Не менее обрадован был и Макдональд. Крепко пожимая руку Чайкина, он сказал:
— Верьте, Чайк, что я не забывал вас все это время. Я внезапно должен был уехать в Ванкувер, думал вернуться через неделю и только сегодня вернулся…
— А я было думал, что с вами что-нибудь случилось неладное, Макдональд, и, признаться, тревожился…
— Чайк за всех тревожится! — вставил Билль.
Скоро явился и Дунаев, и все трое просидели до тех пор, пока не пришла мисс Джен и объявила:
— Одиннадцать часов, джентльмены. Пора уходить!
Уходя, гости обещали завтра прийти за Чайкиным. Макдональд звал его остановиться у себя, но Чайкин решил переночевать у Дунаева и на следующее утро уехать из Сан-Франциско, побывав в течение дня у Абрамсона и сделав обещанный визит родителям спасенного им ребенка.
3
— Ну, Чайк, теперь вы совсем здоровы и, надеюсь, больше не попадете к нам в таком ужасном виде, в каком были месяц тому назад! — проговорил старший врач больницы, входя в комнату Чайкина с двумя сиделками, и, пожимая ему руку, прибавил: — Я рад, что мы выходили такого пациента, как вы, Чайк. Вы были очень плохи. Прощайте… От души желаю вам успеха в жизни, — сердечно прибавил доктор.
— Благодарю вас, доктор, за все… И вас, мисс Джен и мисс Кэт! — взволнованно проговорил Чайкин, благодарно взглядывая на всех этих людей, которые во все время пребывания его в больнице относились к нему с трогательной заботливостью и добротой.
Доктор и сиделки еще крепче пожали руку бывшего своего пациента, а мисс Джен обещала тотчас после обхода больных принести белье Чайкина и новую пару платья и новые сапоги, на днях принесенные из магазина. Так как все, бывшее на Чайкине во время пожара, оказалось ни к чему не годным, то Чайкин должен был озаботиться о своей экипировке.
Явился Дунаев с небольшим сундуком, в который Чайкин уложил несколько книг и огромную пачку писем и телеграмм, полученных им из Сан-Франциско и из разных мест Америки в первые две недели его болезни. Не забыл он уложить и пачку газет и иллюстраций, в которых описывался его подвиг и были помещены его портреты. Жалко было Чайкину оставить эти печатные напоминания об этом факте, едва не стоившем ему жизни.
Скоро мисс Джен принесла белье, новый костюм, галстук и шляпу, и через четверть часа Чайкин, одетый с иголочки в скромную темную пиджачную пару, выходил в сопровождении Дунаева, Билля и Макдональда из комнаты, в которой он пережил немало и тяжелых и счастливых минут.
Мисс Джен ожидала Чайкина в коридоре, чтобы еще раз пожать ему руку и сказать несколько сердечных слов.
— Подумайте, о чем я вам говорила, Чайк! И напишите мне! — снова повторила она.
И когда Чайкин, взволнованный и тронутый этим отношением к нему пожилой девушки, обещал ей написать и снова сказал, что не забудет ее доброты, в глазах ее блеснули слезы.
— Да благословит вас бог, Чайк! — сказала она.
— Будьте счастливы, мисс Джен! — отвечал Чайкин.
— Фотографию свою пришлите!
— Пришлю, когда снимусь. Прощайте.
Октябрьское утро стояло погожее и теплое. Солнце весело сверкало в голубом небе, заливая ярким светом улицу. И Чайкин, выйдя из больницы, жадно вдыхал этот воздух полною грудью и, охваченный жаждою и радостью жизни, воскликнул по-русски:
— Господи! как хорошо!
И все люди казались ему необыкновенно хорошими.
Приятели разошлись, обещая встретиться вечером в ресторане, куда пригласил всех Макдональд по случаю благополучного возвращения из путешествия, как, смеясь, выразился он.
Дунаев сообщил Чайкину адрес своей квартиры и понес туда сундук. Билль с Макдональдом пошли по каким-то делам, а Чайкин отправился с визитами и сделать кое-какие покупки.
Он застал бедного Абрамсона больным, в маленькой полутемной комнате, нанимаемой им у торговца старым платьем; в комнате только и было мебели, что кровать, стол да два колченогих стула.
В помещении Абрамсона было грязно, сыро и холодно. Сам он, бледный и осунувшийся, лежал на кровати и тихо стонал. Он не слыхал, как Чайкин постучал в двери и, не дождавшись ответа, вошел в комнату. После яркого света на улице он сразу не различал предметов в полумраке маленькой каморки и, только окликнув Абрамсона и получив ответ, добрался до его кровати.
— Что с вами, Абрам Исакиевич?
— Ой, нехорошо мне, Василий Егорович! — отвечал Абрамсон жалобным голосом. — И спасибо, что зашли проведать.
— Заболели, видно…
— Заболел… Мокрота душит. Верно, простудился, ветром прохватило — третьего дня я у Ривки на могилке был… верно, там и продуло.
— И болит что?
— Грудь ломит, Василий Егорович, а прочее все ничего себе, но только грудь очень шибко ломит и дышать не дает, — просто беда! Видно, Ривка к себе зовет! — испуганным шепотом прибавил он.
Мнительный и трусливый, он как-то беспомощно ухватился за руку Чайкина и глядел на него своими темными глазами, казавшимися в полутьме какими-то большими и страшными.
— А вы не бойтесь, Абрам Исакиевич. Не бойтесь! Чего бояться? Бог даст, скоро поправитесь! — говорил ласково Чайкин и тихо погладил своей рукой костлявую холодную руку Абрамсона.
И эти ободряющие слова и эта ласка значительно подняли дух Абрамсона.
— Сна нет… главная беда, что сна нет… — говорил старик, чувствовавший глубокую благодарность к Чайкину за то, что тот его пожалел, как именно ему и хотелось, чтоб его пожалели. — Сна нет… — продолжал он, довольный, что есть кому пожаловаться и в ком вызвать участие. — Ночь как эта придет, длинная ночь, и я не могу заснуть. Жена успокаивает: «Спи, спи, говорит, Абрам, и ничего не пужайся!» — и сама заснет; известно, за день устанет, треплясь по рынкам да по черным лестницам, — а мне еще больше страшно. И не приведи бог, как страшно…
— Чего же вам страшно?
— Мыслей своих страшно, Василий Егорович.
— Каких мыслей?..
— А насчет того, что загубил я Ривку, бедную, и насчет всей прошлой моей жизни… И очень нехорошая была эта жизнь… Ай-ай-ай, какая нехорошая, Василий Егорович… И вот и понял-то я, какая она нехорошая, только тогда, когда уже поздно… А в темноте будто Ривка стоит и машет к себе рукой. И в ушах будто ее голос раздается: «Иди, говорит, папенька, ко мне. В могиле, говорит, не страшно… Только холодно, ужасно, говорит, холодно и по душе скучно». И сама плачет… И мне делается ай как страшно… И кажется, будто от моих нехороших дел и Ривкина душа не находит себе места и тоскует… и сама она приходит ко мне плакать… И я сам плачу по ночам. А жена сквозь сон опять говорит: «Спи, спи, Абрам. Не пужайся!» — и опять заснет. А как тут не пужаться!.. И страшно, и грудь давит… И кажется, будто смерть стоит, высокая такая, вроде шкелета… Я видел шкелет… у одного доктора здесь стоит в окне вместо вывески, что он доктор… И мне очень не хочется умирать, хоть и жить-то вроде как нищим тоже не большой процент… А все-таки хочется пожить… Думаешь еще, бог даст, выйдет счастье, я наживу маленький капитал…
Он все еще думал о маленьком капитале, этот больной, несчастный старик, и в голове его по ночам рядом со страшными покаянными мыслями бродили мысли и о ваксе, и о большой торговле фруктами, и мало ли каких планов о добыче маленького и потом большого капитала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
— Верьте, Чайк, что я не забывал вас все это время. Я внезапно должен был уехать в Ванкувер, думал вернуться через неделю и только сегодня вернулся…
— А я было думал, что с вами что-нибудь случилось неладное, Макдональд, и, признаться, тревожился…
— Чайк за всех тревожится! — вставил Билль.
Скоро явился и Дунаев, и все трое просидели до тех пор, пока не пришла мисс Джен и объявила:
— Одиннадцать часов, джентльмены. Пора уходить!
Уходя, гости обещали завтра прийти за Чайкиным. Макдональд звал его остановиться у себя, но Чайкин решил переночевать у Дунаева и на следующее утро уехать из Сан-Франциско, побывав в течение дня у Абрамсона и сделав обещанный визит родителям спасенного им ребенка.
3
— Ну, Чайк, теперь вы совсем здоровы и, надеюсь, больше не попадете к нам в таком ужасном виде, в каком были месяц тому назад! — проговорил старший врач больницы, входя в комнату Чайкина с двумя сиделками, и, пожимая ему руку, прибавил: — Я рад, что мы выходили такого пациента, как вы, Чайк. Вы были очень плохи. Прощайте… От души желаю вам успеха в жизни, — сердечно прибавил доктор.
— Благодарю вас, доктор, за все… И вас, мисс Джен и мисс Кэт! — взволнованно проговорил Чайкин, благодарно взглядывая на всех этих людей, которые во все время пребывания его в больнице относились к нему с трогательной заботливостью и добротой.
Доктор и сиделки еще крепче пожали руку бывшего своего пациента, а мисс Джен обещала тотчас после обхода больных принести белье Чайкина и новую пару платья и новые сапоги, на днях принесенные из магазина. Так как все, бывшее на Чайкине во время пожара, оказалось ни к чему не годным, то Чайкин должен был озаботиться о своей экипировке.
Явился Дунаев с небольшим сундуком, в который Чайкин уложил несколько книг и огромную пачку писем и телеграмм, полученных им из Сан-Франциско и из разных мест Америки в первые две недели его болезни. Не забыл он уложить и пачку газет и иллюстраций, в которых описывался его подвиг и были помещены его портреты. Жалко было Чайкину оставить эти печатные напоминания об этом факте, едва не стоившем ему жизни.
Скоро мисс Джен принесла белье, новый костюм, галстук и шляпу, и через четверть часа Чайкин, одетый с иголочки в скромную темную пиджачную пару, выходил в сопровождении Дунаева, Билля и Макдональда из комнаты, в которой он пережил немало и тяжелых и счастливых минут.
Мисс Джен ожидала Чайкина в коридоре, чтобы еще раз пожать ему руку и сказать несколько сердечных слов.
— Подумайте, о чем я вам говорила, Чайк! И напишите мне! — снова повторила она.
И когда Чайкин, взволнованный и тронутый этим отношением к нему пожилой девушки, обещал ей написать и снова сказал, что не забудет ее доброты, в глазах ее блеснули слезы.
— Да благословит вас бог, Чайк! — сказала она.
— Будьте счастливы, мисс Джен! — отвечал Чайкин.
— Фотографию свою пришлите!
— Пришлю, когда снимусь. Прощайте.
Октябрьское утро стояло погожее и теплое. Солнце весело сверкало в голубом небе, заливая ярким светом улицу. И Чайкин, выйдя из больницы, жадно вдыхал этот воздух полною грудью и, охваченный жаждою и радостью жизни, воскликнул по-русски:
— Господи! как хорошо!
И все люди казались ему необыкновенно хорошими.
Приятели разошлись, обещая встретиться вечером в ресторане, куда пригласил всех Макдональд по случаю благополучного возвращения из путешествия, как, смеясь, выразился он.
Дунаев сообщил Чайкину адрес своей квартиры и понес туда сундук. Билль с Макдональдом пошли по каким-то делам, а Чайкин отправился с визитами и сделать кое-какие покупки.
Он застал бедного Абрамсона больным, в маленькой полутемной комнате, нанимаемой им у торговца старым платьем; в комнате только и было мебели, что кровать, стол да два колченогих стула.
В помещении Абрамсона было грязно, сыро и холодно. Сам он, бледный и осунувшийся, лежал на кровати и тихо стонал. Он не слыхал, как Чайкин постучал в двери и, не дождавшись ответа, вошел в комнату. После яркого света на улице он сразу не различал предметов в полумраке маленькой каморки и, только окликнув Абрамсона и получив ответ, добрался до его кровати.
— Что с вами, Абрам Исакиевич?
— Ой, нехорошо мне, Василий Егорович! — отвечал Абрамсон жалобным голосом. — И спасибо, что зашли проведать.
— Заболели, видно…
— Заболел… Мокрота душит. Верно, простудился, ветром прохватило — третьего дня я у Ривки на могилке был… верно, там и продуло.
— И болит что?
— Грудь ломит, Василий Егорович, а прочее все ничего себе, но только грудь очень шибко ломит и дышать не дает, — просто беда! Видно, Ривка к себе зовет! — испуганным шепотом прибавил он.
Мнительный и трусливый, он как-то беспомощно ухватился за руку Чайкина и глядел на него своими темными глазами, казавшимися в полутьме какими-то большими и страшными.
— А вы не бойтесь, Абрам Исакиевич. Не бойтесь! Чего бояться? Бог даст, скоро поправитесь! — говорил ласково Чайкин и тихо погладил своей рукой костлявую холодную руку Абрамсона.
И эти ободряющие слова и эта ласка значительно подняли дух Абрамсона.
— Сна нет… главная беда, что сна нет… — говорил старик, чувствовавший глубокую благодарность к Чайкину за то, что тот его пожалел, как именно ему и хотелось, чтоб его пожалели. — Сна нет… — продолжал он, довольный, что есть кому пожаловаться и в ком вызвать участие. — Ночь как эта придет, длинная ночь, и я не могу заснуть. Жена успокаивает: «Спи, спи, говорит, Абрам, и ничего не пужайся!» — и сама заснет; известно, за день устанет, треплясь по рынкам да по черным лестницам, — а мне еще больше страшно. И не приведи бог, как страшно…
— Чего же вам страшно?
— Мыслей своих страшно, Василий Егорович.
— Каких мыслей?..
— А насчет того, что загубил я Ривку, бедную, и насчет всей прошлой моей жизни… И очень нехорошая была эта жизнь… Ай-ай-ай, какая нехорошая, Василий Егорович… И вот и понял-то я, какая она нехорошая, только тогда, когда уже поздно… А в темноте будто Ривка стоит и машет к себе рукой. И в ушах будто ее голос раздается: «Иди, говорит, папенька, ко мне. В могиле, говорит, не страшно… Только холодно, ужасно, говорит, холодно и по душе скучно». И сама плачет… И мне делается ай как страшно… И кажется, будто от моих нехороших дел и Ривкина душа не находит себе места и тоскует… и сама она приходит ко мне плакать… И я сам плачу по ночам. А жена сквозь сон опять говорит: «Спи, спи, Абрам. Не пужайся!» — и опять заснет. А как тут не пужаться!.. И страшно, и грудь давит… И кажется, будто смерть стоит, высокая такая, вроде шкелета… Я видел шкелет… у одного доктора здесь стоит в окне вместо вывески, что он доктор… И мне очень не хочется умирать, хоть и жить-то вроде как нищим тоже не большой процент… А все-таки хочется пожить… Думаешь еще, бог даст, выйдет счастье, я наживу маленький капитал…
Он все еще думал о маленьком капитале, этот больной, несчастный старик, и в голове его по ночам рядом со страшными покаянными мыслями бродили мысли и о ваксе, и о большой торговле фруктами, и мало ли каких планов о добыче маленького и потом большого капитала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103