— Должен? — переспросил полковник, и в его странных глазах сверкнула такая жестокая решимость, словно неприятельский танк навел на него жерло своей пушки.
— Ты, дочка, кажется, сказала «должен»?
— Да. Но не в том смысле. А если я не так сказала, прости. Я хотела сказать — пожалуйста, расскажи мне попозже еще какую-нибудь настоящую историю про войну. И объясни мне, пожалуйста, то, чего я не понимаю.
— Можешь говорить «должен», дочка. Черт с ним! Он улыбнулся, и глаза его опять подобрели, хотя — он это знал и сам — они никогда не бывали совсем добрыми. Но тут уж ничего не поделаешь, он и так старался быть поласковей со своей последней, настоящей и единственной любовью.
— Честное слово, дочка, я не возражаю. Право же, нет. Я знаю, что такое отдавать приказы, и в твои годы сам это любил.
— Но я вовсе не хочу приказывать, — сказала девушка. Хоть она и приняла решение не плакать, в глазах у нее стояли слезы. — Я хочу тебе подчиняться.
— Знаю. Но и приказывать тебе тоже хочется. В этом нет ничего дурного. Такие, как мы, без этого не могут.
— Спасибо за «такие, как мы».
— Мне это было совсем нетрудно… — сказал полковник. И добавил: — Дочка.
В эту минуту к их столику подошел портье.
— Извините, — обратился он к полковнику. — Там пришел какой-то человек — кажется, ваш слуга, сударыня, — с довольно большим пакетом для полковника. Оставить пакет в камере хранения или послать наверх, к вам в номер?
— Ко мне в номер, — сказал полковник.
— Пожалуйста, давай посмотрим здесь, — попросила девушка. — Нам ведь все равно, что скажут другие?
— Разверните его и принесите сюда.
— Слушаюсь.
— А потом отнесите поосторожней ко мне и запакуйте как следует к двенадцати часам завтрашнего дня. Я возьму его с собой.
— Слушаюсь, полковник.
— Тебе хочется на него посмотреть? — спросила девушка.
— Очень, — ответил полковник. — Gran Maestro, пожалуйста, еще бутылку редерера и, прошу вас, поставьте стул так, чтобы мы могли поглядеть на портрет. Мы страстные поклонники живописи.
— Больше редерера не заморожено, — сказал Gran Maestro. — Но если хотите, есть перье-жуэ.
— Несите его сюда, — сказал полковник и добавил: — Пожалуйста. — Он обратился к девушке: — Я не привык говорить с людьми, как Джорджи Паттон. Не вижу в этом нужды. К тому же Джорджи Паттон умер.
— Бедняга.
— Да, и был беднягой всю жизнь. Хотя денег у него куры не клевали, да и танков была уйма.
— Тебе не нравятся танки?
— Да. Не столько танки, сколько те, кто в них сидит. Броня превращает людей в наглецов, а это первый шаг к трусости, к настоящей трусости. Может, тут виновата еще и боязнь пространства.
Он взглянул на нее, улыбнулся и пожалел, что заговорил о вещах, которые ей непонятны. У нее был вид неопытного пловца, который привык плавать на мелком месте, у отлогого берега, и вдруг не чувствует больше дна под ногами; он постарался ее ободрить:
— Прости меня, дочка. Я часто бываю несправедлив. И все же в том, что я говорю, больше правды, чем в генеральских мемуарах. После того как человек получит генеральскую звезду или несколько звезд, правда становится для него такой же недосягаемой, как святой Грааль для наших предков.
— Но ведь ты и сам занимал генеральскую должность.
— Не бог весть как долго, — сказал полковник. — Капитаны — вот кто знает настоящую правду и может ее рассказать. А кто не может, тех надо разжаловать.
— А меня ты разжалуешь, если я солгу?
— Смотря по тому, о чем ты будешь лгать.
— А я не собираюсь лгать о чем бы то ни было. Я не хочу, чтобы меня разжаловали. Это звучит так страшно.
— Еще бы, — сказал полковник. — Тебя отошлют в тыл вместе с рапортом в одиннадцати экземплярах — и все одиннадцать я подпишу собственноручно.
— А ты многих разжаловал?
— Порядочно.
В бар вошел портье; он нес портрет в большой раме, лавируя между столиками, как яхта, поднявшая слишком много парусов.
— Возьмите два стула и поставьте их вон туда, — сказал полковник младшему официанту. — Смотрите, не заденьте холст. И придерживайте портрет, не то он упадет. — Повернувшись к девушке, он заметил: — Раму надо будет сменить.
— Знаю, — сказала она. — Но я ее выбирала. Увези его без рамы, а на будущей неделе мы купим другую, получше. А теперь смотри на портрет. Не на раму. Смотри. Говорит он что-нибудь обо мне или нет?
Портрет был хорош — не ремесленный, не холуйский, не манерный и не архисовременный. Вот так бы, наверно, писали наших возлюбленных Тинторетто или, на худой конец, Веласкес, если бы жили среди нас. Однако это не было подражанием ни тому, ни другому. Просто великолепный портрет — они еще попадаются в наше время.
— Поразительно, — сказал полковник. — Вот молодец! Портье и младший официант держали портрет, заглядывая сбоку. Gran Maestro не скрывал своего восхищения. Двумя столиками дальше сидел американец и пытался определить своим журналистским глазом, кто написал этот портрет. Ко всем остальным портрет был повернут тыльной стороной.
— Поразительно, — сказал полковник. — Но ты не можешь делать мне таких подарков.
— Я его уже тебе подарила, — сказала девушка. — Хотя я знаю, что волосы у меня никогда не доставали до плеч.
— А мне кажется, что доставали.
— Если хочешь, я попробую их отрастить.
— Попробуй, — сказал полковник. — Ах ты, чудо мое. Я так тебя люблю. Тебя и ту, что там, на холсте.
— Можешь сказать это громко. Я уверена, что официантов ты не удивишь.
— Отнесите холст наверх, в мой номер, — сказал полковник портье. — Большое спасибо, что вы его нам показали. Если цена будет сходная, я его куплю.
— Цена сходная, — заметила девушка. — А может, сказать им, чтобы они пододвинули стулья вместе с портретом к твоему земляку? Давай устроим для него специальный просмотр. Gran Maestro сообщит ему адрес художника, и твой земляк посетит его мастерскую.
— Это очень красивый портрет, — сказал Gran Maestro. — Но его надо отнести в номер. Не следует давать воли шампанскому.
— Отнесите его в мой номер.
— Ты забыл сказать: «пожалуйста».
— Спасибо, что ты это заметила. Портрет меня так взволновал, что я не отвечаю за свои слова.
— Давай не будем ни за что отвечать.
— Идет, — сказал полковник. — Пусть за все отвечает Gran Maestro. Он всегда за все отвечал.
— Нет, — сказала девушка. — Он сказал это не только из чувства ответственности, но и со зла. Знаешь, в каждом из нас в этом городе сидит что-то злое. Может, он не хотел, чтобы тот человек даже краешком глаза заглянул в чужое счастье.
— Каким бы оно ни было.
— Я научилась этому выражению у тебя, а теперь ты перенял его у меня.
— Так обычно и бывает, — сказал полковник. — Что наживешь в Бостоне, потеряешь в Чикаго.
— Не понимаю.
— Этого, пожалуй, не объяснишь, — сказал полковник. — Хотя нет, — добавил он, — почему же?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54