Если же нет, если эти принципы можно найти
совершенно a priori, свободными от всего эмпирического, просто в чистых
понятиях разума и ни в чем другом, то уж лучше решить совершенно отделить
это исследование как чистую практическую философию или (если можно
употребить название, пользующееся столь дурной славой) как метафизику
нравственности, довести его для него самого до всей его полноты, а публику,
которая требует популярности, уговорить подождать до окончания этого
предприятия.
Но такая совершенно изолированная метафизика нравственности, не смешанная
ни с какой антропологией, ни с какой теологией, ни с какой физикой или
сверхфизикой и еще в меньшей степени с скрытыми качествами (которые можно
было бы назвать подфизическими), есть не только необходимый субстрат всего
теоретического, точно определенного познания обязанностей, но и дезидераты
величайшей важности для действительного исполнения их предписаний. В самом
деле, чистое представление о долге и вообще о нравственном законе, без
всякой чуждой примеси эмпирических воздействий (Anreizen), имеет на
человеческое сердце благодаря одному только разуму (который при этом только
впервые понимает, что он может быть для самого себя также и практическим)
гораздо более сильное влияние, чем все другие мотивы , которые можно было
бы собрать с эмпирического поля, так что оно, убежденное в своем
достоинстве, презирает эти последние и постепенно может сделаться их
владыкой. Смешанное же учение о нравственности, составленное и из мотивов,
основанных на чувствах и склонностях, и из понятий разума, должно сделать
неустойчивым состояние души под действием побудительных причин, которые
нельзя подвести ни под какой принцип и которые только весьма случайно ведут
к добру, а чаще всего могут привести к злу.
Из всего сказанного явствует, что все нравственные понятия имеют свое место
и возникают совершенно a priori в разуме, и притом в самом обыденном
человеческом разуме так же, как и в исключительно спекулятивном; что они не
могут быть отвлечены ни от какого эмпирического и потому лишь случайного
познания; что именно эта чистота их происхождения делает их достойными
служить нам высшими практическими принципами; что насколько мы каждый раз
привносим эмпирический [элемент], настолько лишаем их истинного влияния и
безграничной ценности поступков; что не только величайшая необходимость в
теоретических целях, когда дело идет только о спекуляции, требует, чтобы
понятия и законы нравственности черпались из чистого разума и излагались во
всей чистоте и, более того, чтобы был определен объем всего этого
практического или чистого познания разума, т. е. вся способность чистого
практического разума, но что все это имеет величайшее практическое
значение. Однако не следует при этом ставить принципы в зависимость от
особой природы человеческого разума, как это охотно допускает, да иногда и
находит необходимым, спекулятивная философия; нет, именно потому, что
моральные законы должны иметь силу для каждого разумного существа вообще,
необходимо выводить их уже из общего понятия разумного существа вообще и
таким образом излагать всю мораль, которая для своего применения к людям
нуждается в антропологии, сначала независимо от нее как чистую философию,
т. е. как метафизику, во всей полноте (что вполне возможно в этом виде
совершенно обособленного познания). При этом мы прекрасно понимаем, что, не
обладая ею, не только совершении напрасно пытаться точно определить для
спекулятивного суждения моральное [содержание] долга во всем, что сообразно
с долгом, но даже в обычном и практическом применении, особенно в моральном
наставлении, невозможно основать нравы на их подлинных принципах и тем
самым вызывать чистые моральные убеждения и прививать умам стремление к
высшему благу в мире.
Однако, чтобы в этой работе подняться по естественным ступеням не просто от
обыденного нравственного суждения (которое здесь достойно большого
уважения) к философскому, как это было раньше, а от популярной философии,
не идущей дальше того, до чего она может ощупью дойти посредством примеров,
к метафизике (которая уже больше не дает себя сдерживать ничем эмпирическим
и которая, имея своей задачей определить всю сумму относящегося сюда
познания разума, доходит во всяком случае до идей, где нас покидают даже
примеры), мы должны проследить и ясно представить практическую способность
разума, начиная с ее общих определяющих правил и кончая тем пунктом, где из
нее возникает понятие долга.
Каждая вещь в природе действует по законам. Только разумное существо имеет
волю, или способность поступать согласно представлению о законах, т. е.
согласно принципам. Так как для выведения поступков из законов требуется
разум, то воля есть не что иное, как практический разум. Если разум
непременно определяет волю, то поступки такого существа, признаваемые за
объективно необходимые, необходимы также и субъективно, т. е. воля есть
способность выбирать только то, что разум независимо от склонности признает
практически необходимым, т. е. добрым. Если же разум сам по себе
недостаточно определяет волю, если воля подчинена еще и субъективным
условиям (тем или иным мотивам), которые не всегда согласуются с
объективными,- одним словом, если воля сама по себе не полностью
сообразуется с разумом (как это действительно имеет место у людей), то
поступки, объективно признаваемые за необходимые, субъективно случайны и
определение такой воли сообразно с объективными законами есть принуждение;
т. о. хотя отношение объективных законов к не вполне доброй воле
представляется как определение воли разумного существа основаниями разума,
но эта воля по своей природе послушна им не с необходимостью.
Представление об объективном принципе, поскольку он принудителен для воли,
называется велением (разума), а формула веления называется императивом.
Все императивы выражены через долженствование и этим показывают отношение
объективного закона разума к такой воле, которая по своему субъективному
характеру не определяется этим с необходимостью (принуждение). Они говорят,
что делать нечто или не делать этого - хорошо, но они говорят это такой
воле, которая не всегда делает нечто потому, что ей дают представление о
том, что делать это хорошо. Но практически хорошо то, что определяет волю
посредством представлений разума, стало быть, не из субъективных причин, а
объективно, т. е. из оснований, значимых для всякого разумного существа,
как такового. В этом состоит отличие практически хорошего от приятного;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
совершенно a priori, свободными от всего эмпирического, просто в чистых
понятиях разума и ни в чем другом, то уж лучше решить совершенно отделить
это исследование как чистую практическую философию или (если можно
употребить название, пользующееся столь дурной славой) как метафизику
нравственности, довести его для него самого до всей его полноты, а публику,
которая требует популярности, уговорить подождать до окончания этого
предприятия.
Но такая совершенно изолированная метафизика нравственности, не смешанная
ни с какой антропологией, ни с какой теологией, ни с какой физикой или
сверхфизикой и еще в меньшей степени с скрытыми качествами (которые можно
было бы назвать подфизическими), есть не только необходимый субстрат всего
теоретического, точно определенного познания обязанностей, но и дезидераты
величайшей важности для действительного исполнения их предписаний. В самом
деле, чистое представление о долге и вообще о нравственном законе, без
всякой чуждой примеси эмпирических воздействий (Anreizen), имеет на
человеческое сердце благодаря одному только разуму (который при этом только
впервые понимает, что он может быть для самого себя также и практическим)
гораздо более сильное влияние, чем все другие мотивы , которые можно было
бы собрать с эмпирического поля, так что оно, убежденное в своем
достоинстве, презирает эти последние и постепенно может сделаться их
владыкой. Смешанное же учение о нравственности, составленное и из мотивов,
основанных на чувствах и склонностях, и из понятий разума, должно сделать
неустойчивым состояние души под действием побудительных причин, которые
нельзя подвести ни под какой принцип и которые только весьма случайно ведут
к добру, а чаще всего могут привести к злу.
Из всего сказанного явствует, что все нравственные понятия имеют свое место
и возникают совершенно a priori в разуме, и притом в самом обыденном
человеческом разуме так же, как и в исключительно спекулятивном; что они не
могут быть отвлечены ни от какого эмпирического и потому лишь случайного
познания; что именно эта чистота их происхождения делает их достойными
служить нам высшими практическими принципами; что насколько мы каждый раз
привносим эмпирический [элемент], настолько лишаем их истинного влияния и
безграничной ценности поступков; что не только величайшая необходимость в
теоретических целях, когда дело идет только о спекуляции, требует, чтобы
понятия и законы нравственности черпались из чистого разума и излагались во
всей чистоте и, более того, чтобы был определен объем всего этого
практического или чистого познания разума, т. е. вся способность чистого
практического разума, но что все это имеет величайшее практическое
значение. Однако не следует при этом ставить принципы в зависимость от
особой природы человеческого разума, как это охотно допускает, да иногда и
находит необходимым, спекулятивная философия; нет, именно потому, что
моральные законы должны иметь силу для каждого разумного существа вообще,
необходимо выводить их уже из общего понятия разумного существа вообще и
таким образом излагать всю мораль, которая для своего применения к людям
нуждается в антропологии, сначала независимо от нее как чистую философию,
т. е. как метафизику, во всей полноте (что вполне возможно в этом виде
совершенно обособленного познания). При этом мы прекрасно понимаем, что, не
обладая ею, не только совершении напрасно пытаться точно определить для
спекулятивного суждения моральное [содержание] долга во всем, что сообразно
с долгом, но даже в обычном и практическом применении, особенно в моральном
наставлении, невозможно основать нравы на их подлинных принципах и тем
самым вызывать чистые моральные убеждения и прививать умам стремление к
высшему благу в мире.
Однако, чтобы в этой работе подняться по естественным ступеням не просто от
обыденного нравственного суждения (которое здесь достойно большого
уважения) к философскому, как это было раньше, а от популярной философии,
не идущей дальше того, до чего она может ощупью дойти посредством примеров,
к метафизике (которая уже больше не дает себя сдерживать ничем эмпирическим
и которая, имея своей задачей определить всю сумму относящегося сюда
познания разума, доходит во всяком случае до идей, где нас покидают даже
примеры), мы должны проследить и ясно представить практическую способность
разума, начиная с ее общих определяющих правил и кончая тем пунктом, где из
нее возникает понятие долга.
Каждая вещь в природе действует по законам. Только разумное существо имеет
волю, или способность поступать согласно представлению о законах, т. е.
согласно принципам. Так как для выведения поступков из законов требуется
разум, то воля есть не что иное, как практический разум. Если разум
непременно определяет волю, то поступки такого существа, признаваемые за
объективно необходимые, необходимы также и субъективно, т. е. воля есть
способность выбирать только то, что разум независимо от склонности признает
практически необходимым, т. е. добрым. Если же разум сам по себе
недостаточно определяет волю, если воля подчинена еще и субъективным
условиям (тем или иным мотивам), которые не всегда согласуются с
объективными,- одним словом, если воля сама по себе не полностью
сообразуется с разумом (как это действительно имеет место у людей), то
поступки, объективно признаваемые за необходимые, субъективно случайны и
определение такой воли сообразно с объективными законами есть принуждение;
т. о. хотя отношение объективных законов к не вполне доброй воле
представляется как определение воли разумного существа основаниями разума,
но эта воля по своей природе послушна им не с необходимостью.
Представление об объективном принципе, поскольку он принудителен для воли,
называется велением (разума), а формула веления называется императивом.
Все императивы выражены через долженствование и этим показывают отношение
объективного закона разума к такой воле, которая по своему субъективному
характеру не определяется этим с необходимостью (принуждение). Они говорят,
что делать нечто или не делать этого - хорошо, но они говорят это такой
воле, которая не всегда делает нечто потому, что ей дают представление о
том, что делать это хорошо. Но практически хорошо то, что определяет волю
посредством представлений разума, стало быть, не из субъективных причин, а
объективно, т. е. из оснований, значимых для всякого разумного существа,
как такового. В этом состоит отличие практически хорошего от приятного;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27