она не только с неопровержимостью устанавливала это место, она являлась также доказательством сообщничества или Эрнеста-Августа, или же его сына. Обратите внимание на то, что г-жа фон Платен нажала тайную пружину. А германские принцы XVII и XVIII веков очень ревниво охраняли свои секретные замки. Тайна эта могла быть сообщена графине фон Платен только с какою-нибудь важною целью.
Я приготовил себе, садясь за работу, кофе и выпил три большие чашки подряд. Это начало оказывать своё действие, и мысль моя, возбуждённая первым удачным открытием, отличалась в тот момент особенной ясностью. Подробность эта имеет значение, и я прошу вас запомнить её.
Сделать открытие пустяк; дело всё в том, чтобы проверить и установить его правильность. Но каким образом, приехав в Ганновер и испросив разрешения осмотреть Герренгаузен, мог бы я остаться в Рыцарской зале достаточно долгое время один, ибо вы легко поймёте, что у меня не было ни малейшего желания наводить кого-нибудь из хранителей музея на след, только что найденный мною.
Тут-то мне и пришла в голову мысль, являющаяся доказательством благотворного действия кофе на наши умственные способности. Изучая историю французских художников, работавших у германских князей XVII и XVIII веков, я обнаружил, как вы, верно, помните, что слесарная часть была поручена Ганноверским курфюрстом Эрнестом-Августом каталонскому мастеру по имени Жиру, переехавшему потом и к великому герцогу Лаутенбургскому. У этого Жиру при сведении счетов возникли некоторые недоразумения с Эрнестом-Августом. В то время я только мельком заглянул в дело, к нему относящееся. Теперь надо было подробно ознакомиться с ним. Быть может, мне удастся извлечь оттуда какие-нибудь сведения относительно системы замков, устроенных им в Герренгаузене. Я решил тотчас же удостовериться в этом.
Было несколько за полночь. Сунув в карман электрический фонарь, я потихоньку вышел из комнаты. В этот миг мне послышался в пустом коридоре слабый шум. «Ну, подумал я, если старые бумаги будут так возбуждать мои нервы!..»
Войдя в библиотеку, я был неприятно поражён, найдя её освещённой. Профессор Кир Бекк работал там, испещряя чёрную доску бесконечными формулами и останавливаясь только для того, чтобы заглянуть в пять или шесть трактатов, раскрытых перед ним.
Приход мой был совершенно в порядке вещей; мне часто случалось очень поздно ночью спускаться в библиотеку за справками для предстоящего на другой день урока. Тем не менее он посмотрел на меня подозрительным взглядом учёного, всегда опасающегося, что у него что-нибудь украдут.
Два или три любезных слова быстро заставили его примириться со мной. Он соблаговолил сообщить мне, что опыты его находятся в решительной стадии, и что, вероятно, завтра, быть может, даже сегодня… В полуоткрытую дверь доносился шум его химической печи, полыхавшей как огонь в камине.
Я не счёл нужным докладывать ему, что и я также, по совершенно другому вопросу, нахожусь в том же положении, что и он.
Через несколько минут, впрочем, он сложил свои трактаты, собрал заметки, стёр формулы и удалился, пожелав мне доброй ночи.
Я с нетерпением ждал его ухода, так как уже отыскал то, что мне было нужно.
С быстротою, удивившей меня самого, я сразу же напал на главный документ, на помеченный 1682 годом счёт Жиру на имя Эрнеста-Августа.
Среди длинного перечня я тотчас увидел следующую запись:
«Для камина в Рыцарской зале шесть замков с моим именем по сто пятьдесят ливров за штуку, всего — девятьсот ливров».
Не нужно было особой осведомлённости в области секретных замков для того, чтобы сообразить, в чём тут дело. Очевидно, тут действовала та же система, что и в несгораемых шкафах Фише, и других. В каминной доске Рыцарской залы в Герренгаузене было устроено шесть замков с буквами. Пружина приводилась в действие тем, что на каждом замке последовательно нажималась одна из букв, составлявших имя изобретателя — Жиру (Giroud).
Если вы не забыли, что Жиру был слесарем также и у великого герцога Лаутенбургского, вы без труда поймёте, как пришла мне в голову мысль, заключавшаяся в следующем: проверить на каминной доске в Оружейной зале Лаутенбургского замка правильность моих рассуждений относительно камина в Рыцарской зале замка Ганноверского. И нетерпение, с которым я дожидался ухода Кира Бекка, станет для вас ясным.
После того, как он покинул библиотеку, я подождал ещё с четверть часа. Потом я потушил электричество, открыл дверь направо и с шумом захлопнул её, словно возвращаясь к себе. Затем, избегая малейшего шума, ощупью пробираясь вдоль пюпитров и витрин с монетами, я вернулся назад и потихоньку отворил дверь слева, выходившую в Оружейную залу.
Лунный свет ложился на чёрный пол огромными пятнами, соответствующими форме высоких копьевидных окон. Я направился прямо к камину и с волнением прикоснулся к тяжёлой чугунной доске. И только когда пальцы мои ощупью отыскали слева, на самом верху, железную пластинку, зажёг я мой электрический фонарь.
Я без труда справился с этой пластинкой; она повернулась на шарнире, обнаружив за собою род циферблата. Всё вместе имело большое сходство с нашими газовыми счётчиками.
У меня вырвалось движение досады. Я рассчитывал увидать буквы. Но на циферблате красовались цифры. Он был разграфлен на двадцать пять подразделений.
Потушив электрический фонарь, я сел на тяжёлый дубовый табурет, стоявший около.
Размышления мои длились недолго. Число 25! Как я глуп!
Я вытащил из кармана карандаш и клочок бумаги и, встав у табурета на колени и снова надавив кнопку фонаря, я быстро набросал двадцать пять букв алфавита, поставив около каждой из них соответствующее ей по порядку число. Затем, написав имя Giroud, я получил следующую комбинацию: 7. 9. 18. 15. 21. 4.
7. 9. 18. 15. 21. 4. Должно пройти много дней, прежде чем число это исчезнет у меня из памяти.
Я навёл слабый свет фонаря на чугунную доску. Невыразимое разочарование овладело мною. Вместо шести пластинок, которые должны были там быть, я увидал только две.
Когда в рассуждении, таком, как то, что я только что сделал, хотя бы одно звено не совпадает с действительностью, приходится признать неверным всё умозаключение. Да и было бы слишком уж просто…
Исключительно для очистки совести я открыл первую пластинку и, повернув стрелку, прикреплённую в центре циферблата, поставил её на цифру 7, соответствующую французскому g.
Потом, повернувшись вправо, я проделал то же самое со второй пластинкой, наведя стрелку на цифру 9 — французское i.
Сердце моё забилось. На доске показалась вертикальная чёрная трещина. Трещина эта всё увеличивалась, увеличивалась. Створки её раздавались вправо и влево и, наконец, образовали щель в восемьдесят сантиметров шириною.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
Я приготовил себе, садясь за работу, кофе и выпил три большие чашки подряд. Это начало оказывать своё действие, и мысль моя, возбуждённая первым удачным открытием, отличалась в тот момент особенной ясностью. Подробность эта имеет значение, и я прошу вас запомнить её.
Сделать открытие пустяк; дело всё в том, чтобы проверить и установить его правильность. Но каким образом, приехав в Ганновер и испросив разрешения осмотреть Герренгаузен, мог бы я остаться в Рыцарской зале достаточно долгое время один, ибо вы легко поймёте, что у меня не было ни малейшего желания наводить кого-нибудь из хранителей музея на след, только что найденный мною.
Тут-то мне и пришла в голову мысль, являющаяся доказательством благотворного действия кофе на наши умственные способности. Изучая историю французских художников, работавших у германских князей XVII и XVIII веков, я обнаружил, как вы, верно, помните, что слесарная часть была поручена Ганноверским курфюрстом Эрнестом-Августом каталонскому мастеру по имени Жиру, переехавшему потом и к великому герцогу Лаутенбургскому. У этого Жиру при сведении счетов возникли некоторые недоразумения с Эрнестом-Августом. В то время я только мельком заглянул в дело, к нему относящееся. Теперь надо было подробно ознакомиться с ним. Быть может, мне удастся извлечь оттуда какие-нибудь сведения относительно системы замков, устроенных им в Герренгаузене. Я решил тотчас же удостовериться в этом.
Было несколько за полночь. Сунув в карман электрический фонарь, я потихоньку вышел из комнаты. В этот миг мне послышался в пустом коридоре слабый шум. «Ну, подумал я, если старые бумаги будут так возбуждать мои нервы!..»
Войдя в библиотеку, я был неприятно поражён, найдя её освещённой. Профессор Кир Бекк работал там, испещряя чёрную доску бесконечными формулами и останавливаясь только для того, чтобы заглянуть в пять или шесть трактатов, раскрытых перед ним.
Приход мой был совершенно в порядке вещей; мне часто случалось очень поздно ночью спускаться в библиотеку за справками для предстоящего на другой день урока. Тем не менее он посмотрел на меня подозрительным взглядом учёного, всегда опасающегося, что у него что-нибудь украдут.
Два или три любезных слова быстро заставили его примириться со мной. Он соблаговолил сообщить мне, что опыты его находятся в решительной стадии, и что, вероятно, завтра, быть может, даже сегодня… В полуоткрытую дверь доносился шум его химической печи, полыхавшей как огонь в камине.
Я не счёл нужным докладывать ему, что и я также, по совершенно другому вопросу, нахожусь в том же положении, что и он.
Через несколько минут, впрочем, он сложил свои трактаты, собрал заметки, стёр формулы и удалился, пожелав мне доброй ночи.
Я с нетерпением ждал его ухода, так как уже отыскал то, что мне было нужно.
С быстротою, удивившей меня самого, я сразу же напал на главный документ, на помеченный 1682 годом счёт Жиру на имя Эрнеста-Августа.
Среди длинного перечня я тотчас увидел следующую запись:
«Для камина в Рыцарской зале шесть замков с моим именем по сто пятьдесят ливров за штуку, всего — девятьсот ливров».
Не нужно было особой осведомлённости в области секретных замков для того, чтобы сообразить, в чём тут дело. Очевидно, тут действовала та же система, что и в несгораемых шкафах Фише, и других. В каминной доске Рыцарской залы в Герренгаузене было устроено шесть замков с буквами. Пружина приводилась в действие тем, что на каждом замке последовательно нажималась одна из букв, составлявших имя изобретателя — Жиру (Giroud).
Если вы не забыли, что Жиру был слесарем также и у великого герцога Лаутенбургского, вы без труда поймёте, как пришла мне в голову мысль, заключавшаяся в следующем: проверить на каминной доске в Оружейной зале Лаутенбургского замка правильность моих рассуждений относительно камина в Рыцарской зале замка Ганноверского. И нетерпение, с которым я дожидался ухода Кира Бекка, станет для вас ясным.
После того, как он покинул библиотеку, я подождал ещё с четверть часа. Потом я потушил электричество, открыл дверь направо и с шумом захлопнул её, словно возвращаясь к себе. Затем, избегая малейшего шума, ощупью пробираясь вдоль пюпитров и витрин с монетами, я вернулся назад и потихоньку отворил дверь слева, выходившую в Оружейную залу.
Лунный свет ложился на чёрный пол огромными пятнами, соответствующими форме высоких копьевидных окон. Я направился прямо к камину и с волнением прикоснулся к тяжёлой чугунной доске. И только когда пальцы мои ощупью отыскали слева, на самом верху, железную пластинку, зажёг я мой электрический фонарь.
Я без труда справился с этой пластинкой; она повернулась на шарнире, обнаружив за собою род циферблата. Всё вместе имело большое сходство с нашими газовыми счётчиками.
У меня вырвалось движение досады. Я рассчитывал увидать буквы. Но на циферблате красовались цифры. Он был разграфлен на двадцать пять подразделений.
Потушив электрический фонарь, я сел на тяжёлый дубовый табурет, стоявший около.
Размышления мои длились недолго. Число 25! Как я глуп!
Я вытащил из кармана карандаш и клочок бумаги и, встав у табурета на колени и снова надавив кнопку фонаря, я быстро набросал двадцать пять букв алфавита, поставив около каждой из них соответствующее ей по порядку число. Затем, написав имя Giroud, я получил следующую комбинацию: 7. 9. 18. 15. 21. 4.
7. 9. 18. 15. 21. 4. Должно пройти много дней, прежде чем число это исчезнет у меня из памяти.
Я навёл слабый свет фонаря на чугунную доску. Невыразимое разочарование овладело мною. Вместо шести пластинок, которые должны были там быть, я увидал только две.
Когда в рассуждении, таком, как то, что я только что сделал, хотя бы одно звено не совпадает с действительностью, приходится признать неверным всё умозаключение. Да и было бы слишком уж просто…
Исключительно для очистки совести я открыл первую пластинку и, повернув стрелку, прикреплённую в центре циферблата, поставил её на цифру 7, соответствующую французскому g.
Потом, повернувшись вправо, я проделал то же самое со второй пластинкой, наведя стрелку на цифру 9 — французское i.
Сердце моё забилось. На доске показалась вертикальная чёрная трещина. Трещина эта всё увеличивалась, увеличивалась. Створки её раздавались вправо и влево и, наконец, образовали щель в восемьдесят сантиметров шириною.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56