Вера или Ева, забыла ее имя.
– Хауптхэндлер решил бежать с ней вместе? Ну что ж, вполне вероятно. А может, иначе. Пфарр решает объявить своей любовнице об отставке, узнав, что его жена беременна. Ситуация довольна типичная: мужчина преображается, когда узнает, что скоро станет отцом. Но это нарушает все планы Хауптхэндлера, вполне вероятно, имеющего свои виды на фрау Пфарр. А что, если Хауптхэндлер и эта самая Ева заключили союз между собой – два отвергнутых любовника, некий тандем – и заодно решили обзавестись некоторой суммой. Пфарр мог проболтаться Еве о драгоценностях жены.
Допив вино, я встал.
– В таком случае Хауптхэндлер, вероятно, где-то прячет Еву.
– Итак, мы имеем три раза по «вероятно». Это уже больше, чем обеденное меню. Сюда еще одно «наверное», и мне станет плохо.
Я посмотрел на часы.
– Пойдемте, поразмышляем над этим по пути.
– По пути куда?
– В Кройцберг.
– Но на этот раз вам не удастся под предлогом моей безопасности где-нибудь меня оставить, а все удовольствие получить самому. Понятно?
Кройцберг, Крестовая гора, – это южная часть города, парк Виктория – вблизи аэропорта Темпельхоф. Здесь берлинские художники выставляют свои картины. Неподалеку от парка находится площадь Шамиссо, окруженная высокими серыми строениями, напоминающими стены крепости.
Пансион Тиллессена располагался в угловом доме – номер семнадцать, – но его закрытые ставни, сплошь заклеенные плакатами национал-социалистов и художествами КПГ, свидетельствовали о том, что в последний раз нога человека ступала здесь, когда у Бисмарка только-только пробивались усы. Не раньше.
Я подошел к парадной двери, но она была заперта. Наклонившись, я заглянул сквозь прорезь почтового ящика, но никого внутри не увидел.
По соседству, у конторы с вывеской «Генрих Биллингер, немецкий бухгалтер», угольщик раскладывал на лотках, похожих на подносы для хлеба, брикеты бурого угля. Я спросил его, не помнит ли он, когда закрылся пансион Тиллессена. Он вытер свою испачканную в саже бровь и сплюнул, пытаясь вспомнить хоть что-нибудь.
– Никак не скажешь, что это был обычный пансион, – заявил он наконец. Он с сомнением посмотрел на Ингу и, тщательно выбирая слова, добавил: – Если назвать этот дом заведением с дурной репутацией, это будет мягко сказано. Правда, не дом терпимости, но все знали, что шлюхи водят сюда своих клиентов. Я припоминаю, что видел, как еще пару недель назад отсюда выходили какие-то мужчины. Владелец этого заведения к моим постоянным покупателям не принадлежал. Так, изредка покупал у меня лоток угля, и все. Сказать точно, когда пансион закрылся, я, пожалуй, не могу. И вообще не уверен в том, что это так. Вы не смотрите, что там ставни закрыты. По-моему, они здесь никогда и не открывались.
Мы с Ингой свернули за угол, в узкий переулок, мощенный булыжником. По обеим сторонам тянулись гаражи и мелкие лавчонки. На кирпичных стенах с независимым видом сидели ободранные бродячие коты. В проеме двери валялся старый матрас, железные пружины которого упирались в землю. Было заметно, что его пытались поджечь, и в моей памяти сразу возникли почерневшие остовы кроватей с тех фотографий, которые показывал мне Ильман. Мы остановились у сооружения, которое я принял за гараж, принадлежавший пансиону. Я заглянул в окошко, но оно было настолько грязным, что я не смог ничего разглядеть.
– Буду через минуту. – Я вскарабкался по водосточной трубе, висевшей на боковой стене гаража, на крышу, крытую рифленым железом.
– Скорее возвращайтесь! – крикнула Инга мне вслед.
Я осторожно прополз на четвереньках по проржавевшей насквозь крыше, не решаясь встать в полный рост – боялся своей тяжестью проломить крышу. Посмотрев вниз с противоположной стороны, я увидел маленький дворик, куда выходили задние двери пансиона.
Я стал искать водосточную трубу, чтобы спуститься, но с этой стороны ее не было, а крыша соседнего дома, принадлежавшего немецкому бухгалтеру, располагалась слишком низко, чтобы туда спрыгнуть. Мне повезло, что гараж не просматривался со стороны улицы – его загораживало здание пансиона, – и если бы кому-нибудь вздумалось, оторвав взгляд от скучных конторских книг, посмотреть вверх, меня бы все равно никто не заметил.
Впрочем, выхода у меня не было – прыгать придется, хотя высота здесь наверняка больше четырех метров. Что поделаешь?! Прыгнул, но ступни после этого болели так, будто по ним били резиновым шлангом.
Задняя дверь гаража оказалась приоткрытой, и если не считать кучи старых автомобильных покрышек, он был совершенно пуст. Я открыл двойные двери, впустил Ингу и запер их изнутри. Какое-то мгновение мы молча стояли в полумраке, глядя друг на друга, и я чуть было не поцеловал ее. Но для поцелуев с очаровательной девушкой есть места и получше, чем заброшенный гараж в Кройцберге.
Мы пересекли дворик и подошли к задней двери пансиона. Я подергал ручку, но дверь была заперта.
– Что будем делать теперь? – спросила Инга. – Попытаемся поднять засов? Или у вас есть отмычка?
– Что-то в этом роде, – сказал я и вышиб дверь ногой.
– Ловко сработано, – восхитилась Инга. – Вы, видимо, абсолютно уверены в том, что здесь никого нет.
Я усмехнулся: сквозь прорезь почтового ящика было видно, что на коврике у двери лежит куча нераспечатанных конвертов.
Я прошел внутрь. Она долго сомневалась, стоит ли меня сопровождать. Так долго, что мне пришлось даже обернуться и приободрить ее:
– Все в порядке. Здесь никого нет. И держу пари, что нет уже давно.
– Тогда зачем мы сюда пришли?
– Просто посмотреть. Вот и все.
– Вы так это сказали, будто мы зашли в магазин Грюнфельда, – заметила она, следуя за мной по мрачному каменному коридору. В тишине были слышны только наши шаги: уверенные и громкие – мои, осторожные и робкие – ее.
В конце коридора я остановился и заглянул в большую кухню, откуда шла сильная вонь. Везде были навалены горы грязной посуды. На кухонном столе валялись засиженные мухами куски сыра и мяса. Прямо над ухом прожужжала жирная муха. Шагнув в кухню, я почувствовал, что вонь стала невыносимой. Инга за моей спиной закашлялась так, что я подумал, ее сейчас вырвет. Я подбежал к окну и распахнул его. На мгновение мы задержались у окна, с наслаждением вдыхая свежий воздух. Затем мой взгляд упал на пол – там перед плитой валялись какие-то клочки бумаги. Одна из дверок топки была открыта, и я наклонился, чтобы посмотреть, что в ней. Топка была забита сгоревшей бумагой – огонь кое-где пощадил уголки и края бумажных листов.
– Попробуйте вытащить то, что осталось от бумаги. Похоже, что кто-то заметал следы и сильно торопился.
– Вас интересует что-нибудь конкретное?
– Все подряд, что удастся вытащить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
– Хауптхэндлер решил бежать с ней вместе? Ну что ж, вполне вероятно. А может, иначе. Пфарр решает объявить своей любовнице об отставке, узнав, что его жена беременна. Ситуация довольна типичная: мужчина преображается, когда узнает, что скоро станет отцом. Но это нарушает все планы Хауптхэндлера, вполне вероятно, имеющего свои виды на фрау Пфарр. А что, если Хауптхэндлер и эта самая Ева заключили союз между собой – два отвергнутых любовника, некий тандем – и заодно решили обзавестись некоторой суммой. Пфарр мог проболтаться Еве о драгоценностях жены.
Допив вино, я встал.
– В таком случае Хауптхэндлер, вероятно, где-то прячет Еву.
– Итак, мы имеем три раза по «вероятно». Это уже больше, чем обеденное меню. Сюда еще одно «наверное», и мне станет плохо.
Я посмотрел на часы.
– Пойдемте, поразмышляем над этим по пути.
– По пути куда?
– В Кройцберг.
– Но на этот раз вам не удастся под предлогом моей безопасности где-нибудь меня оставить, а все удовольствие получить самому. Понятно?
Кройцберг, Крестовая гора, – это южная часть города, парк Виктория – вблизи аэропорта Темпельхоф. Здесь берлинские художники выставляют свои картины. Неподалеку от парка находится площадь Шамиссо, окруженная высокими серыми строениями, напоминающими стены крепости.
Пансион Тиллессена располагался в угловом доме – номер семнадцать, – но его закрытые ставни, сплошь заклеенные плакатами национал-социалистов и художествами КПГ, свидетельствовали о том, что в последний раз нога человека ступала здесь, когда у Бисмарка только-только пробивались усы. Не раньше.
Я подошел к парадной двери, но она была заперта. Наклонившись, я заглянул сквозь прорезь почтового ящика, но никого внутри не увидел.
По соседству, у конторы с вывеской «Генрих Биллингер, немецкий бухгалтер», угольщик раскладывал на лотках, похожих на подносы для хлеба, брикеты бурого угля. Я спросил его, не помнит ли он, когда закрылся пансион Тиллессена. Он вытер свою испачканную в саже бровь и сплюнул, пытаясь вспомнить хоть что-нибудь.
– Никак не скажешь, что это был обычный пансион, – заявил он наконец. Он с сомнением посмотрел на Ингу и, тщательно выбирая слова, добавил: – Если назвать этот дом заведением с дурной репутацией, это будет мягко сказано. Правда, не дом терпимости, но все знали, что шлюхи водят сюда своих клиентов. Я припоминаю, что видел, как еще пару недель назад отсюда выходили какие-то мужчины. Владелец этого заведения к моим постоянным покупателям не принадлежал. Так, изредка покупал у меня лоток угля, и все. Сказать точно, когда пансион закрылся, я, пожалуй, не могу. И вообще не уверен в том, что это так. Вы не смотрите, что там ставни закрыты. По-моему, они здесь никогда и не открывались.
Мы с Ингой свернули за угол, в узкий переулок, мощенный булыжником. По обеим сторонам тянулись гаражи и мелкие лавчонки. На кирпичных стенах с независимым видом сидели ободранные бродячие коты. В проеме двери валялся старый матрас, железные пружины которого упирались в землю. Было заметно, что его пытались поджечь, и в моей памяти сразу возникли почерневшие остовы кроватей с тех фотографий, которые показывал мне Ильман. Мы остановились у сооружения, которое я принял за гараж, принадлежавший пансиону. Я заглянул в окошко, но оно было настолько грязным, что я не смог ничего разглядеть.
– Буду через минуту. – Я вскарабкался по водосточной трубе, висевшей на боковой стене гаража, на крышу, крытую рифленым железом.
– Скорее возвращайтесь! – крикнула Инга мне вслед.
Я осторожно прополз на четвереньках по проржавевшей насквозь крыше, не решаясь встать в полный рост – боялся своей тяжестью проломить крышу. Посмотрев вниз с противоположной стороны, я увидел маленький дворик, куда выходили задние двери пансиона.
Я стал искать водосточную трубу, чтобы спуститься, но с этой стороны ее не было, а крыша соседнего дома, принадлежавшего немецкому бухгалтеру, располагалась слишком низко, чтобы туда спрыгнуть. Мне повезло, что гараж не просматривался со стороны улицы – его загораживало здание пансиона, – и если бы кому-нибудь вздумалось, оторвав взгляд от скучных конторских книг, посмотреть вверх, меня бы все равно никто не заметил.
Впрочем, выхода у меня не было – прыгать придется, хотя высота здесь наверняка больше четырех метров. Что поделаешь?! Прыгнул, но ступни после этого болели так, будто по ним били резиновым шлангом.
Задняя дверь гаража оказалась приоткрытой, и если не считать кучи старых автомобильных покрышек, он был совершенно пуст. Я открыл двойные двери, впустил Ингу и запер их изнутри. Какое-то мгновение мы молча стояли в полумраке, глядя друг на друга, и я чуть было не поцеловал ее. Но для поцелуев с очаровательной девушкой есть места и получше, чем заброшенный гараж в Кройцберге.
Мы пересекли дворик и подошли к задней двери пансиона. Я подергал ручку, но дверь была заперта.
– Что будем делать теперь? – спросила Инга. – Попытаемся поднять засов? Или у вас есть отмычка?
– Что-то в этом роде, – сказал я и вышиб дверь ногой.
– Ловко сработано, – восхитилась Инга. – Вы, видимо, абсолютно уверены в том, что здесь никого нет.
Я усмехнулся: сквозь прорезь почтового ящика было видно, что на коврике у двери лежит куча нераспечатанных конвертов.
Я прошел внутрь. Она долго сомневалась, стоит ли меня сопровождать. Так долго, что мне пришлось даже обернуться и приободрить ее:
– Все в порядке. Здесь никого нет. И держу пари, что нет уже давно.
– Тогда зачем мы сюда пришли?
– Просто посмотреть. Вот и все.
– Вы так это сказали, будто мы зашли в магазин Грюнфельда, – заметила она, следуя за мной по мрачному каменному коридору. В тишине были слышны только наши шаги: уверенные и громкие – мои, осторожные и робкие – ее.
В конце коридора я остановился и заглянул в большую кухню, откуда шла сильная вонь. Везде были навалены горы грязной посуды. На кухонном столе валялись засиженные мухами куски сыра и мяса. Прямо над ухом прожужжала жирная муха. Шагнув в кухню, я почувствовал, что вонь стала невыносимой. Инга за моей спиной закашлялась так, что я подумал, ее сейчас вырвет. Я подбежал к окну и распахнул его. На мгновение мы задержались у окна, с наслаждением вдыхая свежий воздух. Затем мой взгляд упал на пол – там перед плитой валялись какие-то клочки бумаги. Одна из дверок топки была открыта, и я наклонился, чтобы посмотреть, что в ней. Топка была забита сгоревшей бумагой – огонь кое-где пощадил уголки и края бумажных листов.
– Попробуйте вытащить то, что осталось от бумаги. Похоже, что кто-то заметал следы и сильно торопился.
– Вас интересует что-нибудь конкретное?
– Все подряд, что удастся вытащить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79