что могут потерять, – не побоялся напомнить и свою неприятную афганскую страницу.
– А меня возьмете? – чувствуя горяченькое, я попробовал поиметь свою журналистскую выгоду.
Заремба отрезал сразу, растоптав тщательно выбитую траншейку:
– Нет. Категорически. Ни при каких условиях. Сегодня – только ты мне.
– В Чечню? – безошибочно угадал я четверку в таблице умножения два на два.
– В нее, – подтвердил результат Заремба.
– Что-то серьезное? – задал и тут же понял наивность вопроса: спецназ ГРУ по мелочам в карманах не шарит. Сам же и перебил усмешку подполковника: – Добро. Остаюсь.
Заремба загнал свою группу не просто в казарму. Он завел ее в лес и не разрешил выходить оттуда ни под каким предлогом. Еда – подножный корм, спать – в шалаше, греться – у костра, – здесь он крутился как старый еврей в ломбарде.
Вместе с ним крутились и мы. Стрельбы, марш-броски, походы по карте, рукопашка, перевязка раненых, выход на связь – под эти тренировки, между прочим, неплохо шли и беседы за жизнь. А под вечерний костерок и вообще стелились как сало на черный хлеб – полная гармония и аппетит. А Василий Туманов, вчерашний пограничник, даже попросил:
– Я кажется, очень неожиданно исчез для одной женщины. Будет возможность, позвони ей и скажи, что я скоро вернусь.
История еще более банальная, чем у меня с Татьяной в коммунальной квартирке: во время собственного развода Василий познакомился с судьей. Вернее, сначала галантно назвал ее «Вашей светлостью», а когда она поправила – судей называют «Ваша честь», улыбнулись друг другу.
Между ними, конечно, что-то произошло, но тем не менее судья не развела Тумановых. На повторное заседание в связи с отлетом в Чечню капитан теперь не успевал, но ему важнее был не сам развод, а слово, данное «ее светлости».
* * *
… Мы сидим с Мариной в буйстве летней ночи со всеми ее вздохами и запахами, нас розовато освещает костер, вокруг – лес.
И – Иван Волонихин. Он подобен стаду бизонов, вытаптывающих землю вокруг водопоя. Но я туп и кровожаден. Я впился в свою добычу и ничего не желаю замечать: ни топтаний, ни покашливаний, ни треска сучьев. Завтра группа улетает в Чечню, Марина оказалась единственной, кому Заремба сказал категорическое «нет» на участие в операции, и мне важно уловить чувства человека, который не прошел по конкурсу. Пусть даже и не на войну.
Марина расстроена, разговор не поддерживает, но я не перестаю бередить ее рану и лезть в душу. Когда еще выпадет такой сюжет?
Подленький мы все же народец, журналисты. Сволочи. Выручает Заремба, неслышно подошедший к костру:
– Что, гвардия, не спится?
Огонь имеет удивительное свойство отключать людей, завораживать их, погружая в воспоминания. И когда я огляделся, оказалось: группа уже в полном составе сидит рядом и смотрит на пламя. А оно, глупое, рвалось вверх, пытаясь располосовать острыми пиками навалившееся жирное брюхо ночного неба и вырваться к звездам.
Только ночи ли бояться одинокого костра! Она легко отрывала и тут же без следа проглатывала кусочки пламени, придавливая обессиленный огонь к углям. И новые порции хвороста – лишь легкая закуска гурману, после которой аппетит только разыгрывается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
* * *
Материал про женский пляж журнал не напечатал. Начались выборы, женщины полезли в политику, в редакционной почте нашлось письмо какой-то истеричной демократки с призывом оставить кастрюли как пережиток коммунистического бреда и идти на баррикады светлого демократического завтра. Новый шельф, на разработку которого поехал уже не я. Я продолжал мотаться по гарнизонам, полигонам, аэродромам и прочим военным точкам. С грустью отмечал: чем больше бушевали митинговые страсти в Москве, тем угрюмее становились лица солдат и офицеров, дырявее их одежда, скуднее пища, холоднее казармы. Несмотря на все уверения властей, светлое демократическое завтра переросло в послезавтра, в ближайшее будущее, в перспективу, в прогноз, в мечту. Разрушалось все, строилось лишь благополучие немногих «новых русских». Пир во время чумы…
Иногда натыкался на записи, сделанные у Зарембы в спецназе. Даже послал ему подготовленный к печати рассказ. Но ответа не дождался: наверняка подполковник носился по большим и малым войнам, взахлеб глотавшим российских парней. Время от времени пытался угадать, где он тянет свою солдатскую лямку.
Оказалось, совсем рядом, в Балашихе. Телефонный звонок от него раздался совершенно неожиданно. С одной стороны, стало неудобно, что материал не увидел свет, а с другой – я обрадовался, что спецназовец жив. Торопливо напросился на встречу.
– В шесть утра на автобусной остановке около КПП дивизии Дзержинского, – сразу согласился тот, правда, не поинтересовавшись, каким образом я доберусь в такую даль в такую рань.
Добрался. И сразу узнал в одетом в камуфляж подполковнике героя некогда «не разработанного шельфа». Он тоже взглянул на меня наметанным глазом, оценил полевую одежду и тут же, особо не вдаваясь в воспоминания, перебросил в бронетранспортер, урчавший за автобусной остановкой.
– На полигон, – приказал водителю.
БТР оказался забит людьми. Мне молча кивнули, потеснились, высвобождая местечко. Поддавая нам всем под зад, боевая машина помчалась по лесным дорогам, словно желая взбить внутри себя из нас масло. Наше счастье, что путь оказался не долгим.
– Я чего тебя позвал, – отвел меня в сторонку Заремба уже на полигоне, когда вылезли из железного чрева и разминались после дороги. – Помнишь свой женский пляж?
Пляж был его, но я кивнул.
– Тренируюсь здесь с группой, на все про все – пять дней. Посмотри, может, что-либо тебе подойдет – все бойцы и, – он посмотрел на девушку, кланяющуюся в разминке истыканной ножами сосне, – Марина – в жизни – одиночки. Я предполагаю, почему именно таким образом шел подбор в мою группу, но мои умозаключения все равно ничего не изменят. – Постучал задником ботинка о землю, выдалбливая каблуком бороздку. Признался и в истинной причине своего быстрого согласия на встречу: – Ты должен мне помочь. Кроме того, что они… – он запнулся и поправился: – … что мы все одиноки, у нас нет и команды. А ее надо попытаться сколотить. Не хочу командовать будущими посмертными героями, к тому же не особо понятно за что погибшими. Вчера перебирал старые записи, наткнулся на твой женский пляж, – он упорно продолжал отнекиваться от него. – И подумал: надо пробовать вариант и с тобой. Извини, что использую, но мне нужно сохранить людей, и поэтому все условности отметаю. Если есть возможность, потолкись тут с нами, расшевели ребят, встряхни их со стороны, так сказать, душевности. Чтобы они помнили, что могут потерять, – не побоялся напомнить и свою неприятную афганскую страницу.
– А меня возьмете? – чувствуя горяченькое, я попробовал поиметь свою журналистскую выгоду.
Заремба отрезал сразу, растоптав тщательно выбитую траншейку:
– Нет. Категорически. Ни при каких условиях. Сегодня – только ты мне.
– В Чечню? – безошибочно угадал я четверку в таблице умножения два на два.
– В нее, – подтвердил результат Заремба.
– Что-то серьезное? – задал и тут же понял наивность вопроса: спецназ ГРУ по мелочам в карманах не шарит. Сам же и перебил усмешку подполковника: – Добро. Остаюсь.
Заремба загнал свою группу не просто в казарму. Он завел ее в лес и не разрешил выходить оттуда ни под каким предлогом. Еда – подножный корм, спать – в шалаше, греться – у костра, – здесь он крутился как старый еврей в ломбарде.
Вместе с ним крутились и мы. Стрельбы, марш-броски, походы по карте, рукопашка, перевязка раненых, выход на связь – под эти тренировки, между прочим, неплохо шли и беседы за жизнь. А под вечерний костерок и вообще стелились как сало на черный хлеб – полная гармония и аппетит. А Василий Туманов, вчерашний пограничник, даже попросил:
– Я кажется, очень неожиданно исчез для одной женщины. Будет возможность, позвони ей и скажи, что я скоро вернусь.
История еще более банальная, чем у меня с Татьяной в коммунальной квартирке: во время собственного развода Василий познакомился с судьей. Вернее, сначала галантно назвал ее «Вашей светлостью», а когда она поправила – судей называют «Ваша честь», улыбнулись друг другу.
Между ними, конечно, что-то произошло, но тем не менее судья не развела Тумановых. На повторное заседание в связи с отлетом в Чечню капитан теперь не успевал, но ему важнее был не сам развод, а слово, данное «ее светлости».
* * *
… Мы сидим с Мариной в буйстве летней ночи со всеми ее вздохами и запахами, нас розовато освещает костер, вокруг – лес.
И – Иван Волонихин. Он подобен стаду бизонов, вытаптывающих землю вокруг водопоя. Но я туп и кровожаден. Я впился в свою добычу и ничего не желаю замечать: ни топтаний, ни покашливаний, ни треска сучьев. Завтра группа улетает в Чечню, Марина оказалась единственной, кому Заремба сказал категорическое «нет» на участие в операции, и мне важно уловить чувства человека, который не прошел по конкурсу. Пусть даже и не на войну.
Марина расстроена, разговор не поддерживает, но я не перестаю бередить ее рану и лезть в душу. Когда еще выпадет такой сюжет?
Подленький мы все же народец, журналисты. Сволочи. Выручает Заремба, неслышно подошедший к костру:
– Что, гвардия, не спится?
Огонь имеет удивительное свойство отключать людей, завораживать их, погружая в воспоминания. И когда я огляделся, оказалось: группа уже в полном составе сидит рядом и смотрит на пламя. А оно, глупое, рвалось вверх, пытаясь располосовать острыми пиками навалившееся жирное брюхо ночного неба и вырваться к звездам.
Только ночи ли бояться одинокого костра! Она легко отрывала и тут же без следа проглатывала кусочки пламени, придавливая обессиленный огонь к углям. И новые порции хвороста – лишь легкая закуска гурману, после которой аппетит только разыгрывается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55