— Не вздумай! — горячо зашептал я. — Выкинь эту глупость из головы и никогда не вспоминай!
Я ведь что хочу сказать: Дж. Уошберн Стоукер, рыщущий в поисках блудной дочери в сухом платье, далеко не подарок. Но Дж.Уошберн Стоукер в повышенном градусе бешенства после обливания кувшином Н2О — нет, об этом лучше не думать. Видит бог, мне совсем не улыбалось тащиться вниз и приветствовать ночного гостя, но если в качестве альтернативного варианта позволить возлюбленной дочери облить папашу с головы до ног и потом смотреть, как он рушит стены коттеджа голыми руками, то уж лучше поскорее его впустить.
— Придется ему открыть, — сказал я.
— Смотри, будь осторожен.
— Что значит — осторожен?
— Ну, просто осторожен, и все. Может быть, он все-таки не захватил ружья.
Я стал судорожно глотать какой-то комок.
— Постарайся поточнее определить шансы за ружье и против.
Она призадумалась:
— Надо бы вспомнить, южанин папа или нет.
— Что-что?
— Я знаю, что он родился в городишке под названием Картервилл, но вот в штате Кентукки находится этот Картервилл или в Массачусетсе — забыла.
— Господи, да какая разница?
— Очень даже большая. Если фамильная честь южанина опозорена, он будет стрелять.
— Думаешь, если твой отец узнает, что ты здесь, он сочтет свою фамильную честь опозоренной?
— Не сомневаюсь.
Я не мог с ней не согласиться. Действительно, вот так, с ходу, не вдаваясь в тонкости, я подумал, что в глазах строгого ревнителя морали нанесение оскорбления фамильной чести бесспорно имело место, однако серьезно углубиться в тему было недосуг, потому что в дверь заколотили с удвоенным напором.
— Ладно, — сказал я, — неважно, где твой папаша родился, пропади он пропадом, все равно мне надо идти и объясняться с ним, не то дверь в щепы разнесет.
— Постарайся не подходить к нему близко.
— Постараюсь.
— В молодости он был чемпионом по вольной борьбе.
— Не желаю больше ничего слышать про твоего папашу.
— Я просто хотела сказать, чтобы ты не попался ему в лапы. Где мне спрятаться?
— Нигде.
— Почему?
— Потому что не знаю, — сухо отозвался я. — В этих деревенских коттеджах почему-то нет ни тайников, ни подземных ходов. Когда услышишь, что я открыл дверь, перестань дышать.
— Хочешь, чтобы я задохнулась?
Это она отлично придумала — задохнуться, хотя, разумеется, ни один представитель славного рода Вустеров вслух такую мысль не выскажет. Удержавшись от ответа, я побежал вниз и распахнул парадную дверь. Ну, не то чтобы распахнул, а так, приоткрыл немножко, да еще с цепочки не снял.
— В чем дело? — спросил я.
И какое невыразимое облегчение я испытал в следующий миг, услышав:
— Прохлаждаться изволите, молодой человек? Вы что, оглохли? Почему не открываете?
Голос, который произнес эти слова, никак нельзя было назвать приятным, он был хрипловатый, даже грубый. Если бы он принадлежал мне, я бы серьезно задумался, не вырезать ли аденоиды в носу. Но у голоса было одно великое и неоспоримое достоинство, за которое я простил ему все недостатки: он не принадлежал Дж. Уошберну Стоукеру.
— Прошу прощения, — ответил я. — Задумался, знаете ли. Вроде как даже мечтал.
Голос снова заговорил, только теперь он звучал куда более учтиво:
— Пожалуйста, извините меня, сэр. Я принял вас за вашего слугу Бринкли.
— Бринкли отсутствует, — объяснил я, а сам подумал: вот скотина, пусть только вернется, он мне ответит за ночные визиты своих дружков. — А вы кто?
— Сержант Ваулз, сэр.
Я открыл дверь пошире. На дворе было довольно темно, но я без труда узнал стража Закона. Своими пропорциями сержант Ваулз напоминал Альберт-Холл [11]: почти правильная окружность в середине и что-то незначительное сверху. Мне всегда казалось, что природа задумала сотворить двух сержантов полиции, но почему-то забыла их разделить.
— А, сержант! — отозвался я. Эдак весело, беззаботно, пусть думает: ничто не отягощает черепушку Бертрама, разве что шевелюра. — Чем могу быть полезен, сержант?
Глаза понемногу привыкли к темноте, и я различил на обочине несколько небезынтересных объектов. Главным из них был еще один полицейский, но уже длинный и тощий.
— Это мой племянник, сэр. Констебль Добсон.
Мне, знаете ли, было не до братания с жителями деревни, этот сержант, уж если он непременно захотел представить мне всю свою семью и начать дружить домами, мог бы выбрать другое время, но я все же вежливо наклонил голову в сторону констебля и дружелюбно бросил: «Привет, Добсон». Кажется, если я ничего не перепутал, даже что-то сказал по поводу прекрасной ночи.
Однако выяснилось, что пришли они не для приятной беседы, какую в прежние времена вели в салонах.
— Вам известно, сэр, что одно из окон вашей резиденции разбито? Это обнаружил мой племянник и счел необходимым разбудить меня, чтобы я провел расследование. Окно на первом этаже, сэр, выходит во двор, стекло в одной створке целиком отсутствует.
Я про себя усмехнулся.
— Ах, окно. Это его Бринкли днем разбил, такой нескладный малый.
— Так вы знали об этом, сэр?
— Знал, конечно. Еще бы не знать. Так что не волнуйтесь, сержант.
— Вам, конечно, виднее, сэр, стоит или не стоит по этому поводу волноваться, но, на мой взгляд, есть опасность, что в дом могут проникнуть грабители.
Тут в разговор вмешался констебль, который до сей минуты молчал, как истукан.
— Грабитель уже влез в дом, дядя Тед, я его видел.
— Как? Почему же ты мне раньше не сказал, дурья башка? И не называй меня «дядя Тед», когда мы при исполнении.
— Ладно, дядя Тед, не буду.
— Позвольте нам обыскать дом, сэр, — сказал сержант Ваулз.
Но я немедленно наложил на это поползновение свое президентское вето.
— Ни в коем случае, сержант, — отрезал я. — Совершенно исключено.
— Но так будет гораздо разумнее, сэр.
— Весьма сожалею, но никакого обыска.
Он расстроился и обиделся.
— Конечно, сэр, как вам будет угодно, однако вы оказываете противодействие законным действиям полиции, именно так это называется. Сейчас все кому не лень противодействуют законным действиям полиции. Вчера в «Мейл» была статья. Может, читали?
— Нет.
— Это в разделе очерков. Не противодействуйте законным действиям полиции, говорится в ней, общественное мнение Англии серьезно обеспокоено неуклонным ростом преступности в малонаселенных сельских районах. Я вырезал статью и хочу вклеить в свой альбом. Если в 1929 году число административных правонарушений выражалось цифрой 134 581, то в 1930-м оно выросло до 147 031, причем отмечается значительное увеличение тяжких преступлений — до семи процентов, и что же, спрашивает автор, чем объяснить это тревожное положение в стране, может быть, недобросовестной работой полиции? Нет, отвечает он, нет и нет. Законные действия нашей полиции постоянно встречают противодействие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55