– спросил Симмонс.
– Операция неудачно закончилась, – сказал Этторе. – Если операции заканчиваются неудачно, медалей не дают.
– Сколько раз вы были ранены, Этторе?
– Три раза тяжело. У меня три нашивки за ранения. Вот смотрите. – Он потянул кверху сукно рукава. Нашивки были параллельные серебряные полоски на черном фоне, настроченные на рукав дюймов на восемь ниже плеча.
– У вас ведь тоже есть одна, – сказал мне Этторе. – Уверяю вас, это очень хорошо – иметь нашивки. Я их предпочитаю медалям. Уверяю вас, дружище, три такие штучки – это уже кое-что. Чтоб получить хоть одну, нужно три месяца пролежать в госпитале.
– Куда вы были ранены, Этторе? – спросил вице-консул.
Этторе засучил рукав.
– Вот сюда. – Он показал длинный красный гладкий рубец. – Потом сюда, в ногу. Я не могу показать, потому что это под обмоткой; и еще в ступню. В ноге омертвел кусочек кости, и от него скверно пахнет. Каждое утро я выбираю оттуда осколки, но запах не проходит.
– Чем это вас? – спросил Симмонс.
– Ручной гранатой. Такая штука, вроде толкушки для картофеля. Так и снесла кусок ноги с одной стороны. Вам эти толкушки знакомы? – он обернулся ко мне.
– Конечно.
– Я видел, как этот мерзавец ее бросил, – сказал Этторе. – Меня сбило с ног, и я уже думал, что песенка спета, но от этих толкушек, в общем, мало проку. Я застрелил мерзавца из винтовки. Я всегда ношу винтовку, чтобы нельзя было узнать во мне офицера.
– Какой у него был вид? – спросил Симмонс.
– И всего только одна граната была у мерзавца, – сказал Этторе. – Не знаю, зачем он ее бросил. Наверно, он давно ждал случая бросить гранату. Никогда не видел настоящего боя, должно быть. Я положил мерзавца на месте.
– Какой у него был вид, когда вы его застрелили? – спросил Симмонс.
– А я почем знаю? – сказал Этторе. – Я выстрелил ему в живот. Я боялся промахнуться, если буду стрелять в голову.
– Давно вы в офицерском чине, Этторе? – спросил я.
– Два года. Я скоро буду капитаном. А вы давно в чине лейтенанта?
– Третий год.
– Вы не можете быть капитаном, потому что вы плохо знаете итальянский язык, – сказал Этторе. – Говорить вы умеете, но читаете и пишете плохо. Чтоб быть капитаном, нужно иметь образование. Почему вы не переходите в американскую армию?
– Может быть, перейду.
– Я бы тоже ничего против не имел. Сколько получает американский капитан, Мак?
– Не знаю точно. Около двухсот пятидесяти долларов, кажется.
– Ах, черт! Чего только не сделаешь на двести пятьдесят долларов. Переходили бы вы скорей в американскую армию, Фред. Может, и меня тогда пристроите.
– Охотно.
– Я умею командовать ротой по-итальянски. Мне ничего не стоит выучиться и по-английски.
– Вы будете генералом, – сказал Симмонс.
– Нет, для генерала я слишком мало знаю. Генерал должен знать чертову гибель всяких вещей. Молодчики вроде вас всегда воображают, что война – пустое дело. У вас бы смекалки не хватило даже для капрала.
– Слава богу, мне этого и не нужно, – сказал Симмонс.
– Может, еще понадобится. Вот как призовут всех таких лежебок… Ах, черт, хотел бы я, чтобы вы оба попали ко мне во взвод. И Мак тоже. Я бы сделал вас своим вестовым, Мак.
– Вы славный малый, Этторе, – сказал Мак. – Но боюсь, что вы милитарист.
– Я буду полковником еще до окончания войны, – сказал Этторе.
– Если только вас не убьют раньше.
– Не убьют. – Он дотронулся большим и указательным пальцами до звездочек на воротнике. – Видали, что я сделал? Всегда нужно дотронуться до звездочек, когда кто-нибудь говорит о смерти на войне.
– Ну, пошли, Сим, – сказал Саундерс, вставая.
– Поехали.
– До свидания, – сказал я. – Мне тоже пора. – Часы в баре показывали без четверти шесть. – Ciao, Этторе.
– Ciao, Фред, – сказал Этторе. – Это здорово, что вы получите серебряную медаль.
– Не знаю, получу ли.
– Наверняка получите, Фред. Я слышал, что вы наверняка получите ее.
– Ну, до свидания, – сказал я. – Смотрите не попадите в беду, Этторе.
– Не беспокойтесь обо мне. Я не пью и не шляюсь. Я не забулдыга и не бабник. Я знаю, что хорошо и что плохо.
– До свидания, – сказал я. – Я рад, что вас произведут в капитаны.
– Мне не придется ждать производства. Я стану капитаном за боевые заслуги. Вы же знаете. Три звездочки со скрещенными шпагами и короной сверху. Вот это я и есть.
– Всего хорошего.
– Всего хорошего. Когда вы возвращаетесь на фронт?
– Теперь уже скоро.
– Ну, еще увидимся.
– До свидания.
– До свидания. Не хворайте.
Я пошел переулком, откуда через проходной двор можно было выйти к госпиталю. Этторе было двадцать три года. Он вырос у дяди в Сан-Франциско и только что приехал погостить к родителям в Турин, когда объявили войну. У него была сестра, которая вместе с ним воспитывалась у американского дяди и в этом году должна была окончить педагогический колледж. Он был из тех стандартизованных героев, которые на всех нагоняют скуку. Кэтрин его терпеть не могла.
– У нас тоже есть герои, – говорила она, – но знаешь, милый, они обычно гораздо тише.
– Мне он не мешает.
– Мне тоже, но уж очень он тщеславный, и потом, он на меня нагоняет скуку, скуку, скуку.
– Он и на меня нагоняет скуку.
– Ты это для меня говоришь, милый. Но это ни к чему. Можно представить себе его на фронте, и, наверно, он там делает свое дело, но я таких мальчишек не выношу.
– Ну, и не стоит обращать на него внимание.
– Это ты опять для меня говоришь, и я буду стараться, чтоб он мне нравился, но, право же, он противный, противный мальчишка.
– Он сегодня говорил, что будет капитаном.
– Как хорошо! – сказала Кэтрин. – Он, наверно, очень доволен.
– Ты бы хотела, чтоб у меня был чин повыше?
– Нет, милый. Я только хочу, чтобы у тебя был такой чин, чтобы нас пускали в хорошие рестораны.
– Для этого у меня достаточно высокий чин.
– У тебя прекрасный чин. Я вовсе не хочу, чтоб у тебя был более высокий чин. Это могло бы вскружить тебе голову. Ах, милый, я так рада, что ты не тщеславный. Я бы все равно вышла за тебя, даже если б ты был тщеславный, но это так спокойно, когда муж не тщеславный.
Мы тихо разговаривали, сидя на балконе. Луне пора было взойти, но над городом был туман, и она не взошла, и спустя немного времени начало моросить, и мы вошли в комнату. Туман перешел в дождь, и спустя немного дождь полил – очень сильно, и мы слышали, как он барабанит по крыше. Я встал и подошел к двери, чтобы посмотреть, не заливает ли в комнату, но оказалось, что нет, и я оставил дверь открытой.
– Кого ты еще видел? – спросила Кэтрин.
– Мистера и миссис Мейерс.
– Странная они пара.
– Говорят, на родине он сидел в тюрьме. Его выпустили, чтоб он мог умереть на свободе.
– И с тех пор он счастливо живет в Милане?
– Не знаю, счастливо ли.
– Достаточно счастливо после тюрьмы, надо полагать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
– Операция неудачно закончилась, – сказал Этторе. – Если операции заканчиваются неудачно, медалей не дают.
– Сколько раз вы были ранены, Этторе?
– Три раза тяжело. У меня три нашивки за ранения. Вот смотрите. – Он потянул кверху сукно рукава. Нашивки были параллельные серебряные полоски на черном фоне, настроченные на рукав дюймов на восемь ниже плеча.
– У вас ведь тоже есть одна, – сказал мне Этторе. – Уверяю вас, это очень хорошо – иметь нашивки. Я их предпочитаю медалям. Уверяю вас, дружище, три такие штучки – это уже кое-что. Чтоб получить хоть одну, нужно три месяца пролежать в госпитале.
– Куда вы были ранены, Этторе? – спросил вице-консул.
Этторе засучил рукав.
– Вот сюда. – Он показал длинный красный гладкий рубец. – Потом сюда, в ногу. Я не могу показать, потому что это под обмоткой; и еще в ступню. В ноге омертвел кусочек кости, и от него скверно пахнет. Каждое утро я выбираю оттуда осколки, но запах не проходит.
– Чем это вас? – спросил Симмонс.
– Ручной гранатой. Такая штука, вроде толкушки для картофеля. Так и снесла кусок ноги с одной стороны. Вам эти толкушки знакомы? – он обернулся ко мне.
– Конечно.
– Я видел, как этот мерзавец ее бросил, – сказал Этторе. – Меня сбило с ног, и я уже думал, что песенка спета, но от этих толкушек, в общем, мало проку. Я застрелил мерзавца из винтовки. Я всегда ношу винтовку, чтобы нельзя было узнать во мне офицера.
– Какой у него был вид? – спросил Симмонс.
– И всего только одна граната была у мерзавца, – сказал Этторе. – Не знаю, зачем он ее бросил. Наверно, он давно ждал случая бросить гранату. Никогда не видел настоящего боя, должно быть. Я положил мерзавца на месте.
– Какой у него был вид, когда вы его застрелили? – спросил Симмонс.
– А я почем знаю? – сказал Этторе. – Я выстрелил ему в живот. Я боялся промахнуться, если буду стрелять в голову.
– Давно вы в офицерском чине, Этторе? – спросил я.
– Два года. Я скоро буду капитаном. А вы давно в чине лейтенанта?
– Третий год.
– Вы не можете быть капитаном, потому что вы плохо знаете итальянский язык, – сказал Этторе. – Говорить вы умеете, но читаете и пишете плохо. Чтоб быть капитаном, нужно иметь образование. Почему вы не переходите в американскую армию?
– Может быть, перейду.
– Я бы тоже ничего против не имел. Сколько получает американский капитан, Мак?
– Не знаю точно. Около двухсот пятидесяти долларов, кажется.
– Ах, черт! Чего только не сделаешь на двести пятьдесят долларов. Переходили бы вы скорей в американскую армию, Фред. Может, и меня тогда пристроите.
– Охотно.
– Я умею командовать ротой по-итальянски. Мне ничего не стоит выучиться и по-английски.
– Вы будете генералом, – сказал Симмонс.
– Нет, для генерала я слишком мало знаю. Генерал должен знать чертову гибель всяких вещей. Молодчики вроде вас всегда воображают, что война – пустое дело. У вас бы смекалки не хватило даже для капрала.
– Слава богу, мне этого и не нужно, – сказал Симмонс.
– Может, еще понадобится. Вот как призовут всех таких лежебок… Ах, черт, хотел бы я, чтобы вы оба попали ко мне во взвод. И Мак тоже. Я бы сделал вас своим вестовым, Мак.
– Вы славный малый, Этторе, – сказал Мак. – Но боюсь, что вы милитарист.
– Я буду полковником еще до окончания войны, – сказал Этторе.
– Если только вас не убьют раньше.
– Не убьют. – Он дотронулся большим и указательным пальцами до звездочек на воротнике. – Видали, что я сделал? Всегда нужно дотронуться до звездочек, когда кто-нибудь говорит о смерти на войне.
– Ну, пошли, Сим, – сказал Саундерс, вставая.
– Поехали.
– До свидания, – сказал я. – Мне тоже пора. – Часы в баре показывали без четверти шесть. – Ciao, Этторе.
– Ciao, Фред, – сказал Этторе. – Это здорово, что вы получите серебряную медаль.
– Не знаю, получу ли.
– Наверняка получите, Фред. Я слышал, что вы наверняка получите ее.
– Ну, до свидания, – сказал я. – Смотрите не попадите в беду, Этторе.
– Не беспокойтесь обо мне. Я не пью и не шляюсь. Я не забулдыга и не бабник. Я знаю, что хорошо и что плохо.
– До свидания, – сказал я. – Я рад, что вас произведут в капитаны.
– Мне не придется ждать производства. Я стану капитаном за боевые заслуги. Вы же знаете. Три звездочки со скрещенными шпагами и короной сверху. Вот это я и есть.
– Всего хорошего.
– Всего хорошего. Когда вы возвращаетесь на фронт?
– Теперь уже скоро.
– Ну, еще увидимся.
– До свидания.
– До свидания. Не хворайте.
Я пошел переулком, откуда через проходной двор можно было выйти к госпиталю. Этторе было двадцать три года. Он вырос у дяди в Сан-Франциско и только что приехал погостить к родителям в Турин, когда объявили войну. У него была сестра, которая вместе с ним воспитывалась у американского дяди и в этом году должна была окончить педагогический колледж. Он был из тех стандартизованных героев, которые на всех нагоняют скуку. Кэтрин его терпеть не могла.
– У нас тоже есть герои, – говорила она, – но знаешь, милый, они обычно гораздо тише.
– Мне он не мешает.
– Мне тоже, но уж очень он тщеславный, и потом, он на меня нагоняет скуку, скуку, скуку.
– Он и на меня нагоняет скуку.
– Ты это для меня говоришь, милый. Но это ни к чему. Можно представить себе его на фронте, и, наверно, он там делает свое дело, но я таких мальчишек не выношу.
– Ну, и не стоит обращать на него внимание.
– Это ты опять для меня говоришь, и я буду стараться, чтоб он мне нравился, но, право же, он противный, противный мальчишка.
– Он сегодня говорил, что будет капитаном.
– Как хорошо! – сказала Кэтрин. – Он, наверно, очень доволен.
– Ты бы хотела, чтоб у меня был чин повыше?
– Нет, милый. Я только хочу, чтобы у тебя был такой чин, чтобы нас пускали в хорошие рестораны.
– Для этого у меня достаточно высокий чин.
– У тебя прекрасный чин. Я вовсе не хочу, чтоб у тебя был более высокий чин. Это могло бы вскружить тебе голову. Ах, милый, я так рада, что ты не тщеславный. Я бы все равно вышла за тебя, даже если б ты был тщеславный, но это так спокойно, когда муж не тщеславный.
Мы тихо разговаривали, сидя на балконе. Луне пора было взойти, но над городом был туман, и она не взошла, и спустя немного времени начало моросить, и мы вошли в комнату. Туман перешел в дождь, и спустя немного дождь полил – очень сильно, и мы слышали, как он барабанит по крыше. Я встал и подошел к двери, чтобы посмотреть, не заливает ли в комнату, но оказалось, что нет, и я оставил дверь открытой.
– Кого ты еще видел? – спросила Кэтрин.
– Мистера и миссис Мейерс.
– Странная они пара.
– Говорят, на родине он сидел в тюрьме. Его выпустили, чтоб он мог умереть на свободе.
– И с тех пор он счастливо живет в Милане?
– Не знаю, счастливо ли.
– Достаточно счастливо после тюрьмы, надо полагать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70