Что все их маскарадные переодевания и слежки-пряталки были смешны и наивны, как детская игра в войну. Что они глубокие старики, а не разведчики и место им на теплой печи, под тулупом, а не в чистом поле с боевым оружием.
— Нас подставили, а мы как последние идиоты подыграли. И даже ничего не заметили до последней минуты. Грустно, деды. И противно!
— Да. Верно говорят, каждому возрасту свои развлечения. Нашему — внуки и домино во дворе.
— Что теперь делать будем?
— Искать автобусную остановку и ехать домой!
— Но Сан Саныч? И заложники?
— На Полковника я, может, и плюнул бы. Он знал, на что шел. И нам не сказал. А вот заложники…
— Похоже, надо вызывать милицию.
— Вряд ли мы этим чего-нибудь добьемся. Если они так хорошо все просчитали, то наверняка предусмотрели и этот наш ход. Милиция, может быть, и приедет, но что найдет? Заложников в лагере нет, случайно оказавшиеся там бандиты безоружны и обаятельны, и у каждого на руках документ, что он пионервожатый или из персонала.
А вот мы не пионервожатые, не пионеры и даже не безоружные прохожие. Мы банда вооруженных до зубов пенсионеров-маньяков, замысливших массовый захват заложников и угон в Тель-Авив трех вагонов пригородной электрички. Как вам такая версия?
— Хорошо они нас подловили! Не дернешься. Куда теперь эти стволы девать? В канаву ссыпать? Так найдут. И пальчики на них найдут! И сличат. От мать твою, влипли!
— Может, капитулировать? Может, сдаться на милость победителя? Вдруг удастся поторговаться?
— Я бы, может, и сдался, только кому? К нам никто не подходил и руки поднимать не просил.
— Погодите, погодите. А вон та иномарка с затемненными стеклами? Что все это время никуда не отъезжала. Чего ей тут стоять?
— В принципе верно. Без присмотра они нас оставить не могли. Кто-то должен был нас пасти. Всю дорогу. В том числе и здесь. Надо же им отслеживать ответные наши ходы. Вполне возможно, что в этом задействована и та иномарка. В принципе очень удобно.
— Может, вступим в переговоры?
— В переговоры? С этим дерьмом? А не запачкаемся?
— А если родная милиция нас со всеми этими пушками-пистолетами повяжет, мы чистоту соблюдем? Не запятнаем ружейной смазкой белизну полковничьих мундиров? О чем ты говоришь? Сидя по уши в г…, о чистоте не рассуждают. Раньше надо было думать. До того, как в яму заныривать. Надо идти. И торговаться.
— А если не торговаться? Если попробовать силовыми методами?
— Для силовых у нас сил нет. Мы уже пробовали силовыми…
— Все, осточертели вы мне все! Игры эти ваши подростковые в войнушку! Три дня как куклы на ниточках болтались и снова туда же. Не могу больше, — неожиданно вскричал Семен и, размахивая руками и что-то выкрикивая, направился прямо к иномарке.
— У меня внучка там… Полковник… Сыт по горло… Хватит.. Сколько еще можно…
— Надо его остановить, — заволновался Михась.
— Не надо его останавливать. Пусть идет. Он больше всех завязан в этой истории. Мы ради него во все это влезли. Это его внучка. Ему и решение принимать.
— Надоело… Надоело… — бормотал Семен, приближаясь к машине. — Хватит экспериментов.
Остановился возле шикарной иномарки. Стукнул в стекло.
— Эй вы там! Откройте! В машине молчали.
— Откройте! Открывайте, я сказал! — стучал и бил в дверь ногой Семен, и по щекам его поползли слезы. — Я знаю, что вы там! Ну, откройте. Пожалуйста. Я прошу вас!
Ветераны потупили глаза. Первый раз в своей жизни они видели плачущего и просящего разведчика. Того, который раньше даже пулям не кланялся.
Дверца машины раскрылась.
— Мне надо попасть к вашему начальству!
— К какому начальству? О чем вы?
— К тому, которое в лагере. Передайте — я согласен на все. Мы все согласны. На все!
Ветераны стояли понурой кучкой подле мертвого «уазика». И не протестовали.
Водитель мгновение посомневался, о чем-то спросил сидящего рядом напарника, потом распахнул заднюю дверцу.
Семен присел, нагнул голову, протиснулся внутрь. Его лицо и глаза мелькнули в щели захлопывающейся дверцы.
— На что вы согласны? — спросил бандит, сидящий рядом с водителем, поднося к губам микрофон радиостанции.
— На все. На все, что вы скажете. Так и передайте! Только внучку… Внучку пусть не трогают.
Бандит усмехнулся.
— База. Прием. Слышите меня? База? Шефа позови. Тут дело такое. Обстоятельства немного изменились. Старички дозрели. Да. Сами пришли. Просят почетной капитуляции. Что делать? В лагерь везти? О'кей. Скоро будем. Приготовьте там что-нибудь пожрать. А то у нас кишки свело от этой сухомятки. Ну все. До встречи.
— Едем? — спросил водитель.
— Да, сейчас остальных загрузим и двинемся, — и, повернувшись к Семену, весело добавил:
— Все, старый, считай, отмаялся. Скоро с внучкой встретишься… на небесах…
И больше ничего не добавил. Потому что не успел. Потому что в горло ему, в сонную артерию, мгновенно блеснув в луче света, вонзилось лезвие десантного тесака.
— А-хр-хра-ссс! — запузырилась, запенилась кровь на сведенных гримасой боли губах. — Сво-лочь!
Выхватить пистолет он не сумел. Семен придержал заплечную кобуру освободившейся от ножа рукой. Несколько раз пальцы бандита царапнули сиденье, и руки упали вниз.
Впавший в ступор водитель, выпучив глаза, смотрел на корчи своего напарника, на бьющую в ветровое стекло толстую струю ярко-алой крови. Он даже не думал сопротивляться. Он и не мог сопротивляться. В затылок ему больно уперся вороненый ствол револьвера системы «наган».
— Не глупи! Мне уже терять нечего! — предупредил Семен.
Водитель, судорожно кривя губы, хотел согласно кивнуть головой, но побоялся. Побоялся оторвать затылок от револьверного ствола.
— Нажми на клаксон. А то мне тут с вами одному валандаться затруднительно.
Водитель нащупал сигнал, нажал его и не отпускал, пока к машине не подошли ветераны.
— В общем, так, — сказал Семен, вытирая о чужое плечо выдернутый из мертвого тела тесак, — внучка моя, решение принимать следовало мне. Я его принял. Мосты сожжены.
Идти на уступки бандитам, торговаться за жизнь пленников — считаю делом безнадежным. Они все равно избавятся от них. И от нас. Они все равно убьют всех. Я готов умереть, но не как баран на бойне. Я готов умереть, но только в бою. Это достойная смерть.
Свое дело я сделал. Я начал драку. Дальше действовать всем. Я сказал все, что мог сказать. — Ты действительно успел многое, — показал Михась на залитый кровью салон. — Но вообще-то мог и посоветоваться, прежде чем бросаться на приступ. Вместе мы это могли сделать элегантней.
— Мы и так слишком много говорим последнее время. Надо действовать. Долгие дискуссии — это потерянные минуты. На фронте мы не говорили. На фронте мы сражались.
— Да уж теперь что говорить. Теперь не о чем говорить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
— Нас подставили, а мы как последние идиоты подыграли. И даже ничего не заметили до последней минуты. Грустно, деды. И противно!
— Да. Верно говорят, каждому возрасту свои развлечения. Нашему — внуки и домино во дворе.
— Что теперь делать будем?
— Искать автобусную остановку и ехать домой!
— Но Сан Саныч? И заложники?
— На Полковника я, может, и плюнул бы. Он знал, на что шел. И нам не сказал. А вот заложники…
— Похоже, надо вызывать милицию.
— Вряд ли мы этим чего-нибудь добьемся. Если они так хорошо все просчитали, то наверняка предусмотрели и этот наш ход. Милиция, может быть, и приедет, но что найдет? Заложников в лагере нет, случайно оказавшиеся там бандиты безоружны и обаятельны, и у каждого на руках документ, что он пионервожатый или из персонала.
А вот мы не пионервожатые, не пионеры и даже не безоружные прохожие. Мы банда вооруженных до зубов пенсионеров-маньяков, замысливших массовый захват заложников и угон в Тель-Авив трех вагонов пригородной электрички. Как вам такая версия?
— Хорошо они нас подловили! Не дернешься. Куда теперь эти стволы девать? В канаву ссыпать? Так найдут. И пальчики на них найдут! И сличат. От мать твою, влипли!
— Может, капитулировать? Может, сдаться на милость победителя? Вдруг удастся поторговаться?
— Я бы, может, и сдался, только кому? К нам никто не подходил и руки поднимать не просил.
— Погодите, погодите. А вон та иномарка с затемненными стеклами? Что все это время никуда не отъезжала. Чего ей тут стоять?
— В принципе верно. Без присмотра они нас оставить не могли. Кто-то должен был нас пасти. Всю дорогу. В том числе и здесь. Надо же им отслеживать ответные наши ходы. Вполне возможно, что в этом задействована и та иномарка. В принципе очень удобно.
— Может, вступим в переговоры?
— В переговоры? С этим дерьмом? А не запачкаемся?
— А если родная милиция нас со всеми этими пушками-пистолетами повяжет, мы чистоту соблюдем? Не запятнаем ружейной смазкой белизну полковничьих мундиров? О чем ты говоришь? Сидя по уши в г…, о чистоте не рассуждают. Раньше надо было думать. До того, как в яму заныривать. Надо идти. И торговаться.
— А если не торговаться? Если попробовать силовыми методами?
— Для силовых у нас сил нет. Мы уже пробовали силовыми…
— Все, осточертели вы мне все! Игры эти ваши подростковые в войнушку! Три дня как куклы на ниточках болтались и снова туда же. Не могу больше, — неожиданно вскричал Семен и, размахивая руками и что-то выкрикивая, направился прямо к иномарке.
— У меня внучка там… Полковник… Сыт по горло… Хватит.. Сколько еще можно…
— Надо его остановить, — заволновался Михась.
— Не надо его останавливать. Пусть идет. Он больше всех завязан в этой истории. Мы ради него во все это влезли. Это его внучка. Ему и решение принимать.
— Надоело… Надоело… — бормотал Семен, приближаясь к машине. — Хватит экспериментов.
Остановился возле шикарной иномарки. Стукнул в стекло.
— Эй вы там! Откройте! В машине молчали.
— Откройте! Открывайте, я сказал! — стучал и бил в дверь ногой Семен, и по щекам его поползли слезы. — Я знаю, что вы там! Ну, откройте. Пожалуйста. Я прошу вас!
Ветераны потупили глаза. Первый раз в своей жизни они видели плачущего и просящего разведчика. Того, который раньше даже пулям не кланялся.
Дверца машины раскрылась.
— Мне надо попасть к вашему начальству!
— К какому начальству? О чем вы?
— К тому, которое в лагере. Передайте — я согласен на все. Мы все согласны. На все!
Ветераны стояли понурой кучкой подле мертвого «уазика». И не протестовали.
Водитель мгновение посомневался, о чем-то спросил сидящего рядом напарника, потом распахнул заднюю дверцу.
Семен присел, нагнул голову, протиснулся внутрь. Его лицо и глаза мелькнули в щели захлопывающейся дверцы.
— На что вы согласны? — спросил бандит, сидящий рядом с водителем, поднося к губам микрофон радиостанции.
— На все. На все, что вы скажете. Так и передайте! Только внучку… Внучку пусть не трогают.
Бандит усмехнулся.
— База. Прием. Слышите меня? База? Шефа позови. Тут дело такое. Обстоятельства немного изменились. Старички дозрели. Да. Сами пришли. Просят почетной капитуляции. Что делать? В лагерь везти? О'кей. Скоро будем. Приготовьте там что-нибудь пожрать. А то у нас кишки свело от этой сухомятки. Ну все. До встречи.
— Едем? — спросил водитель.
— Да, сейчас остальных загрузим и двинемся, — и, повернувшись к Семену, весело добавил:
— Все, старый, считай, отмаялся. Скоро с внучкой встретишься… на небесах…
И больше ничего не добавил. Потому что не успел. Потому что в горло ему, в сонную артерию, мгновенно блеснув в луче света, вонзилось лезвие десантного тесака.
— А-хр-хра-ссс! — запузырилась, запенилась кровь на сведенных гримасой боли губах. — Сво-лочь!
Выхватить пистолет он не сумел. Семен придержал заплечную кобуру освободившейся от ножа рукой. Несколько раз пальцы бандита царапнули сиденье, и руки упали вниз.
Впавший в ступор водитель, выпучив глаза, смотрел на корчи своего напарника, на бьющую в ветровое стекло толстую струю ярко-алой крови. Он даже не думал сопротивляться. Он и не мог сопротивляться. В затылок ему больно уперся вороненый ствол револьвера системы «наган».
— Не глупи! Мне уже терять нечего! — предупредил Семен.
Водитель, судорожно кривя губы, хотел согласно кивнуть головой, но побоялся. Побоялся оторвать затылок от револьверного ствола.
— Нажми на клаксон. А то мне тут с вами одному валандаться затруднительно.
Водитель нащупал сигнал, нажал его и не отпускал, пока к машине не подошли ветераны.
— В общем, так, — сказал Семен, вытирая о чужое плечо выдернутый из мертвого тела тесак, — внучка моя, решение принимать следовало мне. Я его принял. Мосты сожжены.
Идти на уступки бандитам, торговаться за жизнь пленников — считаю делом безнадежным. Они все равно избавятся от них. И от нас. Они все равно убьют всех. Я готов умереть, но не как баран на бойне. Я готов умереть, но только в бою. Это достойная смерть.
Свое дело я сделал. Я начал драку. Дальше действовать всем. Я сказал все, что мог сказать. — Ты действительно успел многое, — показал Михась на залитый кровью салон. — Но вообще-то мог и посоветоваться, прежде чем бросаться на приступ. Вместе мы это могли сделать элегантней.
— Мы и так слишком много говорим последнее время. Надо действовать. Долгие дискуссии — это потерянные минуты. На фронте мы не говорили. На фронте мы сражались.
— Да уж теперь что говорить. Теперь не о чем говорить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73