Клотильда жеманно кивнула мне головой и взглянула на меня с иронией. Я был как на иголках: увы, этот панегирик очень подходил к моим брюкам, образовавшим мешки на коленках.
Это была, впрочем, очаровательная компания! Воспевая мою учёность, они, в сущности, хвалили свое собственное умение устраиваться в жизни.
Рибейр поднялся.
— До завтра, друзья! Моё почтение, Клотильда. Пойдём, Виньерт. Ты меня проводишь немного.
Мы вышли, и он взял меня под руку.
— Я опять на Орсейскую набережную; надо отправить несколько писем министра. Проводи меня.
Улица Рояль блистала огнями. Дамы, закутанные в длинные шёлковые манто, выходили из автомобилей перед дверьми ресторана. Эта роскошь, бившая мне в глаза, опьяняла меня, и я тут же решил сделать попытку использовать встречу с Рибейром. Я чувствовал, что ему хочется поразить меня своей удачей в жизни. Быть может, подумал я, мне удастся извлечь какую-нибудь пользу из его желания показать мне всю свою силу и значение. Чего, подумал я, нельзя извлечь из людского тщеславия? Меня самого охватило какое-то глупое тщеславие, когда мы стали подниматься в Министерство Иностранных Дел. Огромного роста лакей открыл нам лифт, другой встретил нас в первом этаже.
— Не звонили по телефону, Фабиан?
— Звонили, сударь: от министра торговли. Он будет обедать завтра с министром. Они встретятся в Палате. Я принял телефонограмму.
Через минуту мы вошли в очаровательный маленький кабинетик, отделанный серым с золотом. Рибейр постучал по столу.
— Это стол Верженя, — небрежно проговорил он. — Ты позволишь? — Он сел и начал распечатывать письма. Время от времени он делал на письме пометки красным карандашом.
— Не стесняйся, можешь говорить. Это мне нисколько не помешает работать. Рассказывай, что ты теперь поделываешь. Как у тебя обстоит с университетом.
Я рассказал ему всё — от ухода моего из лицея Генриха IV и кончая предстоящими мне занятиями у Бертомье. Он поднял голову:
— И ты взял эту работу?
— Что же мне было делать? — ответил я не без резкости. — Не умирать же с голоду!
Голод! Странно звучало это слово среди гобеленов, буля, севрских ваз…
Рибейр встал. У меня мелькнула мысль, что я спасён.
— Дорогой мой, брось Бертомье. Из этого не выйдет ничего путного. Я ведь тебя знаю. Клянусь тебе, ты не создан для университета. Вот что тебе нужно!
И рукой он обвёл всю ту роскошь, среди которой мы находились, и которая била в глаза, как символ власти, господства. Какой психолог был этот Рибейр!
— Слушай, — сказал он, присев на ручку моего кресла, — ты согласишься временно уехать из Франции? Я говорю «временно», потому что карьеры делаются, конечно, здесь, в Париже. Но ведь ты без гроша? Здесь, в Париже, такой молодец, как ты, может сделать карьеру лишь при условии, если у него есть достаточные средства, чтобы прожить год, не зарабатывая.
— В чём же дело? — спросил я, задыхаясь.
— Вот в чём. Ты мне окажешь услугу, а я тебя отблагодарю. Слушай, сегодня я завтракал в Германском посольстве с Марсе. Ты знаешь Марсе? Это наш посланник в Лаутенбурге. Ты знаешь, что такое Лаутенбург, ты, магистр географии?
— Это одно из немецких государств.
— Великое герцогство Лаутенбург-Детмольд. Владетельный князь — его высочество Фридрих-Август, — произнёс он лекторским тоном. — У этого высочества есть наследник, юноша лет пятнадцати, для которого он ищет наставника. Ты, конечно, знаешь, что французский язык играет первую роль при всех дворах мира.
— Да.
— Великолепно. Знаешь немецкий язык?
— Немного, сколько требуется для Сорбонны.
— Ничего! Они ведь все говорят по-французски. Так вот, великий герцог просил Марсе, перед его отъездом в Париж, найти ему учителя. Марсе очаровательный человек. Аристократ с головы до ног. Шарве делает ему галстуки по специальному заказу — уники. Сообразительностью он не блещет. Вчера он, совершенно случайно, поделился со мною своими затруднениями. Завтра он должен быть в Министерстве народного просвещения. Понимаешь, там ему не трудно будет найти учителя, в особенности на жалованье, которое предлагает герцог: десять тысяч марок в год.
— Десять тысяч марок? — повторил я, ошеломленный.
— Надо немедленно покончить с этим делом. Стой! я сейчас же напишу Марсе пневматичку.
Я покраснел, читая похвалы, которые мне расточал в письме Рибейр.
— Марсе получит это письмо завтра утром; он малый аккуратный, встаёт в девять часов; он сейчас же пошлёт за тобой. Кстати, твой адрес.
— 7, улица Кюжас.
— Смотри, попади сегодня в конце концов на твою улицу Кюжас. Жди от Марсе приглашения.
— Дай мне пневматичку, я сам опущу её.
Я горел, как в лихорадке; это, видимо, льстило Рибейру. Он самодовольно улыбался.
— Да, мой мальчик. Вместо того, чтобы хлебать суп у Бертомье, ты будешь наслаждаться жизнью в замке, во дворце. Лаутенбург, должно быть, чудная столица; по крайней мере, Марсе уже два года отказывается от дальнейшего повышения ради того, чтобы остаться там. Великий герцог — сама любезность. Великая герцогиня охотится на лисиц, как мужчина. Марсе рассказывал, что он загнал свою лучшую лошадь, чтобы не отстать от герцогини. Сумей поставить себя там, вот и всё.
Он бросил взгляд на мой жалкий костюм.
— Будь за меня покоен, — ответил я с уверенностью, которая, по-видимому, удивила его.
Он взглянул на меня и улыбнулся.
— Эге! Я вижу, я открыл тебе самого тебя. Держись там крепче, мой мальчик, и возвращайся к нам с несколькими тысячемарковыми билетами в кармане. Мой барин сидит здесь в министерстве прочно, а начнёт тонуть, так я раньше покину судно. Понимаешь, для того, чтобы люди оказали тебе хорошую услугу, надо, чтобы ты больше не нуждался в них. В этом отношении нет ничего лучше, чем министерские кабинеты. Но надо иметь возможность выждать, надо дожить до момента. А нет — бери место советника префектуры на две тысячи франков в год. На всём готовом ты можешь смело откладывать тысяч шесть в год. Оденься на эти деньги. Одеться — это всё равно, что поместить капитал на сто процентов. В этом отношении бери пример с Марсе. Если бы он не одевался с таким вкусом, он уже давно был бы за бортом.
Так поучал меня Этьен Рибейр. Он дал мне ещё целый ряд ценных советов. Я увидел, что посторонний человек может порою сделать больше, чем друг.
О, эта дивная октябрьская луна над Парижем! Сена текла, окутанная лиловою дымкой. На углу Палаты Депутатов я опустил письмо в ящик пневматической почты на улице Бургонь. Затем я зашагал, чувствуя потребность собраться с мыслями. Десять тысяч марок! Ведь это двенадцать с половиной тысяч франков! Говорят, не в деньгах счастье. А в чём же счастье, позвольте вас спросить? Что, кроме денег, может дать мне эту уверенную походку, эту веру в будущее, эту радость жизни?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56