Другое окно выходило на север, в поле. Если бы лестница оказалась отрезанной, можно было через любое окно выбраться на крышу и оттуда спуститься вниз или же съехать вниз по желобу. Сеновал был большой и, заслышав кого-нибудь, можно было спрятаться в сене. По-видимому, место было надежное. Я был уверен, что мы пробрались бы на юг, если бы в нас не стреляли.
Не может быть, чтобы здесь были немцы. Они идут с севера и по дороге из Чивидале. Они не могли прорваться с юга. Итальянцы еще опаснее. Они напуганы и стреляют в первого встречного. Прошлой ночью в колонне мы слышали разговоры о том, что в отступающей армии на севере немало немцев в итальянских мундирах. Я этому не верил. Такие разговоры всегда слышишь во время войны. И всегда это проделывает неприятель. Вы никогда не услышите о том, что кто-то надел немецкий мундир, чтобы создавать сумятицу в германской армии. Может быть, это и бывает, но об этом не говорят. Я не верил, что немцы пускаются на такие штуки. Я считал, что им это не нужно. Незачем им создавать у нас сумятицу в отступающей армии. Ее создают численность войск и недостатки дорог. Тут и без немцев концов не найдешь. И все-таки нас могут расстрелять, как переодетых немцев. Застрелили же Аймо. Сено приятно пахнет, и оттого, что лежишь на сеновале, исчезают все годы, которые прошли. Мы лежали на сеновале, и разговаривали, и стреляли из духового ружья по воробьям, когда они садились на край треугольного отверстия под самым потолком сеновала. Сеновала уже нет, и был такой год, когда пихты все повырубили, и там, где был лес, теперь только пни и сухой валежник. Назад не вернешься. Если не идти вперед, что будет? Не попадешь снова в Милан. А если попадешь – тогда что? На севере, в стороне Удине, слышались выстрелы. Слышны были пулеметные очереди. Орудийной стрельбы не было. Это кое-что значило. Вероятно, стянули часть войск к дороге. Я посмотрел вниз и в полумраке двора увидел Пиани. Он держал под мышкой длинную колбасу, какую-то банку и две бутылки вина.
– Полезайте наверх, – сказал я. – Вон там лестница.
Потом я сообразил, что нужно помочь ему, и спустился. От лежания на сене у меня кружилась голова. Я был как в полусне.
– Где Бонелло? – спросил я.
– Сейчас скажу, – сказал Пиани. Мы поднялись по лестнице. Усевшись на сене, мы разложили припасы. Пиани достал ножик со штопором и стал откупоривать одну бутылку.
– Запечатано воском, – сказал он. – Должно быть, недурно. – Он улыбнулся.
– Где Бонелло? – спросил я.
Пиани посмотрел на меня.
– Он ушел, tenente, – сказал он. – Он решил сдаться в плен.
Я молчал.
– Он боялся, что его убьют.
Я держал бутылку с вином и молчал.
– Видите ли, tenente, мы вообще не сторонники войны.
– Почему вы не ушли вместе с ним? – спросил я.
– Я не хотел вас оставить.
– Куда он пошел?
– Не знаю, tenente. Просто ушел, и все.
– Хорошо, – сказал я. – Нарежьте колбасу.
Пиани посмотрел на меня в полумраке.
– Я уже нарезал ее, пока мы разговаривали, – сказал он. Мы сидели на сене и ели колбасу и пили ВИНО. Это вино, должно быть, берегли к свадьбе. Оно было так старо, что потеряло цвет.
– Смотрите в это окно, Луиджи, – сказал я. – Я буду смотреть в то.
Мы пили каждый из отдельной бутылки, и я взял свою бутылку с собой, и забрался повыше, и лег плашмя на сено, и стал смотреть в узкое окошко на мокрую равнину. Не знаю, что я ожидал увидеть, но я не увидел ничего, кроме полей и голых тутовых деревьев и дождя. Я пил вино, и оно не бодрило меня. Его выдерживали слишком долго, и оно испортилось и потеряло свой цвет и вкус. Я смотрел, как темнеет за окном; тьма надвигалась очень быстро. Ночь будет черная, оттого что дождь. Когда совсем стемнело, уже не стоило смотреть в окно, и я вернулся к Пиани. Он лежал и спал, и я не стал будить его и молча посидел рядом. Он был большой, и сон у него был крепкий. Немного погодя я разбудил его, и мы тронулись в путь.
Это была очень странная ночь. Не знаю, чего я ожидал, – смерти, может быть, и стрельбы, и бега в темноте, но ничего не случилось. Мы выжидали, лежа плашмя за канавой у шоссе, пока проходил немецкий батальон, потом, когда он скрылся из виду, мы пересекли шоссе и пошли дальше, на север. Два раза мы под дождем очень близко подходили к немцам, но они не видели нас. Мы обогнули город с севера, не встретив ни одного итальянца, потом, немного погодя, вышли на главный путь отступления и всю ночь шли по направлению к Тальяменто. Я не представлял себе раньше гигантских масштабов отступления. Вся страна двигалась вместе с армией. Мы шли всю ночь, обгоняя транспорт. Нога у меня болела, и я устал, но мы шли очень быстро. Таким глупым казалось решение Бонелло сдаться в плен. Никакой опасности не было. Мы прошли сквозь две армии без всяких происшествий. Если б не гибель Аймо, казалось бы, что опасности никогда и не было. Никто нас не тронул, когда мы совершенно открыто шли по железнодорожному полотну. Гибель пришла неожиданно и бессмысленно. Я думал о том, где теперь Бонелло.
– Как вы себя чувствуете, tenente? – спросил Пиани. Мы шли по краю дороги, запруженной транспортом и войсками.
– Прекрасно.
– Я устал шагать.
– Что ж, нам теперь только и дела, что шагать. Тревожиться не о чем.
– Бонелло свалял дурака.
– Конечно, он свалял дурака.
– Как вы с ним думаете быть, tenente?
– Не знаю.
– Вы не можете отметить его как взятого в плен?
– Не знаю.
– Если война будет продолжаться, его родных могут притянуть к ответу.
– Война не будет продолжаться, – сказал какой-то солдат. – Мы идем домой. Война кончена.
– Все идут домой.
– Мы все идем домой.
– Прибавьте шагу, tenente, – сказал Пиани. Он хотел поскорей пройти мимо.
– Tenente? Кто тут tenente? A basso gli ufficiali! Долой офицеров!
Пиани взял меня под руку.
– Я лучше буду звать вас по имени, – сказал он. – А то не случилось бы беды. Были случаи расправы с офицерами.
Мы ускорили шаг и миновали эту группу.
– Я постараюсь сделать так, чтобы его родных не притянули к ответу, – сказал я, продолжая разговор.
– Если война кончилась, тогда все равно, – сказал Пиани. – Но я не верю, что она кончилась. Слишком было бы хорошо, если бы она кончилась.
– Это мы скоро узнаем, – сказал я.
– Я не верю, что она кончилась. Тут все думают, что она кончилась, но я не верю.
– Viva la Pace! [Да здравствует мир! (итал.)] – выкрикнул какой-то солдат. – Мы идем домой.
– Славно было бы, если б мы все пошли домой, – сказал Пиани. – Хотелось бы вам пойти домой?
– Да.
– Не будет этого. Я не верю, что война кончилась.
– Andiamo a casa! [По домам! (итал.)] – закричал солдат.
– Они бросают винтовки, – сказал Пиани. – Снимают их и кидают на ходу. А потом кричат.
– Напрасно они бросают винтовки.
– Они думают, если они побросают винтовки, их не заставят больше воевать.
В темноте под дождем, прокладывая себе путь вдоль края дороги, я видел, что многие солдаты сохранили свои винтовки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
Не может быть, чтобы здесь были немцы. Они идут с севера и по дороге из Чивидале. Они не могли прорваться с юга. Итальянцы еще опаснее. Они напуганы и стреляют в первого встречного. Прошлой ночью в колонне мы слышали разговоры о том, что в отступающей армии на севере немало немцев в итальянских мундирах. Я этому не верил. Такие разговоры всегда слышишь во время войны. И всегда это проделывает неприятель. Вы никогда не услышите о том, что кто-то надел немецкий мундир, чтобы создавать сумятицу в германской армии. Может быть, это и бывает, но об этом не говорят. Я не верил, что немцы пускаются на такие штуки. Я считал, что им это не нужно. Незачем им создавать у нас сумятицу в отступающей армии. Ее создают численность войск и недостатки дорог. Тут и без немцев концов не найдешь. И все-таки нас могут расстрелять, как переодетых немцев. Застрелили же Аймо. Сено приятно пахнет, и оттого, что лежишь на сеновале, исчезают все годы, которые прошли. Мы лежали на сеновале, и разговаривали, и стреляли из духового ружья по воробьям, когда они садились на край треугольного отверстия под самым потолком сеновала. Сеновала уже нет, и был такой год, когда пихты все повырубили, и там, где был лес, теперь только пни и сухой валежник. Назад не вернешься. Если не идти вперед, что будет? Не попадешь снова в Милан. А если попадешь – тогда что? На севере, в стороне Удине, слышались выстрелы. Слышны были пулеметные очереди. Орудийной стрельбы не было. Это кое-что значило. Вероятно, стянули часть войск к дороге. Я посмотрел вниз и в полумраке двора увидел Пиани. Он держал под мышкой длинную колбасу, какую-то банку и две бутылки вина.
– Полезайте наверх, – сказал я. – Вон там лестница.
Потом я сообразил, что нужно помочь ему, и спустился. От лежания на сене у меня кружилась голова. Я был как в полусне.
– Где Бонелло? – спросил я.
– Сейчас скажу, – сказал Пиани. Мы поднялись по лестнице. Усевшись на сене, мы разложили припасы. Пиани достал ножик со штопором и стал откупоривать одну бутылку.
– Запечатано воском, – сказал он. – Должно быть, недурно. – Он улыбнулся.
– Где Бонелло? – спросил я.
Пиани посмотрел на меня.
– Он ушел, tenente, – сказал он. – Он решил сдаться в плен.
Я молчал.
– Он боялся, что его убьют.
Я держал бутылку с вином и молчал.
– Видите ли, tenente, мы вообще не сторонники войны.
– Почему вы не ушли вместе с ним? – спросил я.
– Я не хотел вас оставить.
– Куда он пошел?
– Не знаю, tenente. Просто ушел, и все.
– Хорошо, – сказал я. – Нарежьте колбасу.
Пиани посмотрел на меня в полумраке.
– Я уже нарезал ее, пока мы разговаривали, – сказал он. Мы сидели на сене и ели колбасу и пили ВИНО. Это вино, должно быть, берегли к свадьбе. Оно было так старо, что потеряло цвет.
– Смотрите в это окно, Луиджи, – сказал я. – Я буду смотреть в то.
Мы пили каждый из отдельной бутылки, и я взял свою бутылку с собой, и забрался повыше, и лег плашмя на сено, и стал смотреть в узкое окошко на мокрую равнину. Не знаю, что я ожидал увидеть, но я не увидел ничего, кроме полей и голых тутовых деревьев и дождя. Я пил вино, и оно не бодрило меня. Его выдерживали слишком долго, и оно испортилось и потеряло свой цвет и вкус. Я смотрел, как темнеет за окном; тьма надвигалась очень быстро. Ночь будет черная, оттого что дождь. Когда совсем стемнело, уже не стоило смотреть в окно, и я вернулся к Пиани. Он лежал и спал, и я не стал будить его и молча посидел рядом. Он был большой, и сон у него был крепкий. Немного погодя я разбудил его, и мы тронулись в путь.
Это была очень странная ночь. Не знаю, чего я ожидал, – смерти, может быть, и стрельбы, и бега в темноте, но ничего не случилось. Мы выжидали, лежа плашмя за канавой у шоссе, пока проходил немецкий батальон, потом, когда он скрылся из виду, мы пересекли шоссе и пошли дальше, на север. Два раза мы под дождем очень близко подходили к немцам, но они не видели нас. Мы обогнули город с севера, не встретив ни одного итальянца, потом, немного погодя, вышли на главный путь отступления и всю ночь шли по направлению к Тальяменто. Я не представлял себе раньше гигантских масштабов отступления. Вся страна двигалась вместе с армией. Мы шли всю ночь, обгоняя транспорт. Нога у меня болела, и я устал, но мы шли очень быстро. Таким глупым казалось решение Бонелло сдаться в плен. Никакой опасности не было. Мы прошли сквозь две армии без всяких происшествий. Если б не гибель Аймо, казалось бы, что опасности никогда и не было. Никто нас не тронул, когда мы совершенно открыто шли по железнодорожному полотну. Гибель пришла неожиданно и бессмысленно. Я думал о том, где теперь Бонелло.
– Как вы себя чувствуете, tenente? – спросил Пиани. Мы шли по краю дороги, запруженной транспортом и войсками.
– Прекрасно.
– Я устал шагать.
– Что ж, нам теперь только и дела, что шагать. Тревожиться не о чем.
– Бонелло свалял дурака.
– Конечно, он свалял дурака.
– Как вы с ним думаете быть, tenente?
– Не знаю.
– Вы не можете отметить его как взятого в плен?
– Не знаю.
– Если война будет продолжаться, его родных могут притянуть к ответу.
– Война не будет продолжаться, – сказал какой-то солдат. – Мы идем домой. Война кончена.
– Все идут домой.
– Мы все идем домой.
– Прибавьте шагу, tenente, – сказал Пиани. Он хотел поскорей пройти мимо.
– Tenente? Кто тут tenente? A basso gli ufficiali! Долой офицеров!
Пиани взял меня под руку.
– Я лучше буду звать вас по имени, – сказал он. – А то не случилось бы беды. Были случаи расправы с офицерами.
Мы ускорили шаг и миновали эту группу.
– Я постараюсь сделать так, чтобы его родных не притянули к ответу, – сказал я, продолжая разговор.
– Если война кончилась, тогда все равно, – сказал Пиани. – Но я не верю, что она кончилась. Слишком было бы хорошо, если бы она кончилась.
– Это мы скоро узнаем, – сказал я.
– Я не верю, что она кончилась. Тут все думают, что она кончилась, но я не верю.
– Viva la Pace! [Да здравствует мир! (итал.)] – выкрикнул какой-то солдат. – Мы идем домой.
– Славно было бы, если б мы все пошли домой, – сказал Пиани. – Хотелось бы вам пойти домой?
– Да.
– Не будет этого. Я не верю, что война кончилась.
– Andiamo a casa! [По домам! (итал.)] – закричал солдат.
– Они бросают винтовки, – сказал Пиани. – Снимают их и кидают на ходу. А потом кричат.
– Напрасно они бросают винтовки.
– Они думают, если они побросают винтовки, их не заставят больше воевать.
В темноте под дождем, прокладывая себе путь вдоль края дороги, я видел, что многие солдаты сохранили свои винтовки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70