Тоска...
Сидят немцы чинно, каждый в своем креслице, листают журнальчики, или дремлют, всунув шеи в специальные подголовнички, или в окно глядят. Никто ни с кем не говорит, анекдоты не травит, водку из стаканов с подстаканниками не пьет, про цены не спрашивает, про жизнь не интересуется. Едут...
Пассажиров, надо сказать, битком — все места заняты, кое-кто даже стоит. Может, в соседнем вагоне посвободней? Пройти, что ли?..
И ведь верно — в соседнем вагоне полным-полно свободных мест, а те дураки стоят... Задуматься бы, почему...
Да уж больно присесть охота.
И задремать.
Ладно, не успел...
Потому что появилась девушка в железнодорожной форме, подозрительно напоминающей эсэсовскую.
Пошла по проходу, требуя билеты и пробивая их компостером.
Билет у него был — люди его профессии без билетов не ездят и вообще ведут законопослушный образ жизни, избегая лишних контактов с представителями власти. Так что тут все в порядке.
Или нет?..
Потому как контролер вдруг задержалась подле женщины с тремя детьми. Стала ей что-то вежливо объяснять, указывая в конец вагона.
Предлагает более удобные места? Для детей...
Нет, не предлагает... А что тогда? Предлагает встать и пойти в соседний вагон, где не протолкнуться. И тычет пальцем на стену, в какую-то табличку.
Женщина чего-то просит, чуть не плачет, кивает на прикорнувших на сиденьях детей. Но контролер непреклонна.
— Найн, — твердит она, — найн!
Или у женщины с детьми билета нет?
Вроде есть.
Так в чем же дело?..
Ах вот в чем... Вагон-то первого класса. Хотя точно такой же, с такими же точно сиденьями и такими же пассажирами в том же самом поезде. Но — первого! Куда пассажирам второго вход заказан!
Ну и что, что там приходится стоять, а здесь сплошь пустые места? Так и должно быть! За то люди и платят лишние деньги, чтобы не тесниться. И чтобы ощущать себя людьми первого сорта. Вернее — первого класса. И никакая иная логика здесь не работает. И никакие просьбы, увещевания и мольбы не помогут — у кого билет первого класса, тот должен ехать в первом классе, у кого второго, тот должен из него не высовываться!
Ай-ай, какой прокол! На котором, если, к примеру, коренного немца изображать, можно в айн момент спалиться.
Так что надобно теперь по-быстрому, но не спеша встать да бочком-бочком в соседний вагон. Туда, где битком, где придется втискиваться на боковые сиденья или даже стоять. Но среди своих, среди «второклассников»...
Встал.
Огляделся по сторонам, пытаясь выделить в толпе пассажиров-земляков. Вернее, бывших земляков.
Кажется, этот.
И этот тоже.
И те два...
Как говорится — зуб даю!
Чем они отличаются от других пассажиров?.. Трудно сказать... Наверное, взглядами. Какие-то они виноватые. И еще осанкой — наши отчего-то почти всегда сутулятся, будто жизнь их пополам согнула. И еще, пардон, фигурами, что утяжелены книзу. Мешковатостью одежды... А коли улыбнутся или заговорят — зубами, которые вкривь-вкось, желтые и больше половины нет. У немцев, утех все зубки на месте, все белые и ровные, будто фарфоровые. И так и есть — не свои, вставные...
Но главное даже не это, главное — общее впечатление. Которое позволяет отличить наших от не наших почти в любой стране мира, мгновенно выделив их из толпы аборигенов. Кроме разве молодежи, что адаптируется быстрее, принимая чужую веру и окраску.
Вот и эти, хоть одеты как все, а выглядели иначе!
Но нет среди них ничего подходящего — все слишком высокие, или слишком низкие, или чересчур толстые...
Можно идти в другой вагон.
Нет, и здесь не то... Типичное не то...
Дальше идти было некуда, дальше была кабина машинистов.
Третий день он не вылезал из поездов, переезжая из города в город и встречая прилетающие из России самолеты. Вставал где-нибудь сбоку, глазея на толпу пассажиров.
Нет.
Нет.
Нет.
И этот тоже — нет...
Ничего подходящего.
Пассажиры истощались, и он ехал из аэропорта в русский ресторан, где заказывал чашечку кофе и усаживался где-нибудь в темном уголке наблюдать за посетителями. Которые, перебрав баварского пива, скоро начинали орать русские народные песни, танцевать вприсядку и жаловаться на свою здешнюю жизнь. Или, наоборот, хвастаться друг перед другом своими успехами. У них все было или хуже или лучше всех — без середины.
Ничего интересного...
Он выпивал свою чашку и уходил.
И шел в другой ресторан — тоже русский.
Или на службу в местный православный храм, где, взяв свечку, косил глазами по сторонам.
Или отправлялся в русский магазин, где торговали гречкой, сгущенным молоком и привезенными из Москвы книгами и видеокассетами с советскими фильмами. Но там его тоже интересовали не товары, а покупатели.
Нет.
Нет.
Нет...
Он платил за пару книг или кило гречки, выбрасывал их в ближайшую урну и вновь ехал в аэропорт, поспевая к рейсу из Петербурга.
Этот?
Нет.
И тот тоже нет.
Может, этот?.. Вряд ли.
Нет.
Нет...
В запасе у него оставалось еще два десятка прибывающих из России авиарейсов и нескольких прямых поездов. И еще адреса трех дюжин кафешек, где гуляли русаки, и православных церквей...
А где ему еще искать русских немцев, как не там?..
Теперь он подъезжал к Франкфурту, где должны были сесть подряд три самолета из России. Может, с ними ему повезет...
От нечего делать он уставился в окно. Но там вместо пейзажей проносились стены звукоотражающих заборов, дырявыми колоннами светились далекие небоскребы.
Отчего-то вдруг стало грустно. Даже тоскливо.
Это что — ностальгия, что ли? Господи, ему-то о чем тосковать?
О Родине, о России?.. Так он и там — будто иностранец. Чужак. Без кола без двора и собаки в будке... Один — среди реальных и воображаемых врагов. И здесь тоже — один. И некуда ему приткнуться ни тут, ни там, ни где-либо еще...
Нет у него малой родины, есть только большая...
Отчего любому рано или поздно на душе муторно станет.
Или это так сказывается его полугодовой в резерве отдых? Засосавшая его тихая жизнь рядового обывателя?..
Поезд стал сбавлять ход.
Народ потянулся к дверям. Культурно, не толкаясь.
Но вдруг кто-то, работая локтями, протиснулся мимо...
Вряд ли немец. Немцы так себя не ведут.
Он оглянулся.
И замер...
Мужчина среднего роста, худощавый, лоб высокий, глазницы глубокие, чуть расставленные, нос прямой, рот... Уши... Глаза...
Хм...
Мужчина среднего роста с покатым лбом и прямым носом протискивался мимо, оттирая в сторону тормозного пассажира.
Который возмутился:
— Чего прешь — смотреть надо!
Возмутился по-русски. Специально.
— А че ты встал-то! — так же по-русски ответил наглец.
Значит, верно — русак!
Осталось лишь узнать, эмигрант он или прибывший сегодня утром турист? Что нетрудно...
На вокзале мужчина из поезда уверенно пошел к автобусной остановке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
Сидят немцы чинно, каждый в своем креслице, листают журнальчики, или дремлют, всунув шеи в специальные подголовнички, или в окно глядят. Никто ни с кем не говорит, анекдоты не травит, водку из стаканов с подстаканниками не пьет, про цены не спрашивает, про жизнь не интересуется. Едут...
Пассажиров, надо сказать, битком — все места заняты, кое-кто даже стоит. Может, в соседнем вагоне посвободней? Пройти, что ли?..
И ведь верно — в соседнем вагоне полным-полно свободных мест, а те дураки стоят... Задуматься бы, почему...
Да уж больно присесть охота.
И задремать.
Ладно, не успел...
Потому что появилась девушка в железнодорожной форме, подозрительно напоминающей эсэсовскую.
Пошла по проходу, требуя билеты и пробивая их компостером.
Билет у него был — люди его профессии без билетов не ездят и вообще ведут законопослушный образ жизни, избегая лишних контактов с представителями власти. Так что тут все в порядке.
Или нет?..
Потому как контролер вдруг задержалась подле женщины с тремя детьми. Стала ей что-то вежливо объяснять, указывая в конец вагона.
Предлагает более удобные места? Для детей...
Нет, не предлагает... А что тогда? Предлагает встать и пойти в соседний вагон, где не протолкнуться. И тычет пальцем на стену, в какую-то табличку.
Женщина чего-то просит, чуть не плачет, кивает на прикорнувших на сиденьях детей. Но контролер непреклонна.
— Найн, — твердит она, — найн!
Или у женщины с детьми билета нет?
Вроде есть.
Так в чем же дело?..
Ах вот в чем... Вагон-то первого класса. Хотя точно такой же, с такими же точно сиденьями и такими же пассажирами в том же самом поезде. Но — первого! Куда пассажирам второго вход заказан!
Ну и что, что там приходится стоять, а здесь сплошь пустые места? Так и должно быть! За то люди и платят лишние деньги, чтобы не тесниться. И чтобы ощущать себя людьми первого сорта. Вернее — первого класса. И никакая иная логика здесь не работает. И никакие просьбы, увещевания и мольбы не помогут — у кого билет первого класса, тот должен ехать в первом классе, у кого второго, тот должен из него не высовываться!
Ай-ай, какой прокол! На котором, если, к примеру, коренного немца изображать, можно в айн момент спалиться.
Так что надобно теперь по-быстрому, но не спеша встать да бочком-бочком в соседний вагон. Туда, где битком, где придется втискиваться на боковые сиденья или даже стоять. Но среди своих, среди «второклассников»...
Встал.
Огляделся по сторонам, пытаясь выделить в толпе пассажиров-земляков. Вернее, бывших земляков.
Кажется, этот.
И этот тоже.
И те два...
Как говорится — зуб даю!
Чем они отличаются от других пассажиров?.. Трудно сказать... Наверное, взглядами. Какие-то они виноватые. И еще осанкой — наши отчего-то почти всегда сутулятся, будто жизнь их пополам согнула. И еще, пардон, фигурами, что утяжелены книзу. Мешковатостью одежды... А коли улыбнутся или заговорят — зубами, которые вкривь-вкось, желтые и больше половины нет. У немцев, утех все зубки на месте, все белые и ровные, будто фарфоровые. И так и есть — не свои, вставные...
Но главное даже не это, главное — общее впечатление. Которое позволяет отличить наших от не наших почти в любой стране мира, мгновенно выделив их из толпы аборигенов. Кроме разве молодежи, что адаптируется быстрее, принимая чужую веру и окраску.
Вот и эти, хоть одеты как все, а выглядели иначе!
Но нет среди них ничего подходящего — все слишком высокие, или слишком низкие, или чересчур толстые...
Можно идти в другой вагон.
Нет, и здесь не то... Типичное не то...
Дальше идти было некуда, дальше была кабина машинистов.
Третий день он не вылезал из поездов, переезжая из города в город и встречая прилетающие из России самолеты. Вставал где-нибудь сбоку, глазея на толпу пассажиров.
Нет.
Нет.
Нет.
И этот тоже — нет...
Ничего подходящего.
Пассажиры истощались, и он ехал из аэропорта в русский ресторан, где заказывал чашечку кофе и усаживался где-нибудь в темном уголке наблюдать за посетителями. Которые, перебрав баварского пива, скоро начинали орать русские народные песни, танцевать вприсядку и жаловаться на свою здешнюю жизнь. Или, наоборот, хвастаться друг перед другом своими успехами. У них все было или хуже или лучше всех — без середины.
Ничего интересного...
Он выпивал свою чашку и уходил.
И шел в другой ресторан — тоже русский.
Или на службу в местный православный храм, где, взяв свечку, косил глазами по сторонам.
Или отправлялся в русский магазин, где торговали гречкой, сгущенным молоком и привезенными из Москвы книгами и видеокассетами с советскими фильмами. Но там его тоже интересовали не товары, а покупатели.
Нет.
Нет.
Нет...
Он платил за пару книг или кило гречки, выбрасывал их в ближайшую урну и вновь ехал в аэропорт, поспевая к рейсу из Петербурга.
Этот?
Нет.
И тот тоже нет.
Может, этот?.. Вряд ли.
Нет.
Нет...
В запасе у него оставалось еще два десятка прибывающих из России авиарейсов и нескольких прямых поездов. И еще адреса трех дюжин кафешек, где гуляли русаки, и православных церквей...
А где ему еще искать русских немцев, как не там?..
Теперь он подъезжал к Франкфурту, где должны были сесть подряд три самолета из России. Может, с ними ему повезет...
От нечего делать он уставился в окно. Но там вместо пейзажей проносились стены звукоотражающих заборов, дырявыми колоннами светились далекие небоскребы.
Отчего-то вдруг стало грустно. Даже тоскливо.
Это что — ностальгия, что ли? Господи, ему-то о чем тосковать?
О Родине, о России?.. Так он и там — будто иностранец. Чужак. Без кола без двора и собаки в будке... Один — среди реальных и воображаемых врагов. И здесь тоже — один. И некуда ему приткнуться ни тут, ни там, ни где-либо еще...
Нет у него малой родины, есть только большая...
Отчего любому рано или поздно на душе муторно станет.
Или это так сказывается его полугодовой в резерве отдых? Засосавшая его тихая жизнь рядового обывателя?..
Поезд стал сбавлять ход.
Народ потянулся к дверям. Культурно, не толкаясь.
Но вдруг кто-то, работая локтями, протиснулся мимо...
Вряд ли немец. Немцы так себя не ведут.
Он оглянулся.
И замер...
Мужчина среднего роста, худощавый, лоб высокий, глазницы глубокие, чуть расставленные, нос прямой, рот... Уши... Глаза...
Хм...
Мужчина среднего роста с покатым лбом и прямым носом протискивался мимо, оттирая в сторону тормозного пассажира.
Который возмутился:
— Чего прешь — смотреть надо!
Возмутился по-русски. Специально.
— А че ты встал-то! — так же по-русски ответил наглец.
Значит, верно — русак!
Осталось лишь узнать, эмигрант он или прибывший сегодня утром турист? Что нетрудно...
На вокзале мужчина из поезда уверенно пошел к автобусной остановке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56