А ты со злодеем Монсом сговор супротив меня учинил!
— Не было такого, Гер Питер! — испуганно прошептал Густав.
— А вот и врешь! — вскричал, глазищами зыркая, государь император. — Монс против тебя показал, и еще караульный офицер, и камень у тебя под половицей нашли! Хотел ты рентерию мою разорить!
— Нет-нет, — шепчет, молит глазами о пощаде Густав.
Но только Петр его не слушает, пуще прежнего ярится!
— Сам князь-кесарь Меншиков тебя в воровских помыслах уличил! Алексашка, ты где?..
— Здесь я, минхерц! — выскочил из темноты, подбежал, встал пред царем, готовый услужить Меншиков.
— Сулил он тебе камни, что в рентерии хранятся?
— Было, мин херц! — вздохнул, винясь, Меншиков. — Как на духу!..
И аж перекрестился!
— Слыхал?! — крикнул так, что пламя в факелах вздрогнуло, указуя перстом на Меншикова, Петр. — Говори — было?!
— Нет! — вновь бессильно покачал головой Густав. — Оговорили меня!
— Врет он, мин херц, ну ей-богу же врет!.. — возмутился Меншиков. — Смущал меня речами своими и в соблазн вводил, каменья показывая, говоря, что с шапки Мономаха они! Надобно бы его, мин херц, на дыбу!
Из тьмы шагнул князь Ушаков — верный царев пес, готовый сей час по знаку Петрову на любого кинуться и в клочки разорвать.
Петр махнул.
И тут же к Густаву подскочили заплечных дел подручные генерал-майора. Одним движением, рванув от ворота до пупа, сорвали одежду, подхватив, поволокли под крюк, завернули, стянули веревками руки... Замерли, вопросительно глядя на Ушакова.
— Тяни, — спокойно сказал тот.
Разом, взявши за конец веревки, потянули. Руки Густава задрались за спиной, поползли, выворачиваясь вверх. Он тянулся, пытался привставать на цыпочки — да куда там!
Охнул Густав Фирлефанц!
Петр, приблизившись, жадно глядел ему в глаза:
— Ну, говори, говори, Густав! Сговаривался с собакой Монсом?
Густав помотал головой.
— Тяни! Быстрее тяни! — приказал царь.
Палачи разом потянули, аж присев от натуги! Крупен был Густав, тяжел!.. Страшно захрустели выворачиваемые суставы, и руки его, прокручиваясь в плечах, стали задираться вверх, утягивая за собой тело.
Привычный к чужим мукам, Ушаков спокойно глядел на мычащего от боли Густава, прикидывая, сколько тому плетей отпустить, чтобы он раньше времени дух не испустил, чтобы царя потешил.
А, пожалуй, и три десятка!..
— Ну, теперь-то скажешь? — спросил Петр.
— Оговор... это... — прошептал одними губами Густав.
— В плети его! — приказал Ушаков.
Кликнули Прошку — худого, высокого детину, что мог одним ударом кнута перешибить хребет надвое. А мог тем кнутом долго терзать, с оглядкой. Большой мастер был Прошка — сам Ушаков его за то ценил!
Встал, расправил свитый из кожи кнут, повел плечом, приноравливаясь, куда сперва стегануть.
Но Петр приказ переиначил.
— Не надо кнут!.. Клещи тащи! Да в огонь их — в огонь!
Огонь в пытошной всегда был наготове — в очаге, что в самом углу, тлели, дыша жаром, уголья. В них засунуты были штыри железные да клещи.
Прошка, ловко подхватив одни, подошел к Густаву. Замер.
Раскаленное железо ярко светилось в полумраке подвала, обдавая жаром.
— Жги! — коротко приказал Петр.
Прошка развел рукояти и, собрав пальцами толстую складку на животе и с силой оттянув, ухватил ее клещами. Прожигаемая насквозь кожа, мясо и сало зашипели, как на сковородке. Запахло паленым.
Густав замычал, а потом завизжал что было мочи.
Прошка, глазом не моргнув, так как был давно привычен к крикам, стонам и проклятиям жертв, спокойно давил на рукояти, сводя их вместе. Концы клещей, прожигая плоть с двух сторон, все глубже уходили в тело. Сошлись вместе, проткнув кожу и мясо насквозь. Увидев это, Прошка, рванул клещи на себя, вырывая кусок паленого мяса и бросая шипящий ошметок на пол.
Густав разом осекся, и голова его безвольно свалилась на грудь.
Его окатили водой, приводя в чувство.
Петр с интересом наблюдал за пыткой. Царь был охоч до подобного рода зрелищ, развлекаясь смертными криками и видом терзаемых жертв. Бывало, в охотку и сам брал в руки кнут или клещи, как брал в кузне молот. И — бил. И — убивал!.. Но орудовать кнутом так ловко, как Прошка, неумел, за что того уважал, часто жалуя чарками водки.
Да и что Густав?.. Не один был он такой! Времена на Руси были смутные — жизнь человеческая мало что стоила! Почитай, чуть не четверть подданных своих царь Петр перевел, голодом и поборами моря, на шведские штыки посылая, головы на плахах отсекая, в невских болотах десятками тысяч топя... Что ему один человек...
Густав очухался, застонал.
Ну и, значит, можно все сызнова зачинать!..
Да только — не пришлось. Как увидел Густав, что к нему Прошка с клещами подбирается — закричал страшно, задергался, да и тут же во всем повинился!
Признал все как есть: и что сговаривался с Виллиамом Монсом царя Петра извести, и что подбивал его царицу обманывать и амуры с ней строить, и что драгоценности в рентерии подменял... И назвал имена иных злодеев, с которыми дело имел и на которых по собственной воле указал...
А все от того, что не внял Густав Фирлефанц доброму совету, не прислушался. А — мог бы! Ушаков дурного не посоветует: зачем понапрасну себя и других терзать, зачем упорствовать, муки множа, повинись — коли виновен! Облегчи душу!
Вот и Густав Фирлефанц сперва молчал, а после признался.
Как все...
Глава 50
Собрался было Мишель домой поехать, чтобы белье сменить, в порядок себя привести, да вот — не довелось! Какой уж тут дом, когда кругом такое творится?!
И куда ему теперь?.. Может быть, в городскую, которая должна ему оказывать всяческое содействие, полицию?
— Эх, барин, хватил! — усмехнулся один из наиболее разговорчивых извозчиков. — Какая ноне полиция? Разбежались все! Как стрелять начали — так враз и разбежались!
— Но хоть кто-то из властей остался? — растерянно спросил Мишель.
— Может, и остались, то мне неведомо.
И низко наклонившись с козел, сказал заговорщически:
— Тебе, барин, видать, к юнкерам надо-ть. Они теперича в Лефортове засели и на Арбате, в Александровском училище. Они только одни за временных-то, а боле никто!
Мишель не поверил. Как может быть, чтобы власть Временного правительства, пусть не бог весть какая, пусть временная, рухнула в считанные дни и теперь здесь, в Москве, ее защищали какие-то, хоть и в военной форме, мальчишки! Юнкера!..
А как же милиция, казаки, войска, наконец?
Нет, навряд ли бунтовщики удержатся долго. Да и кто они такие?.. Большевики? Уж не те ли?..
Мишель вспомнил своих в «Крестах» шахматных партнеров, которые чуть не каждый вечер, набившись в одну из камер, устраивали «якобинские» диспуты. Милые, в большинстве своем вполне порядочные и интеллигентные люди. Какие они бунтовщики?
Нет, эти власть не удержат, эти только глотки драть горазды!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
— Не было такого, Гер Питер! — испуганно прошептал Густав.
— А вот и врешь! — вскричал, глазищами зыркая, государь император. — Монс против тебя показал, и еще караульный офицер, и камень у тебя под половицей нашли! Хотел ты рентерию мою разорить!
— Нет-нет, — шепчет, молит глазами о пощаде Густав.
Но только Петр его не слушает, пуще прежнего ярится!
— Сам князь-кесарь Меншиков тебя в воровских помыслах уличил! Алексашка, ты где?..
— Здесь я, минхерц! — выскочил из темноты, подбежал, встал пред царем, готовый услужить Меншиков.
— Сулил он тебе камни, что в рентерии хранятся?
— Было, мин херц! — вздохнул, винясь, Меншиков. — Как на духу!..
И аж перекрестился!
— Слыхал?! — крикнул так, что пламя в факелах вздрогнуло, указуя перстом на Меншикова, Петр. — Говори — было?!
— Нет! — вновь бессильно покачал головой Густав. — Оговорили меня!
— Врет он, мин херц, ну ей-богу же врет!.. — возмутился Меншиков. — Смущал меня речами своими и в соблазн вводил, каменья показывая, говоря, что с шапки Мономаха они! Надобно бы его, мин херц, на дыбу!
Из тьмы шагнул князь Ушаков — верный царев пес, готовый сей час по знаку Петрову на любого кинуться и в клочки разорвать.
Петр махнул.
И тут же к Густаву подскочили заплечных дел подручные генерал-майора. Одним движением, рванув от ворота до пупа, сорвали одежду, подхватив, поволокли под крюк, завернули, стянули веревками руки... Замерли, вопросительно глядя на Ушакова.
— Тяни, — спокойно сказал тот.
Разом, взявши за конец веревки, потянули. Руки Густава задрались за спиной, поползли, выворачиваясь вверх. Он тянулся, пытался привставать на цыпочки — да куда там!
Охнул Густав Фирлефанц!
Петр, приблизившись, жадно глядел ему в глаза:
— Ну, говори, говори, Густав! Сговаривался с собакой Монсом?
Густав помотал головой.
— Тяни! Быстрее тяни! — приказал царь.
Палачи разом потянули, аж присев от натуги! Крупен был Густав, тяжел!.. Страшно захрустели выворачиваемые суставы, и руки его, прокручиваясь в плечах, стали задираться вверх, утягивая за собой тело.
Привычный к чужим мукам, Ушаков спокойно глядел на мычащего от боли Густава, прикидывая, сколько тому плетей отпустить, чтобы он раньше времени дух не испустил, чтобы царя потешил.
А, пожалуй, и три десятка!..
— Ну, теперь-то скажешь? — спросил Петр.
— Оговор... это... — прошептал одними губами Густав.
— В плети его! — приказал Ушаков.
Кликнули Прошку — худого, высокого детину, что мог одним ударом кнута перешибить хребет надвое. А мог тем кнутом долго терзать, с оглядкой. Большой мастер был Прошка — сам Ушаков его за то ценил!
Встал, расправил свитый из кожи кнут, повел плечом, приноравливаясь, куда сперва стегануть.
Но Петр приказ переиначил.
— Не надо кнут!.. Клещи тащи! Да в огонь их — в огонь!
Огонь в пытошной всегда был наготове — в очаге, что в самом углу, тлели, дыша жаром, уголья. В них засунуты были штыри железные да клещи.
Прошка, ловко подхватив одни, подошел к Густаву. Замер.
Раскаленное железо ярко светилось в полумраке подвала, обдавая жаром.
— Жги! — коротко приказал Петр.
Прошка развел рукояти и, собрав пальцами толстую складку на животе и с силой оттянув, ухватил ее клещами. Прожигаемая насквозь кожа, мясо и сало зашипели, как на сковородке. Запахло паленым.
Густав замычал, а потом завизжал что было мочи.
Прошка, глазом не моргнув, так как был давно привычен к крикам, стонам и проклятиям жертв, спокойно давил на рукояти, сводя их вместе. Концы клещей, прожигая плоть с двух сторон, все глубже уходили в тело. Сошлись вместе, проткнув кожу и мясо насквозь. Увидев это, Прошка, рванул клещи на себя, вырывая кусок паленого мяса и бросая шипящий ошметок на пол.
Густав разом осекся, и голова его безвольно свалилась на грудь.
Его окатили водой, приводя в чувство.
Петр с интересом наблюдал за пыткой. Царь был охоч до подобного рода зрелищ, развлекаясь смертными криками и видом терзаемых жертв. Бывало, в охотку и сам брал в руки кнут или клещи, как брал в кузне молот. И — бил. И — убивал!.. Но орудовать кнутом так ловко, как Прошка, неумел, за что того уважал, часто жалуя чарками водки.
Да и что Густав?.. Не один был он такой! Времена на Руси были смутные — жизнь человеческая мало что стоила! Почитай, чуть не четверть подданных своих царь Петр перевел, голодом и поборами моря, на шведские штыки посылая, головы на плахах отсекая, в невских болотах десятками тысяч топя... Что ему один человек...
Густав очухался, застонал.
Ну и, значит, можно все сызнова зачинать!..
Да только — не пришлось. Как увидел Густав, что к нему Прошка с клещами подбирается — закричал страшно, задергался, да и тут же во всем повинился!
Признал все как есть: и что сговаривался с Виллиамом Монсом царя Петра извести, и что подбивал его царицу обманывать и амуры с ней строить, и что драгоценности в рентерии подменял... И назвал имена иных злодеев, с которыми дело имел и на которых по собственной воле указал...
А все от того, что не внял Густав Фирлефанц доброму совету, не прислушался. А — мог бы! Ушаков дурного не посоветует: зачем понапрасну себя и других терзать, зачем упорствовать, муки множа, повинись — коли виновен! Облегчи душу!
Вот и Густав Фирлефанц сперва молчал, а после признался.
Как все...
Глава 50
Собрался было Мишель домой поехать, чтобы белье сменить, в порядок себя привести, да вот — не довелось! Какой уж тут дом, когда кругом такое творится?!
И куда ему теперь?.. Может быть, в городскую, которая должна ему оказывать всяческое содействие, полицию?
— Эх, барин, хватил! — усмехнулся один из наиболее разговорчивых извозчиков. — Какая ноне полиция? Разбежались все! Как стрелять начали — так враз и разбежались!
— Но хоть кто-то из властей остался? — растерянно спросил Мишель.
— Может, и остались, то мне неведомо.
И низко наклонившись с козел, сказал заговорщически:
— Тебе, барин, видать, к юнкерам надо-ть. Они теперича в Лефортове засели и на Арбате, в Александровском училище. Они только одни за временных-то, а боле никто!
Мишель не поверил. Как может быть, чтобы власть Временного правительства, пусть не бог весть какая, пусть временная, рухнула в считанные дни и теперь здесь, в Москве, ее защищали какие-то, хоть и в военной форме, мальчишки! Юнкера!..
А как же милиция, казаки, войска, наконец?
Нет, навряд ли бунтовщики удержатся долго. Да и кто они такие?.. Большевики? Уж не те ли?..
Мишель вспомнил своих в «Крестах» шахматных партнеров, которые чуть не каждый вечер, набившись в одну из камер, устраивали «якобинские» диспуты. Милые, в большинстве своем вполне порядочные и интеллигентные люди. Какие они бунтовщики?
Нет, эти власть не удержат, эти только глотки драть горазды!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71