Она закусила губу и крикнула единорогу скакать еще быстрее, радуясь бешеной скачке как возможности обогнать собственное горе. Теперь меня даже Огнебой не догонит, подумала она – и тут только поняла, что Каспар потерян для нее навсегда. Больше у него нет шансов ее найти. Сердце Май сжалось.
Единорог чуть сбавил скорость, будто почуяв ее минутную слабость.
Начался дождь. Перед Май распахнулась мрачная долина, размытая земля превратилась в грязь. Даже у единорога чавкало под копытами. Борясь со слабостью, Май сжала зубы и ударила пятками по белоснежным бокам зверя. С криком ярости он рванулся вперед с немыслимой быстротой.
Май ехала день и ночь напролет, остановившись попить и передохнуть, только когда стало ясно, что она валится на землю от усталости. Единорог не отошел пастись, но охранял ее, спящую, стоя над ней всю ночь. Весь следующий день Май снова скакала, в голове ее слегка мутилось от скорости, но ни это, ни голод и усталость не притупляли щемящего чувства утраты. Вся прежняя жизнь осталась позади. Девушка заставляла себя думать об Амариллисе, тщетно надеясь, что это перебьет тоску по Спару.
Дождь все не прекращался. Мелкая, но бесконечная морось висела в воздухе. Май промокла до костей, но едва замечала это от печали и страха быстрой скачки.
Миновал третий день галопа, наступила ночь, а Май все скакала вперед, лунный свет, как иней, мерцал на серебряной спине ее скакуна. Наконец мягкий свет коснулся шпилей отдаленного города, чьи белые стены сияли ярче светильника. Так Май впервые увидела Кастабрицию, столицу Кеолотии, о которой она слышала в трактире рассказ моряка.
Зная, что Кастагвардия лежит всего в нескольких лигах к северу, она решила остановиться на отдых. Светлые стволы осин кивали и клонились, зовя к себе, и единорог направил бег в глубину леса. Постоянный шепот неспокойных осиновых ветвей казался Май знакомым и ласковым. Вскоре она отыскала мягкую кучу листьев, в которую и зарылась, изможденная до предела.
Девушка провалилась в сон, едва закрыла глаза, – но сон ее был тревожным. Всю ночь ее мучили кошмары. В самом далеком уголке сознания таилась горбатая тень. Май знала о ее присутствии, но никак не могла разглядеть, что это такое. Стоило ей поймать тень внутренним взором, как та тотчас же пряталась еще глубже в подсознание. Но Май знала, что зло где-то неподалеку и подбирается все ближе. Она чувствовала злобную радость этой твари, что Май наконец-то одна. Девушка пыталась убежать, но ноги ее оказались связаны, а руки были слишком слабы, чтобы развязать узлы. Тогда она уронила Некронд, и тень подхватила его с воем торжества. Черномордые волки с рваными животами и выпущенными наружу кишками вырвались из темной комнаты в разуме Май; глаза их полыхали красным огнем, они обожгли девушку взглядом и целой стаей рванулись куда-то вовне.
Май проснулась с криком – и услышала, как фыркает над ней единорог, роя копытом землю. Дрожа, она прижала серебряный ларчик к груди. Девушка чувствовала себя как после насилия. Что-то чуждое пробралось в ее сон и поселилось там. Она поняла, что отныне должна стараться бодрствовать. Засыпать становилось опасно.
Май встала и обхватила себя руками, стараясь остановить дрожь. Тщетно повторяла она себе, что вовсе не боится – она же, в конце концов, торра-альтанка.
– Пойди, попей воды и поешь чего-нибудь, – приказала она единорогу.
Тот с готовностью устремился прочь, длинный рог то и дело задевал за ветки деревьев. Девушка снова подумала, что единорог, кажется, животное открытых равнин, а не лесных чащ, как она раньше представляла. Зверь понюхал воздух и пошел к ближайшему родничку, где, склонившись, начал жадно пить. Май пожалела его, поняв, что вела себя бессердечно, заставляя скакуна мчаться с такой скоростью и не думая, каково ему от этого. За прошедший день они, должно быть, миновали много луж, родников и озер, а она даже не заметила. Серебряная шкура единорога была забрызгана грязью и испачкана потоками пота, а зоркие глаза стали мутнее, чем были поначалу.
Все еще было темно, и девушка решилась продолжить путь мимо столицы к северу. Дорога вела вдоль канала, направленного точно в сторону Кастагвардии. По бокам дороги имелись глубокие сточные канавы, и в кои-то веки кеолотианская грязь не чавкала прямо на тракте. Единорогу было легче бежать, так что еще до рассвета он вышел на северную дорогу.
Впереди вздымалась черная башня, глядящая на окрестную равнину. Это и была Кастагвардия. Бледное солнце сквозь облака не могло оживить цвета мрачного здания, но Май различила вдали туманную гряду горных клыков, тянувшуюся не менее чем на двести миль к северу. Не нужно было объяснять, что это и есть полые горы Каланзира.
Май очень не хотела отправлять единорога обратно в Иномирье, но понимала, что должна так поступить. Сразу же при этой мысли девушка почувствовала его злобу и разочарование. Как Май могла отплатить ему за верную службу такой неблагодарностью? Как могла теперь послать его обратно, к бестелесной, бессмысленной жизни в Иномирье, где он никогда не коснется Великой Матери?
Достойно ли так обмануть надежды любого существа – сначала дать почувствовать вкус свободы, в которой ему было отказано тысячи лет, а потом заточить снова? Май направила единорога с дороги направо, к быстрой реке, омывавшей подножия длинной череды холмов. Вода была неприятного зеленого цвета. Май позволила зверю постоять в реке, холодя усталые ноги, и смотрела, как жадно единорог втягивает воду, дает ей стекать по губам, наслаждаясь самим ощущением водной стихии. Она погладила единорога по мускулистой шее, чувствуя, что он все понимает, но не подает виду.
Май глупо и беспомощно сказала ему:
– Я просто хочу сделать все как можно правильнее. Меня учили, что за добро нужно платить добром, иначе будешь последним негодяем, но… В общем, я имею в виду, что ты хорошо мне служил, и я вовсе не хотела бы тебя отправлять обратно.
Единорог сердито прянул ушами и фыркнул. Он не верил. Май спешилась, соскочив на берег, и приказала:
– Ступай.
И махнула рукой. Единорог долго смотрел на нее, а потом начал медленно отступать назад по воде. Только на другом берегу потока он вдруг развернулся и помчал прочь, серебряной стрелой летя на восток, к пустым вольным равнинам.
Май смотрела ему вслед, довольная собой, пока ей не пришла новая мысль. Как можно было поступить так глупо? Яйцо не предназначалось для столь мягкого хранителя! Оно умело играть на человеческом сочувствии. Девушка хлопнула себя ладонью по лбу. Неужели Каспар допустил такую же ошибку? Теперь она почуяла желания единорога – пронзать овец рогом и топтать пастухов, посмевших заступить ему путь.
Стыдясь своего слабодушия, Май вернулась на дорогу и последние несколько миль до Кастагвардии прошла пешком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149
Единорог чуть сбавил скорость, будто почуяв ее минутную слабость.
Начался дождь. Перед Май распахнулась мрачная долина, размытая земля превратилась в грязь. Даже у единорога чавкало под копытами. Борясь со слабостью, Май сжала зубы и ударила пятками по белоснежным бокам зверя. С криком ярости он рванулся вперед с немыслимой быстротой.
Май ехала день и ночь напролет, остановившись попить и передохнуть, только когда стало ясно, что она валится на землю от усталости. Единорог не отошел пастись, но охранял ее, спящую, стоя над ней всю ночь. Весь следующий день Май снова скакала, в голове ее слегка мутилось от скорости, но ни это, ни голод и усталость не притупляли щемящего чувства утраты. Вся прежняя жизнь осталась позади. Девушка заставляла себя думать об Амариллисе, тщетно надеясь, что это перебьет тоску по Спару.
Дождь все не прекращался. Мелкая, но бесконечная морось висела в воздухе. Май промокла до костей, но едва замечала это от печали и страха быстрой скачки.
Миновал третий день галопа, наступила ночь, а Май все скакала вперед, лунный свет, как иней, мерцал на серебряной спине ее скакуна. Наконец мягкий свет коснулся шпилей отдаленного города, чьи белые стены сияли ярче светильника. Так Май впервые увидела Кастабрицию, столицу Кеолотии, о которой она слышала в трактире рассказ моряка.
Зная, что Кастагвардия лежит всего в нескольких лигах к северу, она решила остановиться на отдых. Светлые стволы осин кивали и клонились, зовя к себе, и единорог направил бег в глубину леса. Постоянный шепот неспокойных осиновых ветвей казался Май знакомым и ласковым. Вскоре она отыскала мягкую кучу листьев, в которую и зарылась, изможденная до предела.
Девушка провалилась в сон, едва закрыла глаза, – но сон ее был тревожным. Всю ночь ее мучили кошмары. В самом далеком уголке сознания таилась горбатая тень. Май знала о ее присутствии, но никак не могла разглядеть, что это такое. Стоило ей поймать тень внутренним взором, как та тотчас же пряталась еще глубже в подсознание. Но Май знала, что зло где-то неподалеку и подбирается все ближе. Она чувствовала злобную радость этой твари, что Май наконец-то одна. Девушка пыталась убежать, но ноги ее оказались связаны, а руки были слишком слабы, чтобы развязать узлы. Тогда она уронила Некронд, и тень подхватила его с воем торжества. Черномордые волки с рваными животами и выпущенными наружу кишками вырвались из темной комнаты в разуме Май; глаза их полыхали красным огнем, они обожгли девушку взглядом и целой стаей рванулись куда-то вовне.
Май проснулась с криком – и услышала, как фыркает над ней единорог, роя копытом землю. Дрожа, она прижала серебряный ларчик к груди. Девушка чувствовала себя как после насилия. Что-то чуждое пробралось в ее сон и поселилось там. Она поняла, что отныне должна стараться бодрствовать. Засыпать становилось опасно.
Май встала и обхватила себя руками, стараясь остановить дрожь. Тщетно повторяла она себе, что вовсе не боится – она же, в конце концов, торра-альтанка.
– Пойди, попей воды и поешь чего-нибудь, – приказала она единорогу.
Тот с готовностью устремился прочь, длинный рог то и дело задевал за ветки деревьев. Девушка снова подумала, что единорог, кажется, животное открытых равнин, а не лесных чащ, как она раньше представляла. Зверь понюхал воздух и пошел к ближайшему родничку, где, склонившись, начал жадно пить. Май пожалела его, поняв, что вела себя бессердечно, заставляя скакуна мчаться с такой скоростью и не думая, каково ему от этого. За прошедший день они, должно быть, миновали много луж, родников и озер, а она даже не заметила. Серебряная шкура единорога была забрызгана грязью и испачкана потоками пота, а зоркие глаза стали мутнее, чем были поначалу.
Все еще было темно, и девушка решилась продолжить путь мимо столицы к северу. Дорога вела вдоль канала, направленного точно в сторону Кастагвардии. По бокам дороги имелись глубокие сточные канавы, и в кои-то веки кеолотианская грязь не чавкала прямо на тракте. Единорогу было легче бежать, так что еще до рассвета он вышел на северную дорогу.
Впереди вздымалась черная башня, глядящая на окрестную равнину. Это и была Кастагвардия. Бледное солнце сквозь облака не могло оживить цвета мрачного здания, но Май различила вдали туманную гряду горных клыков, тянувшуюся не менее чем на двести миль к северу. Не нужно было объяснять, что это и есть полые горы Каланзира.
Май очень не хотела отправлять единорога обратно в Иномирье, но понимала, что должна так поступить. Сразу же при этой мысли девушка почувствовала его злобу и разочарование. Как Май могла отплатить ему за верную службу такой неблагодарностью? Как могла теперь послать его обратно, к бестелесной, бессмысленной жизни в Иномирье, где он никогда не коснется Великой Матери?
Достойно ли так обмануть надежды любого существа – сначала дать почувствовать вкус свободы, в которой ему было отказано тысячи лет, а потом заточить снова? Май направила единорога с дороги направо, к быстрой реке, омывавшей подножия длинной череды холмов. Вода была неприятного зеленого цвета. Май позволила зверю постоять в реке, холодя усталые ноги, и смотрела, как жадно единорог втягивает воду, дает ей стекать по губам, наслаждаясь самим ощущением водной стихии. Она погладила единорога по мускулистой шее, чувствуя, что он все понимает, но не подает виду.
Май глупо и беспомощно сказала ему:
– Я просто хочу сделать все как можно правильнее. Меня учили, что за добро нужно платить добром, иначе будешь последним негодяем, но… В общем, я имею в виду, что ты хорошо мне служил, и я вовсе не хотела бы тебя отправлять обратно.
Единорог сердито прянул ушами и фыркнул. Он не верил. Май спешилась, соскочив на берег, и приказала:
– Ступай.
И махнула рукой. Единорог долго смотрел на нее, а потом начал медленно отступать назад по воде. Только на другом берегу потока он вдруг развернулся и помчал прочь, серебряной стрелой летя на восток, к пустым вольным равнинам.
Май смотрела ему вслед, довольная собой, пока ей не пришла новая мысль. Как можно было поступить так глупо? Яйцо не предназначалось для столь мягкого хранителя! Оно умело играть на человеческом сочувствии. Девушка хлопнула себя ладонью по лбу. Неужели Каспар допустил такую же ошибку? Теперь она почуяла желания единорога – пронзать овец рогом и топтать пастухов, посмевших заступить ему путь.
Стыдясь своего слабодушия, Май вернулась на дорогу и последние несколько миль до Кастагвардии прошла пешком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149