Вы наплевали на нее — вот что вы сделали. Постарались, чтобы она полюбила, а потом заявили, что она для вас пустое место. Ты считаешь, я эгоист, ты, сукин сын? Да посмотри в зеркало! — Я повернулся к нему. — Ты бы давно был у Рубая в когтях, если бы это не убило Джули. Ты, ублюдок, ты не стоишь ее пальца, ты не заслуживаешь называться человеком…
Я не закончил свою тираду, потому что услышал, как его сознание кричит:
— (Знаю, знаю!)
И тут я понял, что Джули была права: единственный человек, которого ненавидел Зибелинг, был он сам. Он не мог смириться с тем, что его семья погибла, а он продолжает жить, — и он перестал жить, предоставляя телу лишь создавать видимость жизни. Проводя исследования в институте, он страдал не меньше псионов, которых он старался вернуть к нормальной жизни, но у него не было никого, кто бы выслушал, понял и разделил с ним его потерю. В программе исследований в Институте Сакаффа он пытался помочь людям, как бы завоевывая добрым делом право на жизнь. Но все его усилия привели к гибели хорошего человека, а сам он, заодно с Джули, оказался в безвыходной ситуации. Лицо его выражало отчаяние.
Он любил ее, любил глубоко. Будь я слеп и глух одновременно, я все равно почувствовал бы это — настолько сильным было его чувство. Он причинял ей боль только потому, что боялся потерять ее, боялся смерти — ее и своей. Я видел, насколько он нуждался в ней, как горячо стремился к тому, чтобы все наладилось, чтобы он перестал терзать себя и других. Но он поддался испытанной привычке — бежать от собственной вины, будучи уверенным, что все кончено.
Зибелинг молчал, как будто ему нечего было сказать.
Я хотел бы по-прежнему ненавидеть его, но почему-то не мог. Похоже, я проник в самые глубины его сознания, и больше того — наконец понял то, что увидел. Я был уже не тем уличным мальчишкой с опустошенной душой, которого бросили к нему в день, когда я увидел Джули впервые, и не тем псионом-профаном, которому еще предстояла встреча с гидранами. Я изменился. Изменился больше, чем если бы мой Дар просто возродился во мне, и, желал я того или нет, я внезапно понял, что не могу больше сыпать соль на раны врага, так же как не могу отречься от любви к Джули… Все гневные слова, готовые слететь с языка, ушли вместе с выдохом.
— Она знает это, док. Она всегда чувствовала это. И все-таки пойдите и объяснитесь с ней. — Я направился к двери.
— Кот, подожди…
— Идите к черту. — Я стремительно вышел.
Я снова шел по улице без названия, пробираясь украдкой, избегая и щупалец телепатов и людских глаз. Шел, потому что не мог бы успокоиться, оставшись со своими мыслями в пустой, мертвой комнате. Дождь закончился, небо прояснилось: повсюду блестели лужи ртутного цвета. Выйдя за пределы порта, я поднимался по холмам к единственному месту, где хотя бы полдня мне удалось побыть свободным.
Здесь в последний раз я видел улыбку Дира.
Я зашел дальше, чем обычно: света звезд было достаточно, чтобы различать дорогу. Воспоминания немного отпустили меня, и я бросился на мокрую траву, ощущая дыхание деревьев, легкое шипение испарений и прикосновения клубящегося тумана, возню неизвестных существ в темноте. Ни человеческих голосов, ни взглядов, ни мыслей — ничего, что могло бы нарушить этот совершенный покой.
Прохладный ветер шевелил волосы. Я поднял глаза и подумал, как хорошо было бы все дни превратить в наслаждение природой. Туманность Рака раскинулась на чистом небе, как золотая сеть, брошенная в черное море, в ряби которого отражается первый луч зари. Я лежал, глядя в небо, открыв природе все чувства и растворяясь во вселенской бесконечности. Я страстно желал навсегда остаться в этой красоте и наполниться ею.
Вдруг я ощутил чуткие мысли, вплетающиеся в узоры моих. Мой разум сжался в слепой панике, пытаясь защититься, но тут я услышал стройный хор мыслей, зовущих меня. Не люди… Гидраны. Я поднялся, обшаривая взглядом темноту, и внезапно увидел, что меня окружает множество гидранов, бесшумных, как привидения.
— (Что… что вы здесь делаете?)
Я переводил глаза с одного на другого, зная, что они видят меня в темноте так же ясно, как и читают мои мысли. Двое из них были белы, как снег, но я не мог сказать, видел ли кого-нибудь из них раньше. Внутренним зрением я не мог отделить одного гидрана от другого, и трудно было сосредоточиться на их лицах.
— (Почему я удивлен, что вижу их здесь? Ведь это их земля, земля их предков. Они были рождены не для того, чтобы жить в подземелье на этой планете. Они тоскуют по небу и миру живых существ так же, как те пришельцы, которые украли у них все это.)
Я опустил глаза. Они показали мне, что втайне приходили сюда часто (чтобы питать и одевать тела и подпитывать дух). Я кивнул и вновь освободил сознание, пытаясь войти в их спайку. Но на этот раз я строго регулировал свое погружение и вошел в сцепку, испытывая необходимость участвовать в этом уникальном обмене, необходимость более острую, чем я подозревал.
Настроившись в резонанс с ними, я не мог скрыть картин прошлого вечера: они били фонтаном, как кровь из раны. Ужасные картины хлынули в их объединенное сознание, но гидраны не прервали контакт. Мое горе поглотили волны глубоких вод; они очистили и облегчили его, словно передали мне часть своих сил.
Но я ощутил их немое удивление и глубинный страх, когда они увидели в истинном свете людей-псионов, обещавших им освобождение.
— (Убийство — люди-псионы убили одного из своих и учинили насилие над Посланником), — они имели в виду меня! — (вынудив его стать этому свидетелем. Они ведь псионы. Как они могли совершить такое злодейство и остаться в живых?)
— (Это люди), — думал я в ответ. — (Они умеют выживать).
— (Как случилось, что они не знали об этом?) — спрашивали они себя.
Обсуждая вместе с ними этот вопрос, я понял, что они и не могли узнать об этом. Они были непревзойденными телепатами, но слишком простодушными — они даже не имели понятия о том, что такое ложь. Не зная лжи, они и не могли отделять ее от правды. Рубай был прекрасно осведомлен об этой особенности гидранов и использовал ее против них.
Но потом они попросили меня ответить (потому что в мыслях некоторых людей они чувствуют нечто большее, чем просто чужое. Там присутствует неправота, возможно…) — они долго подыскивали образ, — (намеренное сокрытие истины.) Они смогли это понять. Они не были такими глупыми, какими их считал Рубай, и это радовало меня.
Мне надо было попытаться научить их отличать правду от лжи, показать, каким образом их предали, что у них нет надежды.
— (Это тяжело объяснить, вы правы… Эти люди говорили вам неправду, они обманывали вас. Это называется «ложь»! Люди поступают так все время, потому что большинство из них не в состоянии читать мысли…) — Я рассказал, не таясь, что я думаю о Рубае, и как мне отрадно открывать им правду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
Я не закончил свою тираду, потому что услышал, как его сознание кричит:
— (Знаю, знаю!)
И тут я понял, что Джули была права: единственный человек, которого ненавидел Зибелинг, был он сам. Он не мог смириться с тем, что его семья погибла, а он продолжает жить, — и он перестал жить, предоставляя телу лишь создавать видимость жизни. Проводя исследования в институте, он страдал не меньше псионов, которых он старался вернуть к нормальной жизни, но у него не было никого, кто бы выслушал, понял и разделил с ним его потерю. В программе исследований в Институте Сакаффа он пытался помочь людям, как бы завоевывая добрым делом право на жизнь. Но все его усилия привели к гибели хорошего человека, а сам он, заодно с Джули, оказался в безвыходной ситуации. Лицо его выражало отчаяние.
Он любил ее, любил глубоко. Будь я слеп и глух одновременно, я все равно почувствовал бы это — настолько сильным было его чувство. Он причинял ей боль только потому, что боялся потерять ее, боялся смерти — ее и своей. Я видел, насколько он нуждался в ней, как горячо стремился к тому, чтобы все наладилось, чтобы он перестал терзать себя и других. Но он поддался испытанной привычке — бежать от собственной вины, будучи уверенным, что все кончено.
Зибелинг молчал, как будто ему нечего было сказать.
Я хотел бы по-прежнему ненавидеть его, но почему-то не мог. Похоже, я проник в самые глубины его сознания, и больше того — наконец понял то, что увидел. Я был уже не тем уличным мальчишкой с опустошенной душой, которого бросили к нему в день, когда я увидел Джули впервые, и не тем псионом-профаном, которому еще предстояла встреча с гидранами. Я изменился. Изменился больше, чем если бы мой Дар просто возродился во мне, и, желал я того или нет, я внезапно понял, что не могу больше сыпать соль на раны врага, так же как не могу отречься от любви к Джули… Все гневные слова, готовые слететь с языка, ушли вместе с выдохом.
— Она знает это, док. Она всегда чувствовала это. И все-таки пойдите и объяснитесь с ней. — Я направился к двери.
— Кот, подожди…
— Идите к черту. — Я стремительно вышел.
Я снова шел по улице без названия, пробираясь украдкой, избегая и щупалец телепатов и людских глаз. Шел, потому что не мог бы успокоиться, оставшись со своими мыслями в пустой, мертвой комнате. Дождь закончился, небо прояснилось: повсюду блестели лужи ртутного цвета. Выйдя за пределы порта, я поднимался по холмам к единственному месту, где хотя бы полдня мне удалось побыть свободным.
Здесь в последний раз я видел улыбку Дира.
Я зашел дальше, чем обычно: света звезд было достаточно, чтобы различать дорогу. Воспоминания немного отпустили меня, и я бросился на мокрую траву, ощущая дыхание деревьев, легкое шипение испарений и прикосновения клубящегося тумана, возню неизвестных существ в темноте. Ни человеческих голосов, ни взглядов, ни мыслей — ничего, что могло бы нарушить этот совершенный покой.
Прохладный ветер шевелил волосы. Я поднял глаза и подумал, как хорошо было бы все дни превратить в наслаждение природой. Туманность Рака раскинулась на чистом небе, как золотая сеть, брошенная в черное море, в ряби которого отражается первый луч зари. Я лежал, глядя в небо, открыв природе все чувства и растворяясь во вселенской бесконечности. Я страстно желал навсегда остаться в этой красоте и наполниться ею.
Вдруг я ощутил чуткие мысли, вплетающиеся в узоры моих. Мой разум сжался в слепой панике, пытаясь защититься, но тут я услышал стройный хор мыслей, зовущих меня. Не люди… Гидраны. Я поднялся, обшаривая взглядом темноту, и внезапно увидел, что меня окружает множество гидранов, бесшумных, как привидения.
— (Что… что вы здесь делаете?)
Я переводил глаза с одного на другого, зная, что они видят меня в темноте так же ясно, как и читают мои мысли. Двое из них были белы, как снег, но я не мог сказать, видел ли кого-нибудь из них раньше. Внутренним зрением я не мог отделить одного гидрана от другого, и трудно было сосредоточиться на их лицах.
— (Почему я удивлен, что вижу их здесь? Ведь это их земля, земля их предков. Они были рождены не для того, чтобы жить в подземелье на этой планете. Они тоскуют по небу и миру живых существ так же, как те пришельцы, которые украли у них все это.)
Я опустил глаза. Они показали мне, что втайне приходили сюда часто (чтобы питать и одевать тела и подпитывать дух). Я кивнул и вновь освободил сознание, пытаясь войти в их спайку. Но на этот раз я строго регулировал свое погружение и вошел в сцепку, испытывая необходимость участвовать в этом уникальном обмене, необходимость более острую, чем я подозревал.
Настроившись в резонанс с ними, я не мог скрыть картин прошлого вечера: они били фонтаном, как кровь из раны. Ужасные картины хлынули в их объединенное сознание, но гидраны не прервали контакт. Мое горе поглотили волны глубоких вод; они очистили и облегчили его, словно передали мне часть своих сил.
Но я ощутил их немое удивление и глубинный страх, когда они увидели в истинном свете людей-псионов, обещавших им освобождение.
— (Убийство — люди-псионы убили одного из своих и учинили насилие над Посланником), — они имели в виду меня! — (вынудив его стать этому свидетелем. Они ведь псионы. Как они могли совершить такое злодейство и остаться в живых?)
— (Это люди), — думал я в ответ. — (Они умеют выживать).
— (Как случилось, что они не знали об этом?) — спрашивали они себя.
Обсуждая вместе с ними этот вопрос, я понял, что они и не могли узнать об этом. Они были непревзойденными телепатами, но слишком простодушными — они даже не имели понятия о том, что такое ложь. Не зная лжи, они и не могли отделять ее от правды. Рубай был прекрасно осведомлен об этой особенности гидранов и использовал ее против них.
Но потом они попросили меня ответить (потому что в мыслях некоторых людей они чувствуют нечто большее, чем просто чужое. Там присутствует неправота, возможно…) — они долго подыскивали образ, — (намеренное сокрытие истины.) Они смогли это понять. Они не были такими глупыми, какими их считал Рубай, и это радовало меня.
Мне надо было попытаться научить их отличать правду от лжи, показать, каким образом их предали, что у них нет надежды.
— (Это тяжело объяснить, вы правы… Эти люди говорили вам неправду, они обманывали вас. Это называется «ложь»! Люди поступают так все время, потому что большинство из них не в состоянии читать мысли…) — Я рассказал, не таясь, что я думаю о Рубае, и как мне отрадно открывать им правду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75