— на прекрасном, потому что родном, русском поинтересовался пассажир. И добавил кое-что еще на почитаемом в среде таксистов диалекте.
— Ты чё, в натуре, наш? — поразился таксист.
— Я — не ваш, я — сам по себе! — ответил пассажир.
Таксист, в борьбе за тарифы, хотел было взяться за монтировку, но место было людное, а «иностранец» — под два метра роста и сразу видно, что не робкого десятка.
— Ну мы еще встретимся! — пообещал таксист.
— Непременно, — согласился пассажир, все еще пребывающий в прежнем своем образе. — На обратном пути, когда мне нужно будет ехать в аэропорт. Ваш сервис и цены приятно удивили меня. Гуд-бай-ауффидер-зейн-чао. Короче — адью камерад.
Приехав на Арбат, по Арбату «иностранец» отчего-то гулять не стал, а зашел в первый же магазин, где принялся придирчиво выбирать себе одежду. У господина был отменный вкус, хотя и немного странный. Он снимал с вешалки отечественные пиджаки покроя семьдесят пятого года, мышиной расцветки, с похожими на блюдца пуговицами и шел в примерочную, где скидывал свой белый, от Версаче, костюм.
Нет, плохо, не то — слишком ладно сидит, пожалуй, нужно взять на размер больше. И он брал пиджак на два размера больше, который болтался на нем, как на вешалке.
Вот этот будет в самый раз.
Он снял выбранный костюм и долго мял его, комкал и втирал в обшлага и воротник собранную на полу пыль, чтобы тот перестал быть как новенький.
Теперь — хорошо! Теперь он стал более похож на усредненного россиянина. Еще обувку прикупить...
В обувном отделе он выбрал и приобрел штиблеты «прощай молодость» и вышел из магазина совсем другим человеком. А та, иная, прошлая его жизнь легкое уместилась в один полиэтиленовый пакет.
Средних лет, потрепанный жизнью мужчина брел в толпе москвичей и гостей столицы, ничем не выделяясь среди них. Как не выделялся на Елисейских Полях в Париже или на приемах в Букенгемском дворце.
Мужчина спустился в метро и, повиснув на поручне и уткнувшись носом в купленный в переходе «МК», поехал в один из окраинных спальных районов, где раньше жили все, а теперь сплошь выселяемый из центра пролетариат.
Там он долго ждал автобус, работая локтями вбивался в переполненный салон и в полуподвешенном состоянии ехал несколько остановок, аж за Кольцевую автодорогу. Вывалился на нужной остановке и, обходя разлившиеся по тротуару лужи, пошел прямо, потом направо и сто метров через полутемные дворы, мимо баков с бытовыми отходами...
Отыскав нужный ему дом, он набрал на домофоне известный ему код, поднялся на пятый этаж, прошел в железную дверь, ведущую в «карман» из трех квартир, одну из которых открыл своими ключами, хотя эта квартира была не его и вообще была ничьей.
Эта квартира была конспиративной, предназначенной для встреч с секретными сотрудниками. Таких, оформленных на подставных лиц, с липовой пропиской, несуществующих на свете жильцов квартир в Москве пруд пруди.
Мишель-Герхард-фон-Штольц прошел на кухню и поставил на плиту чайник. Типичный по виду работяга, приехал в стандартную квартиру, в типовой многоэтажке, расположенной в похожем на другие, как две капли воды, спальном районе. Впрочем, он мог приехать не в эту квартиру, а в другую квартиру, в другом спальном районе, где открыл бы дверь тем же самым ключом и оказался в той же самой, как снятой под копирку, обстановке. И даже чайник был бы точно таким же!
Мишель-Герхард-фон-Штольц нарезал колбаски, найденной в холодильнике, и налил себе стакан горячего чаю. Три часа назад он был не здесь, был на средиземноморском побережье, в пятизвездочном отеле, в номере люкс, который в месяц обходился больше, чем стоит эта однокомнатная, со всеми потрохами, «хрущоба». Но и там и здесь он чувствовал себя вполне органично.
В ноль часов тридцать минут в дверь позвонили.
Очень настойчиво...
Глава 5
Густав Фирлефанц прибыл в Россию из Голландии.
У себя в Амстердаме он был ювелиром, держал лавку и продавал золотые и серебряные украшения собственноручного изготовления.
В Россию его сманил не кто-нибудь, а русский посол, для жены которого он сделал ожерелье. Посол сильно хвалил его искусство, уверяя, что в России ничего подобного создавать не умеют и вообще ничего, кроме лаптей и оглоблей, делать не способны, суля золотые горы тому, кто отважится, покинув уютную Европу, отправиться в опасное путешествие в далекую и дикую Россию.
Но прагматичного Густава слова убедить не могли, убедил неслыханно щедрый гонорар, который заплатил посол за понравившееся ему украшение. Наверное, у русских все сундуки под самую крышку набиты золотом, раз они так щедро сорят им в бедной Европе.
И Густав Фирлефанц задумался.
Здесь, в Голландии, он жил довольно неплохо, но вряд ли мог разбогатеть, потому что только на его улице были три ювелирные мастерские, а голландцы мотовством не отличались, предпочитая вместо украшений покупать себе каменные дома и новую мебель.
Так он ничего и не решил.
Но потом в Голландию приехал новый русский царь, для которого посол заказал золотую табакерку с вензелями и драгоценными каменьями. Заказал у Густава, даже о цене не спросив. Только предупредил:
— Золота-то не жалей и камешков гуще сыпь!
Потому что предполагал, что понравившийся царю подарок окупится ему сторицей. Не хотелось послу возвращаться в лапотную, утонувшую по самые церковные маковки в грязи Москву из благополучной и чистенькой Европы, где за ним и отпущенными на содержание посольства средствами никакого пригляда нет. Кто же от своего счастья добровольно откажется-то!
Русский царь, которого звали Гер Питер, прибыл в Голландию под видом простого плотника, сопровождаемого бесчисленной свитой, толмачами и охраной. Так что обмануть никого он не мог.
Голландцы приходили поглазеть на молодого и здоровенного русского царя, как на привезенного на ярмарку дикого зверя, каким Гер Питер с точки зрения просвещенной Европы и был. Двухметровый, рыкающий на своих подданных, он метался по маленькой Голландии, как по клетке, терзая бедных голландцев многочисленными вопросами.
Про устройство кильблоков.
Усадку высыхающей пеньки.
Названия хирургических инструментов, которыми рвут зубы.
Про покрой вошедших в моду сюртуков.
Заспиртованных уродцев, что он видел в анатомическом театре.
Про все на свете...
Голландцы за щедрые чаевые с удовольствием просвещали необразованного русского монарха, который вел себя, несмотря на монарший сан, как великовозрастное дитя.
Однажды Гер Питер заявился в мастерскую Густава, чтобы самому увидеть, кто сделал подаренную ему табакерку. Он долго перебирал приготовленные к продаже и только еще начатые украшения, все более и более распаляясь. А потом, ткнув в ювелира указательным пальцем с обгрызенными ногтями, заявил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
— Ты чё, в натуре, наш? — поразился таксист.
— Я — не ваш, я — сам по себе! — ответил пассажир.
Таксист, в борьбе за тарифы, хотел было взяться за монтировку, но место было людное, а «иностранец» — под два метра роста и сразу видно, что не робкого десятка.
— Ну мы еще встретимся! — пообещал таксист.
— Непременно, — согласился пассажир, все еще пребывающий в прежнем своем образе. — На обратном пути, когда мне нужно будет ехать в аэропорт. Ваш сервис и цены приятно удивили меня. Гуд-бай-ауффидер-зейн-чао. Короче — адью камерад.
Приехав на Арбат, по Арбату «иностранец» отчего-то гулять не стал, а зашел в первый же магазин, где принялся придирчиво выбирать себе одежду. У господина был отменный вкус, хотя и немного странный. Он снимал с вешалки отечественные пиджаки покроя семьдесят пятого года, мышиной расцветки, с похожими на блюдца пуговицами и шел в примерочную, где скидывал свой белый, от Версаче, костюм.
Нет, плохо, не то — слишком ладно сидит, пожалуй, нужно взять на размер больше. И он брал пиджак на два размера больше, который болтался на нем, как на вешалке.
Вот этот будет в самый раз.
Он снял выбранный костюм и долго мял его, комкал и втирал в обшлага и воротник собранную на полу пыль, чтобы тот перестал быть как новенький.
Теперь — хорошо! Теперь он стал более похож на усредненного россиянина. Еще обувку прикупить...
В обувном отделе он выбрал и приобрел штиблеты «прощай молодость» и вышел из магазина совсем другим человеком. А та, иная, прошлая его жизнь легкое уместилась в один полиэтиленовый пакет.
Средних лет, потрепанный жизнью мужчина брел в толпе москвичей и гостей столицы, ничем не выделяясь среди них. Как не выделялся на Елисейских Полях в Париже или на приемах в Букенгемском дворце.
Мужчина спустился в метро и, повиснув на поручне и уткнувшись носом в купленный в переходе «МК», поехал в один из окраинных спальных районов, где раньше жили все, а теперь сплошь выселяемый из центра пролетариат.
Там он долго ждал автобус, работая локтями вбивался в переполненный салон и в полуподвешенном состоянии ехал несколько остановок, аж за Кольцевую автодорогу. Вывалился на нужной остановке и, обходя разлившиеся по тротуару лужи, пошел прямо, потом направо и сто метров через полутемные дворы, мимо баков с бытовыми отходами...
Отыскав нужный ему дом, он набрал на домофоне известный ему код, поднялся на пятый этаж, прошел в железную дверь, ведущую в «карман» из трех квартир, одну из которых открыл своими ключами, хотя эта квартира была не его и вообще была ничьей.
Эта квартира была конспиративной, предназначенной для встреч с секретными сотрудниками. Таких, оформленных на подставных лиц, с липовой пропиской, несуществующих на свете жильцов квартир в Москве пруд пруди.
Мишель-Герхард-фон-Штольц прошел на кухню и поставил на плиту чайник. Типичный по виду работяга, приехал в стандартную квартиру, в типовой многоэтажке, расположенной в похожем на другие, как две капли воды, спальном районе. Впрочем, он мог приехать не в эту квартиру, а в другую квартиру, в другом спальном районе, где открыл бы дверь тем же самым ключом и оказался в той же самой, как снятой под копирку, обстановке. И даже чайник был бы точно таким же!
Мишель-Герхард-фон-Штольц нарезал колбаски, найденной в холодильнике, и налил себе стакан горячего чаю. Три часа назад он был не здесь, был на средиземноморском побережье, в пятизвездочном отеле, в номере люкс, который в месяц обходился больше, чем стоит эта однокомнатная, со всеми потрохами, «хрущоба». Но и там и здесь он чувствовал себя вполне органично.
В ноль часов тридцать минут в дверь позвонили.
Очень настойчиво...
Глава 5
Густав Фирлефанц прибыл в Россию из Голландии.
У себя в Амстердаме он был ювелиром, держал лавку и продавал золотые и серебряные украшения собственноручного изготовления.
В Россию его сманил не кто-нибудь, а русский посол, для жены которого он сделал ожерелье. Посол сильно хвалил его искусство, уверяя, что в России ничего подобного создавать не умеют и вообще ничего, кроме лаптей и оглоблей, делать не способны, суля золотые горы тому, кто отважится, покинув уютную Европу, отправиться в опасное путешествие в далекую и дикую Россию.
Но прагматичного Густава слова убедить не могли, убедил неслыханно щедрый гонорар, который заплатил посол за понравившееся ему украшение. Наверное, у русских все сундуки под самую крышку набиты золотом, раз они так щедро сорят им в бедной Европе.
И Густав Фирлефанц задумался.
Здесь, в Голландии, он жил довольно неплохо, но вряд ли мог разбогатеть, потому что только на его улице были три ювелирные мастерские, а голландцы мотовством не отличались, предпочитая вместо украшений покупать себе каменные дома и новую мебель.
Так он ничего и не решил.
Но потом в Голландию приехал новый русский царь, для которого посол заказал золотую табакерку с вензелями и драгоценными каменьями. Заказал у Густава, даже о цене не спросив. Только предупредил:
— Золота-то не жалей и камешков гуще сыпь!
Потому что предполагал, что понравившийся царю подарок окупится ему сторицей. Не хотелось послу возвращаться в лапотную, утонувшую по самые церковные маковки в грязи Москву из благополучной и чистенькой Европы, где за ним и отпущенными на содержание посольства средствами никакого пригляда нет. Кто же от своего счастья добровольно откажется-то!
Русский царь, которого звали Гер Питер, прибыл в Голландию под видом простого плотника, сопровождаемого бесчисленной свитой, толмачами и охраной. Так что обмануть никого он не мог.
Голландцы приходили поглазеть на молодого и здоровенного русского царя, как на привезенного на ярмарку дикого зверя, каким Гер Питер с точки зрения просвещенной Европы и был. Двухметровый, рыкающий на своих подданных, он метался по маленькой Голландии, как по клетке, терзая бедных голландцев многочисленными вопросами.
Про устройство кильблоков.
Усадку высыхающей пеньки.
Названия хирургических инструментов, которыми рвут зубы.
Про покрой вошедших в моду сюртуков.
Заспиртованных уродцев, что он видел в анатомическом театре.
Про все на свете...
Голландцы за щедрые чаевые с удовольствием просвещали необразованного русского монарха, который вел себя, несмотря на монарший сан, как великовозрастное дитя.
Однажды Гер Питер заявился в мастерскую Густава, чтобы самому увидеть, кто сделал подаренную ему табакерку. Он долго перебирал приготовленные к продаже и только еще начатые украшения, все более и более распаляясь. А потом, ткнув в ювелира указательным пальцем с обгрызенными ногтями, заявил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71