Вы находитесь в приличном заведении. Здесь у нас не бывает ни смерчей, ни человеков в лодках.
— Я говорю вон о той картине.
— Не раздражайте меня, сэр. Никаких картин там нет. Будь здесь произведение живописи, оно висело бы над стойкой, там, где ему и полагается, и нарисована была бы на нем голая женщина в роскошной позе, вся как есть.
— Я говорю вон о той картине.
— Какой картине, где ?
— Вон там.
— Я с удовольствием угощу вас сельтерской, сэр. Для протрезвления. И кликну вам рикшу, — сказал Бобби.
— Рикшу?
— Да. Если желаете знать правду. Вы сами рикша. Выпили, и хватит с вас.
— Мистер Бобби, — очень вежливо спросил Энди. — А с меня тоже хватит?
— Нет, дружок. Конечно, нет. Наливай себе сам.
— Спасибо, мистер Бобби, — сказал Энди. — Это уже четвертая.
— Да хоть бы и сотая, — сказал Бобби. — Ты же моя гордость.
— Пошли-ка отсюда, Хэл, — сказал тому, кто хотел купить картину, его приятель.
— Да мне хочется купить эту картину, — сказал первый. — Если цена будет подходящая.
— А мне хочется уйти отсюда, — стоял на своем второй. — Потеха потехой, но смотреть, как дети хлещут ром, — это, пожалуй, уж слишком.
— Неужели вы даете этому маленькому мальчику джин? — спросила Бобби недурненькая блондинка, та что сидела в конце стойки ближе к двери. Она была высокого роста, с очень светлыми волосами и симпатичными веснушками. Веснушки у нее были не как у рыжих, а как у блондинок, у которых кожа не обгорает, а покрывается ровным загаром.
— Да, мэм.
— По-моему, это мерзость, — сказала девушка. — Это отвратительно, это мерзко и преступно.
Роджер старался не смотреть на нее, а Томас Хадсон сидел, опустив глаза.
— А что ему, по-вашему, пить, мэм? — спросил Бобби.
— Ничего. Ему вообще пить незачем.
— Это, пожалуй, несправедливо, — сказал Бобби.
— Ах, несправедливо? Значит, отравлять ребенка алкоголем — это справедливо?
— Слышишь, папа? — сказал Том-младший. — Я же говорил, что Энди не следует пить.
— Из трех братьев он один пьет, мэм, поскольку вот этот малый пить бросил, — попытался убедить ее Бобби. — Значит, по-вашему, справедливо лишать единственного из трех столь невинного удовольствия?
— Справедливо? — сказала девушка. — Да вы чудовище. И вы чудовище, — сказала она Роджеру. — И вы тоже, — сказала она Томасу Хадсону. — Все вы мне омерзительны. Видеть вас не могу.
В глазах у нее стояли слезы, она повернулась спиной к мальчикам и к мистеру Бобби и сказала своим спутникам:
— Хоть бы вы вмешались.
— По-моему, это все в шутку, — сказал один из мужчин. — Вроде того грубияна официанта, которого нанимают, чтобы он дерзил гостям. Или как блатной язык.
— Нет, не в шутку. Этот мерзкий тип наливает ему джина. Это же отвратительно, это же трагедия.
— Мистер Бобби, — спросил Томас Хадсон, — а мне больше пяти не положено?
— Сегодня нет, — сказал Бобби. — Я не желаю, чтобы вы расстраивали даму своим поведением.
— Да уведите вы меня отсюда, — сказала девушка. — Не хочу я на это смотреть. — Она заплакала, и двое ее спутников вышли из бара вместе с ней, а Томасу Хадсону, Роджеру и мальчикам стало не по себе.
К ним подошла вторая девушка — та, что была по-настоящему прелестна. Очень красивое загорелое лицо, волосы рыжеватые. Она была в брюках, и Томас Хадсон сразу заметил, что сложение у нее замечательное, а шелковистые волосы колыхались в такт шагам. Ему показалось, что он уже где-то видел эту девушку.
— Ведь это не джин? — спросила она Роджера.
— Нет. Конечно, нет.
— Пойду успокою ее, — сказала девушка. — Она уж очень расстроилась.
И пошла к двери и, выходя, улыбнулась им. Она была просто прелесть.
— Ну вот и все, папа, — сказал Энди. — Можно нам кока-колы?
— А мне пива. Если это не расстроит ту даму, — сказал Том-младший.
— Из-за пива она вряд ли расстроится, — сказал Томас Хадсон. — Разрешите угостить вас? — спросил он человека, который хотел купить картину. — Мы тут дурачились, вы уж нас простите.
— Что вы, что вы, — сказал тот. — Это было очень интересно. Мне все понравилось. Очень понравилось. Я всегда интересовался писателями и художниками. Ведь вы все это, наверно, на ходу сочиняли?
— Да, — сказал Томас Хадсон.
— Так вот насчет этой картины…
— Она собственность мистера Сондерса, — пояснил ему Томас Хадсон. — Я написал эту картину в подарок ему. Вряд ли он ее продаст. Впрочем, картина его, и он волен делать с ней все, что захочет.
— Хочу, чтобы она висела у меня, — сказал Бобби. — И не предлагайте за нее больших денег, потому что тогда я расстроюсь.
— А мне бы очень хотелось повесить у себя эту картину.
— И мне тоже, — сказал Бобби. — Вот она у меня и висит.
— Но, мистер Сондерс, такой ценной картине в баре не место.
Бобби начинал злиться.
— Отвяжитесь от меня, — сказал он. — Нам было весело. Мы тут так веселились! И вот, на-поди, женщина распустила нюни, и все пошло к черту. Я знаю, она рассуждает правильно. Но какого дьявола! Эти правильные рассуждения хоть кого из себя выведут. Моя старуха тоже рассуждает правильно и поступает правильно, а я из-за нее каждый день на стену лезу. А ну вас с вашими рассуждениями. Заявились сюда и сразу — вынь да положь вам эту картину!
— Но, мистер Сондерс, вы же сами потребовали, чтобы ее убрали отсюда. Значит, она продается?
— Это все чепуха, — сказал Бобби. — Это мы вас разыгрывали.
— Так картина не продается?
— Нет. Картина не продается, и не отдается, и не выдается.
— Ну что ж поделаешь. Но если она все-таки будет продаваться — тогда вот моя карточка.
— Прекрасно, — сказал Бобби. — Может, у Тома в мастерской есть что-нибудь на продажу. Есть, Том?
— Нет. Вряд ли, — ответил Томас Хадсон.
— Мне бы хотелось посмотреть ваши работы, — сказал человек с яхты.
— Я сейчас ничего не выставляю, — ответил ему Томас Хадсон. — Если хотите, могу дать вам адрес галереи в Нью-Йорке.
— Благодарю вас. Разрешите, я запишу.
Вечная ручка была при нем, и он записал адрес на обороте своей визитной карточки, а другую дал Томасу Хадсону. Потом поблагодарил Томаса Хадсона еще раз и предложил ему выпить.
— А вы не могли бы назвать мне примерную цену ваших больших полотен?
— Нет, — ответил ему Томас Хадсон. — Это вы справьтесь у моего агента.
— Я сразу же с ним повидаюсь, как только приеду в Нью-Йорк. Вот эта ваша картина чрезвычайно меня заинтересовала.
— Благодарю вас, — сказал Томас Хадсон.
— Значит, она не продается? Окончательно?
— О господи! — сказал Бобби. — Перестаньте вы в самом деле. Картина моя. Том для меня ее написал, потому что я подал ому идею.
Человек, видно, решил, что «шуточки» опять пошли в ход, и улыбнулся понимающей улыбкой.
— Я не хочу приставать…
— А пристаете прямо с ножом к горлу, — сказал ему Бобби. — Ну, хватит. Пейте, я угощаю, а про картину забудьте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119
— Я говорю вон о той картине.
— Не раздражайте меня, сэр. Никаких картин там нет. Будь здесь произведение живописи, оно висело бы над стойкой, там, где ему и полагается, и нарисована была бы на нем голая женщина в роскошной позе, вся как есть.
— Я говорю вон о той картине.
— Какой картине, где ?
— Вон там.
— Я с удовольствием угощу вас сельтерской, сэр. Для протрезвления. И кликну вам рикшу, — сказал Бобби.
— Рикшу?
— Да. Если желаете знать правду. Вы сами рикша. Выпили, и хватит с вас.
— Мистер Бобби, — очень вежливо спросил Энди. — А с меня тоже хватит?
— Нет, дружок. Конечно, нет. Наливай себе сам.
— Спасибо, мистер Бобби, — сказал Энди. — Это уже четвертая.
— Да хоть бы и сотая, — сказал Бобби. — Ты же моя гордость.
— Пошли-ка отсюда, Хэл, — сказал тому, кто хотел купить картину, его приятель.
— Да мне хочется купить эту картину, — сказал первый. — Если цена будет подходящая.
— А мне хочется уйти отсюда, — стоял на своем второй. — Потеха потехой, но смотреть, как дети хлещут ром, — это, пожалуй, уж слишком.
— Неужели вы даете этому маленькому мальчику джин? — спросила Бобби недурненькая блондинка, та что сидела в конце стойки ближе к двери. Она была высокого роста, с очень светлыми волосами и симпатичными веснушками. Веснушки у нее были не как у рыжих, а как у блондинок, у которых кожа не обгорает, а покрывается ровным загаром.
— Да, мэм.
— По-моему, это мерзость, — сказала девушка. — Это отвратительно, это мерзко и преступно.
Роджер старался не смотреть на нее, а Томас Хадсон сидел, опустив глаза.
— А что ему, по-вашему, пить, мэм? — спросил Бобби.
— Ничего. Ему вообще пить незачем.
— Это, пожалуй, несправедливо, — сказал Бобби.
— Ах, несправедливо? Значит, отравлять ребенка алкоголем — это справедливо?
— Слышишь, папа? — сказал Том-младший. — Я же говорил, что Энди не следует пить.
— Из трех братьев он один пьет, мэм, поскольку вот этот малый пить бросил, — попытался убедить ее Бобби. — Значит, по-вашему, справедливо лишать единственного из трех столь невинного удовольствия?
— Справедливо? — сказала девушка. — Да вы чудовище. И вы чудовище, — сказала она Роджеру. — И вы тоже, — сказала она Томасу Хадсону. — Все вы мне омерзительны. Видеть вас не могу.
В глазах у нее стояли слезы, она повернулась спиной к мальчикам и к мистеру Бобби и сказала своим спутникам:
— Хоть бы вы вмешались.
— По-моему, это все в шутку, — сказал один из мужчин. — Вроде того грубияна официанта, которого нанимают, чтобы он дерзил гостям. Или как блатной язык.
— Нет, не в шутку. Этот мерзкий тип наливает ему джина. Это же отвратительно, это же трагедия.
— Мистер Бобби, — спросил Томас Хадсон, — а мне больше пяти не положено?
— Сегодня нет, — сказал Бобби. — Я не желаю, чтобы вы расстраивали даму своим поведением.
— Да уведите вы меня отсюда, — сказала девушка. — Не хочу я на это смотреть. — Она заплакала, и двое ее спутников вышли из бара вместе с ней, а Томасу Хадсону, Роджеру и мальчикам стало не по себе.
К ним подошла вторая девушка — та, что была по-настоящему прелестна. Очень красивое загорелое лицо, волосы рыжеватые. Она была в брюках, и Томас Хадсон сразу заметил, что сложение у нее замечательное, а шелковистые волосы колыхались в такт шагам. Ему показалось, что он уже где-то видел эту девушку.
— Ведь это не джин? — спросила она Роджера.
— Нет. Конечно, нет.
— Пойду успокою ее, — сказала девушка. — Она уж очень расстроилась.
И пошла к двери и, выходя, улыбнулась им. Она была просто прелесть.
— Ну вот и все, папа, — сказал Энди. — Можно нам кока-колы?
— А мне пива. Если это не расстроит ту даму, — сказал Том-младший.
— Из-за пива она вряд ли расстроится, — сказал Томас Хадсон. — Разрешите угостить вас? — спросил он человека, который хотел купить картину. — Мы тут дурачились, вы уж нас простите.
— Что вы, что вы, — сказал тот. — Это было очень интересно. Мне все понравилось. Очень понравилось. Я всегда интересовался писателями и художниками. Ведь вы все это, наверно, на ходу сочиняли?
— Да, — сказал Томас Хадсон.
— Так вот насчет этой картины…
— Она собственность мистера Сондерса, — пояснил ему Томас Хадсон. — Я написал эту картину в подарок ему. Вряд ли он ее продаст. Впрочем, картина его, и он волен делать с ней все, что захочет.
— Хочу, чтобы она висела у меня, — сказал Бобби. — И не предлагайте за нее больших денег, потому что тогда я расстроюсь.
— А мне бы очень хотелось повесить у себя эту картину.
— И мне тоже, — сказал Бобби. — Вот она у меня и висит.
— Но, мистер Сондерс, такой ценной картине в баре не место.
Бобби начинал злиться.
— Отвяжитесь от меня, — сказал он. — Нам было весело. Мы тут так веселились! И вот, на-поди, женщина распустила нюни, и все пошло к черту. Я знаю, она рассуждает правильно. Но какого дьявола! Эти правильные рассуждения хоть кого из себя выведут. Моя старуха тоже рассуждает правильно и поступает правильно, а я из-за нее каждый день на стену лезу. А ну вас с вашими рассуждениями. Заявились сюда и сразу — вынь да положь вам эту картину!
— Но, мистер Сондерс, вы же сами потребовали, чтобы ее убрали отсюда. Значит, она продается?
— Это все чепуха, — сказал Бобби. — Это мы вас разыгрывали.
— Так картина не продается?
— Нет. Картина не продается, и не отдается, и не выдается.
— Ну что ж поделаешь. Но если она все-таки будет продаваться — тогда вот моя карточка.
— Прекрасно, — сказал Бобби. — Может, у Тома в мастерской есть что-нибудь на продажу. Есть, Том?
— Нет. Вряд ли, — ответил Томас Хадсон.
— Мне бы хотелось посмотреть ваши работы, — сказал человек с яхты.
— Я сейчас ничего не выставляю, — ответил ему Томас Хадсон. — Если хотите, могу дать вам адрес галереи в Нью-Йорке.
— Благодарю вас. Разрешите, я запишу.
Вечная ручка была при нем, и он записал адрес на обороте своей визитной карточки, а другую дал Томасу Хадсону. Потом поблагодарил Томаса Хадсона еще раз и предложил ему выпить.
— А вы не могли бы назвать мне примерную цену ваших больших полотен?
— Нет, — ответил ему Томас Хадсон. — Это вы справьтесь у моего агента.
— Я сразу же с ним повидаюсь, как только приеду в Нью-Йорк. Вот эта ваша картина чрезвычайно меня заинтересовала.
— Благодарю вас, — сказал Томас Хадсон.
— Значит, она не продается? Окончательно?
— О господи! — сказал Бобби. — Перестаньте вы в самом деле. Картина моя. Том для меня ее написал, потому что я подал ому идею.
Человек, видно, решил, что «шуточки» опять пошли в ход, и улыбнулся понимающей улыбкой.
— Я не хочу приставать…
— А пристаете прямо с ножом к горлу, — сказал ему Бобби. — Ну, хватит. Пейте, я угощаю, а про картину забудьте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119