– Она собирается сюда с подарками.
– Она привозит великолепные подарки. Ты, конечно, тоже ее милый мальчик?
– А как же.
– Вы все ее милые мальчики, – сказала Кэтрин. – Она особенно любит милых мальчиков. Слышишь – дождь.
– Сильный дождь.
– А ты меня никогда не разлюбишь?
– Нет.
– И это ничего, что дождь?
– Ничего.
– Как хорошо. А то я боюсь дождя.
– Почему?
Меня клонило ко сну. За окном упорно лил дождь.
– Не знаю, милый. Я всегда боялась дождя.
– Я люблю дождь.
– Я люблю гулять под дождем. Но для любви это плохая примета.
– Я тебя всегда буду любить.
– Я тебя буду любить в дождь, и в снег, и в град, и… что еще бывает?
– Не знаю. Мне что-то спать хочется.
– Спи, милый, а я буду любить тебя, что бы ни было.
– Ты в самом деле боишься дождя?
– Когда я с тобой, нет.
– Почему ты боишься?
– Не знаю.
– Скажи.
– Не заставляй меня.
– Скажи.
– Нет.
– Скажи.
– Ну, хорошо. Я боюсь дождя, потому что иногда мне кажется, что я умру в дождь.
– Что ты!
– А иногда мне кажется, что ты умрешь.
– Вот это больше похоже на правду.
– Вовсе нет, милый. Потому что я могу тебя уберечь. Я знаю, что могу. Но себе ничем не поможешь.
– Пожалуйста, перестань. Я сегодня не хочу слушать сумасшедшие шотландские бредни. Нам не так много осталось быть вместе.
– Что же делать, если я шотландка и сумасшедшая. Но я перестану. Это все глупости.
– Да, это все глупости.
– Это все глупости. Это только глупости. Я не боюсь дождя. Я не боюсь дождя. Ах, господи, господи, если б я могла не бояться!
Она плакала. Я стал утешать ее, и она перестала плакать. Но дождь все шел.
Глава двадцатая
Как-то раз после обеда мы отправились на скачки. С нами были Фергюсон и Кроуэлл Роджерс, тот самый, что был ранен в глаза при разрыве дистанционной трубки. Пока девушки одевались, мы с Роджерсом сидели на кровати в его комнате и просматривали в спортивном листке отчеты о последних скачках и имена предполагаемых победителей. У Кроуэлла вся голова была забинтована, и он очень мало интересовался скачками, но постоянно читал спортивный листок и от нечего делать следил за всеми лошадьми. Он говорил, что все лошади – страшная дрянь, но лучших тут нет. Старый Мейерс любил его и давал ему советы. Мейерс всегда выигрывал, но не любил давать советы, потому что это уменьшало выдачу. На скачках было много жульничества. Жокеи, которых выгнали со всех ипподромов мира, работали в Италии. Советы Мейерса всегда были хороши, но я не любил спрашивать его, потому что иногда он не отвечал вовсе, а когда отвечал, видно было, что ему очень не хочется это делать, но по каким-то причинам он считал себя обязанным подсказывать нам, и Кроуэллу он подсказывал с меньшей неохотой, чем другим. У Кроуэлла были повреждены глаза, один глаз был поврежден серьезно, и у Мейерса тоже что-то было неладно с глазами, и поэтому он любил Кроуэлла. Мейерс никогда не говорил жене, на какую лошадь он ставит, и она то выигрывала, то проигрывала, чаще проигрывала, и все время болтала.
Вчетвером мы в открытом экипаже поехали в Сан-Сиро. День был прекрасный, и мы ехали через парк, потом ехали вдоль трамвайных путей и наконец выехали за город, где дорога была очень пыльная. По сторонам тянулись виллы за железными оградами, и большие запущенные сады, и канавы с проточной водой, и огороды с запыленной зеленью на грядках. Вдали на равнине виднелись фермерские дома и обширные зеленые участки с каналами искусственного орошения, а на севере поднимались горы. По дороге к ипподрому двигалось много экипажей, и контролер у ворот пропустил нас без билетов, потому что мы были в военной форме. Мы вышли из экипажа, купили программу, пересекли круг и по гладкому плотному дерну дорожки пошли к паддоку. Трибуны были деревянные и старые, а ниже трибун были кассы, и еще другой ряд касс был возле конюшен. У забора толпились солдаты. На паддоке было довольно много народу. Под деревьями, за большой трибуной, конюхи проводили лошадей. Мы увидели знакомых и раздобыли для Фергюсон и Кэтрин стулья и стали смотреть на лошадей.
Они ходили по кругу, гуськом, опустив голову, на поводу у конюхов. Одна лошадь была вороная с лиловатым отливом, и Кроуэлл клялся, что она крашеная. Мы всмотрелись получше и решили, что, пожалуй, он прав. Эту лошадь вывели только за минуту, перед тем как дали сигнал седлать. Мы разыскали ее в программе по номеру у конюха на рукаве, и там значилось: вороной мерин, кличка Япалак. Предстоял заезд для лошадей, ни разу не бравших приза больше тысячи ливров. Кэтрин была твердо убеждена, что у лошади искусственно изменена масть. Фергюсон сказала, что она не уверена. Мне это дело тоже казалось подозрительным. Мы все решили играть эту лошадь и поставили сто лир. В расчетном листке было сказано, что выдача за нее будет тридцатипятикратная. Кроуэлл пошел покупать билеты, а мы остались и смотрели, как жокеи сделали еще один круг под деревьями и потом выехали на дорожку и медленным галопом направились к повороту, на место старта.
Мы поднялись на трибуну, чтоб следить за скачкой. В то время в Сан-Сиро не было резиновой ленточки, и стартер выровнял всех лошадей, – они казались совсем маленькими вдали на дорожке, – и затем, хлопнув своим длинным бичом, дал старт. Они прошли мимо нас; вороная лошадь скакала впереди, и на повороте оставила всех других далеко за собой. Я смотрел в бинокль, как они шли по задней дорожке, и видел, что жокей изо всех сил старается сдержать ее, но он не мог сдержать ее, и когда они вышли из-за поворота на переднюю дорожку, вороная шла на пятнадцать корпусов впереди остальных. Пройдя столб, она сделала еще полкруга.
– Ах, как чудно, – сказала Кэтрин. – Мы получим больше трех тысяч лир. Просто замечательная лошадь.
– Надеюсь, – сказал Кроуэлл, – краска не слиняет до выдачи.
– Нет, правда, чудесная лошадь, – сказала Кэтрин. – Интересно, мистер Мейерс на нее ставил?
– Выиграли? – крикнул я Мейерсу. Он кивнул.
– А я нет, – сказала миссис Мейерс. – А вы, дети, на кого ставили?
– На Япалака.
– Да ну? За него тридцать пять дают.
– Нам понравилась его масть.
– А мне нет. Он мне показался каким-то жалким. Говорили, что на него не стоит ставить.
– Выдача будет небольшая, – сказал Мейерс.
– По подсчетам, тридцать пять, – сказал я.
– Выдача будет небольшая, – сказал Мейерс. – Его заиграли в последнюю минуту.
– Кто?
– Кемптон со своими ребятами. Вот увидите. Хорошо, если вдвое выдадут.
– Значит, мы не получим три тысячи лир? – сказала Кэтрин. – Мне не нравятся эти скачки. Просто жульничество.
– Мы получим двести лир.
– Это чепуха. Это нам ни к чему. Я думала, мы получим три тысячи.
– Жульничество и гадость, – сказала Фергюсон.
– Правда, не будь тут жульничества, мы бы на нее не ставили, – сказала Кэтрин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70