Такими темпами ему до забора ползти сутки.
Сан Саныч тяжело вздохнул и сбросил с себя непосильную ношу.
— M-м, — промычал пленник. Значит, очухался. Значит, пришел в себя. Сан Саныч наклонился к самому уху пленника и тихо прошептал:
— Слышь, парень. Нет у меня силенок тебя на спине волочь. Здоров ты больно. Может, ты мне пособишь чуток?
Пленник замычал, завертел во все стороны головой.
— Не желаешь, значит?
— М-м-м!
— Ну тогда извини.
Сан Саныч запустил руку в карман, покопался, вытащил тонкое сапожное шило и, примерившись, наполовину вогнал его в зад пленнику.
— М-м-мммм!!! — застонал сквозь кляп «язык».
— Больно? — участливо спросил Полковник.
— Угу! У-у-у…
— Тогда ползи, пожалуйста. А то я тороплюсь, — попросил Сан Саныч, проведя туда-сюда перед глазами «языка» шилом.
Повторного тычка не понадобилось. Пленник, шустро переставляя колени и локти, побежал к забору. Сан Саныч еле за ним поспевал. Подумать только, такой миниатюрный инструмент, а какой положительный эффект дает!
Хлипкий оказался «язык». Впечатлительный. Настоящих «языков», тех, что на фронте, иногда и десятый укол не убеждал. Бывало, задница уже как подушечка для иголок, а он рычит и норовит головой в лицо боднуть. Крепкие попадались ребята. Не чета нынешним.
За забором Сан Саныч задержался. Аккуратно засыпав лаз, он уложил поверх, вплотную друг к другу заранее срезанные куски дерна. Яма исчезла, словно ее и не было.
Дальше охотник и его жертва следовали открыто, в полный рост. Здесь бояться уже было некого. По таким зарослям случайные прохожие не гуляют. Нечего им здесь кромешной ночью делать, кроме как ноги ломать.
Чтобы исключить попытку побега, Сан Саныч привязал «языка» к своей правой руке длинной веревкой и, когда хотел придержать его, или подогнать, или повернуть, подергивал дальний ее конец.
Право — лево — тпру. Прямо как извозчик с лошадью.
До разрушенной деревеньки добрались быстро. Немного поплутали по руинам, наконец остановились.
— Заходи!
Зашли в заброшенную, покосившуюся сараюшку.
— Направо. Теперь прямо. Стоп. Впереди под ногами была подозрительно густая темнота.
— Прыгай! — скомандовал Сан Саныч, указывая на черный провал заброшенного погреба.
Пленник напряженно скосил глаза. Отступил на шаг.
— Давай, давай, — подтолкнул его в спину Полковник. — Не задерживайся. Не у тещи на блинах.
«Язык» со сдавленным криком упал вниз, неглубоко, всего-то метра на два. Поднялся на ноги. Сильно, с досадой пнул случайно попавшее под ногу гнилое полено. Сан Саныч спустился следом, зажег спичку, а от нее припасенную заранее керосиновую лампу, старенькую «летучую мышь». Заброшенный погреб осветился желтовато-тусклым пламенем нещадно коптящего фитиля. Сан Саныч с огорчением цокнул языком — следовало бы подрезать фитилек, да не было ножниц.
Погреб очень напоминал блиндаж. Собственно говоря, по устройству, по конструкции он и был блиндажом, только хранили в нем не бойцов от вражьих мин и снарядов, а картошку, капусту и соленые огурцы от трескучих морозов. Те же самые земляные стены, пол и накат бревен вместо крыши. Только один накат, а не три или пять, как на фронте. И еще выход не вбок — в подходящий окоп, а вверх, сразу на улицу. Вот и вся разница.
Сан Саныч скинул плащ-палатку, повесил ее на гвоздь. Он вдруг почувствовал себя в родной обстановке — блиндаж, коптилка под потолком, запах сырой земли и ни с чем не сравнимое ощущение удачно завершившейся операции. И сам живой, и даже не подраненный, и «язык» — вот он, во всей своей красе. Что еще надо для фронтового счастья? Ну разве только сто фронтовых граммов в жестяную кружку. Или, на худой конец, чай.
— Нравится? — спросил Сан Саныч, обводя глазами свое убежище.
Пленник что-то отчаянно замычал. Он тоже успел осмотреться и оценить архитектуру своей временной тюрьмы и внешний вид своего тюремщика. Честно говоря, не самый грозный вид. Так себе. И пострашн"е бывает.
Сан Саныч протянул руку и выдернул кляп. Не церемонясь. Чуть не вместе с зубами.
— Что ж ты творишь, старая сука! Охренел, что ли? Чего тебе надо? — заорал взбешенный пленник.
— Задать несколько вопросов.
— Каких на хрен вопросов!
— Касающихся численности, состава и дислокации ваших войск на интересующем нас участке обороны.
— Ты что, придурок? — удивился пленник. — Ты знаешь, с кем имеешь дело? Ты знаешь, кто я?
— «Язык».
— Кто?!
— «Я-зык»! — по слогам повторил Сан Саныч.
— Это что, пидор, что ли?
— Военнопленный, взятый с целью получения информации, — пояснил Полковник.
— А ты кто?
— Сержант отдельного разведывательного батальона 181-й дважды Краснознаменной стрелковой дивизии имени Десятой годовщины Октябрьской революции. В отставке, — представился Полковник.
— Гнида ты, а не сержант.
— Ты бы не ерепенился, — миролюбиво сказал Сан Саныч, — силы поберег. Тебе еще показания давать.
— Какие показания?
— Правдивые.
— Ты точно мозгами съехал. Хрен старый!
— Это тебе за хрен, за старый, — все тем же миролюбивым тоном сказал Сан Саныч и неожиданно правым кулаком ударил «языка» в солнечное сплетение. — И за то, что мне пришлось по вашей милости ползать на брюхе по грязной земле и с такой, как ты, мразью разговаривать.
— Ты… что… делаешь… — просипел пленник, судорожно хватая воздух ртом.
— Не терплю грубости. С детства, — пояснил Сан Саныч. — Так что ты лучше придержи язычок.
Пленник молчал.
— Ну тогда давай. Фамилия. Имя. Отчество…
— Да пошел ты.
— Ты бы сильно крылышками не трепыхал и не огорчал меня понапрасну. А то я тебя по законам военного времени…
— Какого времени? Ты что, дядя, с печки упал? Какая война? Нет никакой войны. Сто лет нет!
— Есть!
— Какая? Мировая?
— Великая отечественная!
— Кого с кем?
— Меня — с вами. До полного уничтожения противника. До полной победы.
Пленник внимательно взглянул в лицо Сан Саныча, и первый раз в его глазах промелькнул страх.
— Ты хочешь сказать, что если я буду молчать, то ты меня… в расход?
— По законам военного времени, — еще раз повторил Сан Саныч.
— Ты блефуешь, старик. На пушку берешь. За убийство вышка!
— Меня вышка не страшит. Я чаще под смертью ходил, чем ты в детстве на горшок. Меня эта старушка с косой не пугает. Мы старые знакомые. И потом какая вышка? Кто тебя здесь отыщет? А если отыщет — кто подумает на меня? Я старик. Дедушка. У меня руки трясутся и песок из всех щелей сыплется. Как бы я мог с таким бугаем, как ты, совладать? Мне, даже если я собственноручное признание принесу, не поверят! А я не принесу — не надейся. Я скажу, что ничего не знаю. Что на печке лежал, не в силах руки поднять. Так что ты меня не зли. Нервы у меня за эти годы поизносились. Ни к черту нервы стали. Я разволнуюсь, тюкну тебя по черепу лопаткой, потом вылезу наружу и забросаю эту земляночку под самый верх землицей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
Сан Саныч тяжело вздохнул и сбросил с себя непосильную ношу.
— M-м, — промычал пленник. Значит, очухался. Значит, пришел в себя. Сан Саныч наклонился к самому уху пленника и тихо прошептал:
— Слышь, парень. Нет у меня силенок тебя на спине волочь. Здоров ты больно. Может, ты мне пособишь чуток?
Пленник замычал, завертел во все стороны головой.
— Не желаешь, значит?
— М-м-м!
— Ну тогда извини.
Сан Саныч запустил руку в карман, покопался, вытащил тонкое сапожное шило и, примерившись, наполовину вогнал его в зад пленнику.
— М-м-мммм!!! — застонал сквозь кляп «язык».
— Больно? — участливо спросил Полковник.
— Угу! У-у-у…
— Тогда ползи, пожалуйста. А то я тороплюсь, — попросил Сан Саныч, проведя туда-сюда перед глазами «языка» шилом.
Повторного тычка не понадобилось. Пленник, шустро переставляя колени и локти, побежал к забору. Сан Саныч еле за ним поспевал. Подумать только, такой миниатюрный инструмент, а какой положительный эффект дает!
Хлипкий оказался «язык». Впечатлительный. Настоящих «языков», тех, что на фронте, иногда и десятый укол не убеждал. Бывало, задница уже как подушечка для иголок, а он рычит и норовит головой в лицо боднуть. Крепкие попадались ребята. Не чета нынешним.
За забором Сан Саныч задержался. Аккуратно засыпав лаз, он уложил поверх, вплотную друг к другу заранее срезанные куски дерна. Яма исчезла, словно ее и не было.
Дальше охотник и его жертва следовали открыто, в полный рост. Здесь бояться уже было некого. По таким зарослям случайные прохожие не гуляют. Нечего им здесь кромешной ночью делать, кроме как ноги ломать.
Чтобы исключить попытку побега, Сан Саныч привязал «языка» к своей правой руке длинной веревкой и, когда хотел придержать его, или подогнать, или повернуть, подергивал дальний ее конец.
Право — лево — тпру. Прямо как извозчик с лошадью.
До разрушенной деревеньки добрались быстро. Немного поплутали по руинам, наконец остановились.
— Заходи!
Зашли в заброшенную, покосившуюся сараюшку.
— Направо. Теперь прямо. Стоп. Впереди под ногами была подозрительно густая темнота.
— Прыгай! — скомандовал Сан Саныч, указывая на черный провал заброшенного погреба.
Пленник напряженно скосил глаза. Отступил на шаг.
— Давай, давай, — подтолкнул его в спину Полковник. — Не задерживайся. Не у тещи на блинах.
«Язык» со сдавленным криком упал вниз, неглубоко, всего-то метра на два. Поднялся на ноги. Сильно, с досадой пнул случайно попавшее под ногу гнилое полено. Сан Саныч спустился следом, зажег спичку, а от нее припасенную заранее керосиновую лампу, старенькую «летучую мышь». Заброшенный погреб осветился желтовато-тусклым пламенем нещадно коптящего фитиля. Сан Саныч с огорчением цокнул языком — следовало бы подрезать фитилек, да не было ножниц.
Погреб очень напоминал блиндаж. Собственно говоря, по устройству, по конструкции он и был блиндажом, только хранили в нем не бойцов от вражьих мин и снарядов, а картошку, капусту и соленые огурцы от трескучих морозов. Те же самые земляные стены, пол и накат бревен вместо крыши. Только один накат, а не три или пять, как на фронте. И еще выход не вбок — в подходящий окоп, а вверх, сразу на улицу. Вот и вся разница.
Сан Саныч скинул плащ-палатку, повесил ее на гвоздь. Он вдруг почувствовал себя в родной обстановке — блиндаж, коптилка под потолком, запах сырой земли и ни с чем не сравнимое ощущение удачно завершившейся операции. И сам живой, и даже не подраненный, и «язык» — вот он, во всей своей красе. Что еще надо для фронтового счастья? Ну разве только сто фронтовых граммов в жестяную кружку. Или, на худой конец, чай.
— Нравится? — спросил Сан Саныч, обводя глазами свое убежище.
Пленник что-то отчаянно замычал. Он тоже успел осмотреться и оценить архитектуру своей временной тюрьмы и внешний вид своего тюремщика. Честно говоря, не самый грозный вид. Так себе. И пострашн"е бывает.
Сан Саныч протянул руку и выдернул кляп. Не церемонясь. Чуть не вместе с зубами.
— Что ж ты творишь, старая сука! Охренел, что ли? Чего тебе надо? — заорал взбешенный пленник.
— Задать несколько вопросов.
— Каких на хрен вопросов!
— Касающихся численности, состава и дислокации ваших войск на интересующем нас участке обороны.
— Ты что, придурок? — удивился пленник. — Ты знаешь, с кем имеешь дело? Ты знаешь, кто я?
— «Язык».
— Кто?!
— «Я-зык»! — по слогам повторил Сан Саныч.
— Это что, пидор, что ли?
— Военнопленный, взятый с целью получения информации, — пояснил Полковник.
— А ты кто?
— Сержант отдельного разведывательного батальона 181-й дважды Краснознаменной стрелковой дивизии имени Десятой годовщины Октябрьской революции. В отставке, — представился Полковник.
— Гнида ты, а не сержант.
— Ты бы не ерепенился, — миролюбиво сказал Сан Саныч, — силы поберег. Тебе еще показания давать.
— Какие показания?
— Правдивые.
— Ты точно мозгами съехал. Хрен старый!
— Это тебе за хрен, за старый, — все тем же миролюбивым тоном сказал Сан Саныч и неожиданно правым кулаком ударил «языка» в солнечное сплетение. — И за то, что мне пришлось по вашей милости ползать на брюхе по грязной земле и с такой, как ты, мразью разговаривать.
— Ты… что… делаешь… — просипел пленник, судорожно хватая воздух ртом.
— Не терплю грубости. С детства, — пояснил Сан Саныч. — Так что ты лучше придержи язычок.
Пленник молчал.
— Ну тогда давай. Фамилия. Имя. Отчество…
— Да пошел ты.
— Ты бы сильно крылышками не трепыхал и не огорчал меня понапрасну. А то я тебя по законам военного времени…
— Какого времени? Ты что, дядя, с печки упал? Какая война? Нет никакой войны. Сто лет нет!
— Есть!
— Какая? Мировая?
— Великая отечественная!
— Кого с кем?
— Меня — с вами. До полного уничтожения противника. До полной победы.
Пленник внимательно взглянул в лицо Сан Саныча, и первый раз в его глазах промелькнул страх.
— Ты хочешь сказать, что если я буду молчать, то ты меня… в расход?
— По законам военного времени, — еще раз повторил Сан Саныч.
— Ты блефуешь, старик. На пушку берешь. За убийство вышка!
— Меня вышка не страшит. Я чаще под смертью ходил, чем ты в детстве на горшок. Меня эта старушка с косой не пугает. Мы старые знакомые. И потом какая вышка? Кто тебя здесь отыщет? А если отыщет — кто подумает на меня? Я старик. Дедушка. У меня руки трясутся и песок из всех щелей сыплется. Как бы я мог с таким бугаем, как ты, совладать? Мне, даже если я собственноручное признание принесу, не поверят! А я не принесу — не надейся. Я скажу, что ничего не знаю. Что на печке лежал, не в силах руки поднять. Так что ты меня не зли. Нервы у меня за эти годы поизносились. Ни к черту нервы стали. Я разволнуюсь, тюкну тебя по черепу лопаткой, потом вылезу наружу и забросаю эту земляночку под самый верх землицей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73