Я наклонялся невольно над алюминиевым столом, — все ниже, ниже — он притягивал, как бездна. Еще миг, и я бы свалился, безразличный ко всему, в гроб, из которого бы уже ни за что не выбрался…
Чудо спасло меня. И еще ненависть к духу Сэлмона. «Пусть бродит, проклинаемый всеми, и пусть нигде не найдет ни единой души, чтобы воплотиться вновь и вновь творить преступления!..»
Чудо спасло. Я преодолел головокружение и безразличие: божественный долг призвал меня к действию. Пророк должен сгореть, это я знал, но сгореть в пламени веры, а не от стыда и разочарования…
Я быстро собрался. Наполнил рюкзак запасами воды и пищи, приготовил оружие и электрический фонарь.
Судьба моих проповедей несколько озаботила меня. Я взял тетрадь, где были собраны откровения, и написал на обложке: «Всем, кому дорога планета и мучительная история ее детей, помнивших о правде, но забывших о справедливости, искавших истину, но потерявших мужество». Подумалось, что я обязан сделать еще одну, самую главную запись, прежде чем спрятать пророчества в стальной сейф.
Но стоило лишь задуматься над главной заповедью, как возникло враждебное мне психополе. Оно стремилось снять полярную напряженность моей мысли: все построения рассыпались, я не мог «приложить ума». Голос вкрадчивый шептал: «Нам, землянам, нечего оставить людям, если бы даже кто-то из них и выжил. Что мы можем сказать, трусливые собаки, предавшие и продавшие все? И ради чего?.. Мы подохли или подыхаем от своей подлости… Подлый не смеет оставлять заповедей…»
Дух Сэлмона искушал меня. Я догадался и ободрился. Мысль вернулась ко мне: «Нужно было встать во весь рост — один за одним — и требовать, обличать, бороться со своими врагами… Мы должны были убить прежнее, чтобы оставить жить будущее. Но мы предпочли жить в прежнем, чтобы быть убитыми в будущем…»
«Все равно, — торжествующе закричал дух Сэлмона, — все равно вы остались трусами, и каждый, кто выживет, будет по-прежнему глух к вашему языку! Мира больше нет, а пустоте безразличны любые звуки!..»
Спорить было бесполезно. Я выбрал чистую страницу и написал, будто под диктовку: «Неравные — не свободны. Неравенство, поднимая, бросает в бездну. Только равенство свободных ведет к вечности».
Дух Сэлмона засмеялся злорадно: «Прекрасные слова! Но кто постигнет их глубину? Это — шифр, и его не разгадать. Когда-то мы прочли древние письмена, но ничего не поняли в тексте, кроме жалкого прямого смысла…»
«Всякая истина — шифр, — возразил я. — Его легко постигнет тот, кто не может без истины. Кому же она не нужна, тот не осилит и разжеванную пищу…»
Сказав это, я вновь почувствовал прикосновение демона пустыни. «Ты победил верою! Сердце — это яйцо, из которого должно вылупиться новое сердце. И только вера служит наседкой…»
«Никакого демона пустыни нет, — упрямо шептал дух Сэлмона. — То, что ты принимаешь за демона, — твои сомнения… Сердце — не корзина с соломой, и что за чушь — новый цыпленок сердца?.. Мы, люди, были и останемся эгоистами. Мы никогда не поверим до конца в наши общие интересы. Может быть, даже оттого, что нам помешают поверить. Мы эгоисты от рождения. Как электрон вращается вокруг своей оси, так личность вращается вокруг своего интереса. Человеческое сознание — что-то вроде замкнутой структуры атомного ядра, в нем всегда есть силы за и против, и плоды его непредсказуемы, и непредсказуемость или, точнее говоря, вероятность — качество мироздания. Нам, людям, свойственно сомневаться в себе, сомневаться в личном и общем будущем, и потому мы — ничтожны. Допущение, что мы станем великими с помощью разума, — самое распространенное заблуждение. Прогресс нашей разумности указывает на все большую ценность всякой жизни, и это увеличивает страх и трусость среди наиболее разумных. Никогда не бывает так, чтобы был только выигрыш или только проигрыш. Повышая свою разумность, мы теряем мужество и готовность к риску. Истинно разумный в наших условиях — полнейшее ничтожество…»
О, дух Сэлмона умел пудрить мозги! Было бы ложью утверждать, что я легко преодолел наваждение внушаемых идей. Сказать по правде, я запаниковал. Я подумал, что был орудием в чьих-то руках, а сам по себе не действовал и не способен к действию. За всю свою жизнь, подобно многим другим, я так и не осознал действительных потребностей своей личности, хотя, кажется, только и служил своим интересам. Я жил рядом с кем-то чужим, у нас было общее тело и общие заботы, но не было взаимопонимания. Кому я прислуживал? Чьей воле покорялся? Не был ли то чуждый мне дух, которого я принимал за себя самого? Конечно, мир человека не может не иметь полюсов, такова природа всего сущего, но этот мир должен единиться не только единым телом, но и единым полем тяготения, единым зарядом магнетизма. Я не нашел в себе такого мира. Может быть, я и не знал о нем, не знал, что он возможен. Подобно другим, я лавировал между полюсами и ни разу не достигал прочного равновесия. Я остался чужим — себе. Вслед за другими я повторял чьи-то бредни, что ад — на земле, и потому земля была адом. Я не умел любить, не взвешивая всякий раз пользы любви. Мой разум обернулся против меня самого, потому что я обращал его против других, не задумываясь всерьез над тем, что мой личный интерес — только общий интерес, что любой мой личный выигрыш — это проигрыш всех, а проигрыш всех — мой проигрыш…
Наступила слабость — я разуверился в избранности, в том, что от меня кто-то чего-то ждет. «Зачем куда-то идти и что-то делать? Что за предрассудок — искупление?.. Не было моей вины в том, что события повернулись так, а не этак, — к черту искупление!..» Уже снарядившийся в дорогу, я обмяк возле люка, ослабел и повалился на пол. «Для чего существуют атомы и частицы атомов? Им нет никакого смысла? Да, они „кирпичики“ вечно кипящей материи, но — для чего?..»
Я усомнился даже в том, что слыхал демона пустыни. «Кто он такой? Зачем он?..» Он внушал мне какую-то высшую логику, тешил меня какими-то отдаленными целями. Это напоминало все ту же обанкротившуюся веру в бога…
Но Голос сказал, и я содрогнулся от его твердости и печали: «Не найдет смысла усомнившийся, потому что смысл возникает и умирает. Смысл создает только тот, кто действует, кто дерзает, кто рождает мечту и идет за ней. Даже Природа бессмысленна, если не творит…»
Было так, будто демон пустыни или кто-то, пославший его, обещали мне вечную жизнь и возрождение планеты.
Обливаясь холодным потом, я поднялся с ледяного пола. У меня начиналась тропическая лихорадка или пневмония. Я был тяжел, как азиатский континент. И все же я протянул руку к стальному рычагу, чтобы открыть люк…
Рука опустилась сама собою. Я понял, что не хочу «выживать», не хочу никому давать новую призрачную надежду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
Чудо спасло меня. И еще ненависть к духу Сэлмона. «Пусть бродит, проклинаемый всеми, и пусть нигде не найдет ни единой души, чтобы воплотиться вновь и вновь творить преступления!..»
Чудо спасло. Я преодолел головокружение и безразличие: божественный долг призвал меня к действию. Пророк должен сгореть, это я знал, но сгореть в пламени веры, а не от стыда и разочарования…
Я быстро собрался. Наполнил рюкзак запасами воды и пищи, приготовил оружие и электрический фонарь.
Судьба моих проповедей несколько озаботила меня. Я взял тетрадь, где были собраны откровения, и написал на обложке: «Всем, кому дорога планета и мучительная история ее детей, помнивших о правде, но забывших о справедливости, искавших истину, но потерявших мужество». Подумалось, что я обязан сделать еще одну, самую главную запись, прежде чем спрятать пророчества в стальной сейф.
Но стоило лишь задуматься над главной заповедью, как возникло враждебное мне психополе. Оно стремилось снять полярную напряженность моей мысли: все построения рассыпались, я не мог «приложить ума». Голос вкрадчивый шептал: «Нам, землянам, нечего оставить людям, если бы даже кто-то из них и выжил. Что мы можем сказать, трусливые собаки, предавшие и продавшие все? И ради чего?.. Мы подохли или подыхаем от своей подлости… Подлый не смеет оставлять заповедей…»
Дух Сэлмона искушал меня. Я догадался и ободрился. Мысль вернулась ко мне: «Нужно было встать во весь рост — один за одним — и требовать, обличать, бороться со своими врагами… Мы должны были убить прежнее, чтобы оставить жить будущее. Но мы предпочли жить в прежнем, чтобы быть убитыми в будущем…»
«Все равно, — торжествующе закричал дух Сэлмона, — все равно вы остались трусами, и каждый, кто выживет, будет по-прежнему глух к вашему языку! Мира больше нет, а пустоте безразличны любые звуки!..»
Спорить было бесполезно. Я выбрал чистую страницу и написал, будто под диктовку: «Неравные — не свободны. Неравенство, поднимая, бросает в бездну. Только равенство свободных ведет к вечности».
Дух Сэлмона засмеялся злорадно: «Прекрасные слова! Но кто постигнет их глубину? Это — шифр, и его не разгадать. Когда-то мы прочли древние письмена, но ничего не поняли в тексте, кроме жалкого прямого смысла…»
«Всякая истина — шифр, — возразил я. — Его легко постигнет тот, кто не может без истины. Кому же она не нужна, тот не осилит и разжеванную пищу…»
Сказав это, я вновь почувствовал прикосновение демона пустыни. «Ты победил верою! Сердце — это яйцо, из которого должно вылупиться новое сердце. И только вера служит наседкой…»
«Никакого демона пустыни нет, — упрямо шептал дух Сэлмона. — То, что ты принимаешь за демона, — твои сомнения… Сердце — не корзина с соломой, и что за чушь — новый цыпленок сердца?.. Мы, люди, были и останемся эгоистами. Мы никогда не поверим до конца в наши общие интересы. Может быть, даже оттого, что нам помешают поверить. Мы эгоисты от рождения. Как электрон вращается вокруг своей оси, так личность вращается вокруг своего интереса. Человеческое сознание — что-то вроде замкнутой структуры атомного ядра, в нем всегда есть силы за и против, и плоды его непредсказуемы, и непредсказуемость или, точнее говоря, вероятность — качество мироздания. Нам, людям, свойственно сомневаться в себе, сомневаться в личном и общем будущем, и потому мы — ничтожны. Допущение, что мы станем великими с помощью разума, — самое распространенное заблуждение. Прогресс нашей разумности указывает на все большую ценность всякой жизни, и это увеличивает страх и трусость среди наиболее разумных. Никогда не бывает так, чтобы был только выигрыш или только проигрыш. Повышая свою разумность, мы теряем мужество и готовность к риску. Истинно разумный в наших условиях — полнейшее ничтожество…»
О, дух Сэлмона умел пудрить мозги! Было бы ложью утверждать, что я легко преодолел наваждение внушаемых идей. Сказать по правде, я запаниковал. Я подумал, что был орудием в чьих-то руках, а сам по себе не действовал и не способен к действию. За всю свою жизнь, подобно многим другим, я так и не осознал действительных потребностей своей личности, хотя, кажется, только и служил своим интересам. Я жил рядом с кем-то чужим, у нас было общее тело и общие заботы, но не было взаимопонимания. Кому я прислуживал? Чьей воле покорялся? Не был ли то чуждый мне дух, которого я принимал за себя самого? Конечно, мир человека не может не иметь полюсов, такова природа всего сущего, но этот мир должен единиться не только единым телом, но и единым полем тяготения, единым зарядом магнетизма. Я не нашел в себе такого мира. Может быть, я и не знал о нем, не знал, что он возможен. Подобно другим, я лавировал между полюсами и ни разу не достигал прочного равновесия. Я остался чужим — себе. Вслед за другими я повторял чьи-то бредни, что ад — на земле, и потому земля была адом. Я не умел любить, не взвешивая всякий раз пользы любви. Мой разум обернулся против меня самого, потому что я обращал его против других, не задумываясь всерьез над тем, что мой личный интерес — только общий интерес, что любой мой личный выигрыш — это проигрыш всех, а проигрыш всех — мой проигрыш…
Наступила слабость — я разуверился в избранности, в том, что от меня кто-то чего-то ждет. «Зачем куда-то идти и что-то делать? Что за предрассудок — искупление?.. Не было моей вины в том, что события повернулись так, а не этак, — к черту искупление!..» Уже снарядившийся в дорогу, я обмяк возле люка, ослабел и повалился на пол. «Для чего существуют атомы и частицы атомов? Им нет никакого смысла? Да, они „кирпичики“ вечно кипящей материи, но — для чего?..»
Я усомнился даже в том, что слыхал демона пустыни. «Кто он такой? Зачем он?..» Он внушал мне какую-то высшую логику, тешил меня какими-то отдаленными целями. Это напоминало все ту же обанкротившуюся веру в бога…
Но Голос сказал, и я содрогнулся от его твердости и печали: «Не найдет смысла усомнившийся, потому что смысл возникает и умирает. Смысл создает только тот, кто действует, кто дерзает, кто рождает мечту и идет за ней. Даже Природа бессмысленна, если не творит…»
Было так, будто демон пустыни или кто-то, пославший его, обещали мне вечную жизнь и возрождение планеты.
Обливаясь холодным потом, я поднялся с ледяного пола. У меня начиналась тропическая лихорадка или пневмония. Я был тяжел, как азиатский континент. И все же я протянул руку к стальному рычагу, чтобы открыть люк…
Рука опустилась сама собою. Я понял, что не хочу «выживать», не хочу никому давать новую призрачную надежду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109