..
Узнав, что мы задумали книгу об адмирале, Гортензия принесла из глубины комнаты телефон.
— Вот мое условие, — сказала она. — Вы, мистер Фромм, будете знакомить меня с законченными главами, а он — показывать начатую мазню!
Я убедил Дутеншизера согласиться, Гортензия тотчас кому-то позвонила.
— …У меня есть парни, которые согласны воспеть адмирала… Мистер Фромм и мой законный супруг… Да, конечно, они хотели бы видеть его в обычной обстановке… Но публика не знает, как делается история!.. Живчик, ты прав: великий характер не может проявиться в мелочах!..
Потом мы сидели на веранде, пили кокосовое вино, ели салат из осьминогов и говорили о том, удастся ли Такибае приобщить Атенаиту к цивилизации.
— Разумеется, нет, — сказала Гортензия. — Да в этом и нет необходимости. Кое-кого меланезийцы весьма раздражают, и я лично понимаю их… Мы держим двух служанок. Почему двух, если хватило бы одной? Да потому, что каждая из них в любой момент, не спросясь, может уйти в родную деревню, если почувствует скуку или ей приспичит на свидание к дружку. Внушить что-либо им совершенно невозможно, и стимул оплаты их не особенно трогает: были бы деньги, а сколько их, вроде бы безразлично. Дети, настоящие дети…
На нас были выписаны пропуска, и чиновник канцелярии, в котором я с радостью узнал Куину, провел нас в кабинет.
Такибае был в шортах и спортивном трико.
— Мне доложили, что вы готовы работать над образом меланезийского государственного деятеля. Прямо скажу: для нашей страны, обкраденной империализмом в наиболее плодотворную пору жизни, нужны образы, которые заложили бы основы национального духа…
Убежденный в значительности своей личности, Такибае не подготовил никакого специального шоу. Он не избегал в нашем присутствии бесед конфиденциального характера и не пытался создать впечатления своей чрезвычайной загруженности и служебного усердия.
Дутеншизер фотографировал адмирала, смущенно повторяя, что фотографии психологически подготовят его к портрету.
Я спросил Такибае, как он представляет себе роль современного политического деятеля.
— Теперь, когда развитие человечества переживает кризис, значение политики и политиков непрерывно растет. Увы, на земле еще не изобретено эффективного механизма, уравновешивающего власть, которая, как известно, карает и награждает, ведет переговоры и сеет разрушения. В наше время компетентные вожди — главное богатство наций. Народ должен иметь право выбирать достойных. Именно в этом кроется его жизнеспособность. Я не собираюсь болтать, как другие, о скромности. Да, я, безусловно, выдающийся государственный деятель. На предстоящих выборах я выставлю свою кандидатуру и, думаю, у меня не будет конкурентов…
Такибае был прирожденным полемистом. Он не повторял отрепетированных фраз, его мысль творила в ту минуту, когда он спорил с оппонентом. Мой блокнот быстро заполнялся.
— Какую проблему вы считаете главной?
— Сохранение человечества — вот проблема, которая должна собрать всех за один стол. Война или мир — результат. Главный вопрос — способность человека осознавать свои действительные, а не мнимые интересы и готовность служить разуму, а не доктринам… В средние века общественная мысль топталась и деградировала, потому что церковные и светские феодалы допускали мышление только в рамках догм. И в новейшие времена грядущему высокомерно отказывают в более полном знании истины. Между тем без новых подходов человек утратит достижения морали. Ситуация плачевна: недостает энергетических ресурсов, не хватает продовольствия, разрушается среда обитания, сужаются границы человеческого творчества. Качество продуктов падает, количество плодородных земель сокращается, вредные примеси в пище, воде и воздухе вызывают необратимые патологические изменения. Мы еще не умеем их регистрировать, но они грозят обвалом чудовищной силы… Атенаита станет первой страной мира, где всем этим проблемам будет уделено подобающее внимание… Мы ограничим рождаемость, введя налог на ребенка. Мы займемся проблемой породы, иначе говоря, генетическим улучшением человека… Я положу конец классовой ограниченности знания, заставив каждого думать категориями общества и планеты… Всеобщий психоз и апатия к жизни угрожают нам сильнее атомной войны. Настанет срок — и он уже близок, близок! — когда доведенные до отчаяния массы, разуверясь в возможностях достижения свободы и справедливости, добровольно согласятся на смерть… Я предлагаю свой выход из тупика: пропорциональное и всеобщее сокращение населения и в качестве первого шага — стабилизацию его численности и контроль над рождаемостью. Здесь скрыт источник напряженности, дающий все козыри в руки империализма… Они насосались нашей крови. Нужно отменить все кабальные договоры, нужно упразднить все долги. Довольно! Люди устали слушать националистический бред безответственных деятелей. Я, вождь маленького народа, бросаю перчатку могущественным премьерам и президентам: давайте состязаться в мудрости, в способности предвидеть завтрашний день!.. Пора положить этому начало!..
Я был в восхищении.
— Браво, адмирал! Вы и подобные вам деятели способны подтолкнуть мир к реализму там, где оказываются негодными прежние средства!
— То-то же, — Такибае принялся раскуривать сигару и проделывал это не без изящества. — Мы живем во времена драматического абсурда, мы или превратимся в космическую бабочку, или подохнем личинкой! Пока впереди я вижу гигантский концлагерь или гигантское кладбище. В конце концов людям нужна жизнь, а не покупательная способность, безопасность, а не насилие законспирированных групп, нормальная еда и жилье, а не посулы рая…
«А если это демагогия?» — мелькнуло у меня подозрение.
— Можно подумать, что мои слова — демагогия, — продолжал Такибае, глядя на меня в упор. — Наше развращенное сознание не способно воспринимать иначе живую мысль, требующую действия… Гнев и разум, и я скажу даже больше, выгода и разум — вещи прямо противоположные. Кто истинно разумен, не поддастся гневу, кто поддался гневу, уже потерял разум. То же и с выгодой. Кто истинно разумен, понимает, что его выгода — в выгоде других. Но кто пошел по пути собственной выгоды, поставил себя на грань катастрофы…
Раздался мелодичный звоночек, на столе вспыхнула зеленая лампочка. Адмирал выключил лампочку, что, как я понял, означало разрешение войти.
Адъютант ввел в кабинет крупного, одутловатого, с макушки облысевшего человека, скрывавшего глаза за дымчатыми очками. Человек был в кремовом полотняном костюме с бордовой бабочкой.
Такибае встал с кресла, чтобы пожать гостю руку.
— Это мои друзья, — пояснил он с улыбкой, — мистер Фромм, писатель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
Узнав, что мы задумали книгу об адмирале, Гортензия принесла из глубины комнаты телефон.
— Вот мое условие, — сказала она. — Вы, мистер Фромм, будете знакомить меня с законченными главами, а он — показывать начатую мазню!
Я убедил Дутеншизера согласиться, Гортензия тотчас кому-то позвонила.
— …У меня есть парни, которые согласны воспеть адмирала… Мистер Фромм и мой законный супруг… Да, конечно, они хотели бы видеть его в обычной обстановке… Но публика не знает, как делается история!.. Живчик, ты прав: великий характер не может проявиться в мелочах!..
Потом мы сидели на веранде, пили кокосовое вино, ели салат из осьминогов и говорили о том, удастся ли Такибае приобщить Атенаиту к цивилизации.
— Разумеется, нет, — сказала Гортензия. — Да в этом и нет необходимости. Кое-кого меланезийцы весьма раздражают, и я лично понимаю их… Мы держим двух служанок. Почему двух, если хватило бы одной? Да потому, что каждая из них в любой момент, не спросясь, может уйти в родную деревню, если почувствует скуку или ей приспичит на свидание к дружку. Внушить что-либо им совершенно невозможно, и стимул оплаты их не особенно трогает: были бы деньги, а сколько их, вроде бы безразлично. Дети, настоящие дети…
На нас были выписаны пропуска, и чиновник канцелярии, в котором я с радостью узнал Куину, провел нас в кабинет.
Такибае был в шортах и спортивном трико.
— Мне доложили, что вы готовы работать над образом меланезийского государственного деятеля. Прямо скажу: для нашей страны, обкраденной империализмом в наиболее плодотворную пору жизни, нужны образы, которые заложили бы основы национального духа…
Убежденный в значительности своей личности, Такибае не подготовил никакого специального шоу. Он не избегал в нашем присутствии бесед конфиденциального характера и не пытался создать впечатления своей чрезвычайной загруженности и служебного усердия.
Дутеншизер фотографировал адмирала, смущенно повторяя, что фотографии психологически подготовят его к портрету.
Я спросил Такибае, как он представляет себе роль современного политического деятеля.
— Теперь, когда развитие человечества переживает кризис, значение политики и политиков непрерывно растет. Увы, на земле еще не изобретено эффективного механизма, уравновешивающего власть, которая, как известно, карает и награждает, ведет переговоры и сеет разрушения. В наше время компетентные вожди — главное богатство наций. Народ должен иметь право выбирать достойных. Именно в этом кроется его жизнеспособность. Я не собираюсь болтать, как другие, о скромности. Да, я, безусловно, выдающийся государственный деятель. На предстоящих выборах я выставлю свою кандидатуру и, думаю, у меня не будет конкурентов…
Такибае был прирожденным полемистом. Он не повторял отрепетированных фраз, его мысль творила в ту минуту, когда он спорил с оппонентом. Мой блокнот быстро заполнялся.
— Какую проблему вы считаете главной?
— Сохранение человечества — вот проблема, которая должна собрать всех за один стол. Война или мир — результат. Главный вопрос — способность человека осознавать свои действительные, а не мнимые интересы и готовность служить разуму, а не доктринам… В средние века общественная мысль топталась и деградировала, потому что церковные и светские феодалы допускали мышление только в рамках догм. И в новейшие времена грядущему высокомерно отказывают в более полном знании истины. Между тем без новых подходов человек утратит достижения морали. Ситуация плачевна: недостает энергетических ресурсов, не хватает продовольствия, разрушается среда обитания, сужаются границы человеческого творчества. Качество продуктов падает, количество плодородных земель сокращается, вредные примеси в пище, воде и воздухе вызывают необратимые патологические изменения. Мы еще не умеем их регистрировать, но они грозят обвалом чудовищной силы… Атенаита станет первой страной мира, где всем этим проблемам будет уделено подобающее внимание… Мы ограничим рождаемость, введя налог на ребенка. Мы займемся проблемой породы, иначе говоря, генетическим улучшением человека… Я положу конец классовой ограниченности знания, заставив каждого думать категориями общества и планеты… Всеобщий психоз и апатия к жизни угрожают нам сильнее атомной войны. Настанет срок — и он уже близок, близок! — когда доведенные до отчаяния массы, разуверясь в возможностях достижения свободы и справедливости, добровольно согласятся на смерть… Я предлагаю свой выход из тупика: пропорциональное и всеобщее сокращение населения и в качестве первого шага — стабилизацию его численности и контроль над рождаемостью. Здесь скрыт источник напряженности, дающий все козыри в руки империализма… Они насосались нашей крови. Нужно отменить все кабальные договоры, нужно упразднить все долги. Довольно! Люди устали слушать националистический бред безответственных деятелей. Я, вождь маленького народа, бросаю перчатку могущественным премьерам и президентам: давайте состязаться в мудрости, в способности предвидеть завтрашний день!.. Пора положить этому начало!..
Я был в восхищении.
— Браво, адмирал! Вы и подобные вам деятели способны подтолкнуть мир к реализму там, где оказываются негодными прежние средства!
— То-то же, — Такибае принялся раскуривать сигару и проделывал это не без изящества. — Мы живем во времена драматического абсурда, мы или превратимся в космическую бабочку, или подохнем личинкой! Пока впереди я вижу гигантский концлагерь или гигантское кладбище. В конце концов людям нужна жизнь, а не покупательная способность, безопасность, а не насилие законспирированных групп, нормальная еда и жилье, а не посулы рая…
«А если это демагогия?» — мелькнуло у меня подозрение.
— Можно подумать, что мои слова — демагогия, — продолжал Такибае, глядя на меня в упор. — Наше развращенное сознание не способно воспринимать иначе живую мысль, требующую действия… Гнев и разум, и я скажу даже больше, выгода и разум — вещи прямо противоположные. Кто истинно разумен, не поддастся гневу, кто поддался гневу, уже потерял разум. То же и с выгодой. Кто истинно разумен, понимает, что его выгода — в выгоде других. Но кто пошел по пути собственной выгоды, поставил себя на грань катастрофы…
Раздался мелодичный звоночек, на столе вспыхнула зеленая лампочка. Адмирал выключил лампочку, что, как я понял, означало разрешение войти.
Адъютант ввел в кабинет крупного, одутловатого, с макушки облысевшего человека, скрывавшего глаза за дымчатыми очками. Человек был в кремовом полотняном костюме с бордовой бабочкой.
Такибае встал с кресла, чтобы пожать гостю руку.
— Это мои друзья, — пояснил он с улыбкой, — мистер Фромм, писатель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109