Он почувствовал, что у него точно иголками закололо голову, как бывает, если вдруг увидишь, что прямо на тебя по правой стороне дороги несется машина. Но Ара услыхал стук мотора, и повернул голову, и поманил Томаса Хадсона к себе, Томас Хадсон пристал к берегу наискосок от Ары.
Баск влез в шлюпку, держа обмотанного плащом nino дулом вперед на правом плече, прикрытом старой полосатой рубашкой. Вид у него был довольный.
— Иди по протоке, она тебя сама выведет, — сказал Ара. — Мы там встретимся с Вилли.
— Это одна из тех шхун?
— Факт, — сказал Ара. — Но я уверен, они ее бросили. Скоро будет дождь, Том.
— Ты что-нибудь видел?
— Ничего.
— Я тоже.
— Это хороший островок. Я нашел старую тропинку к воде. Но там давно уже не ходили.
— На той стороне, где Вилли, тоже должна быть вода.
— А вот и Вилли, — сказал Ара.
Вилли сидел на песке, поджав ноги, со своим nino на коленях. Томас Хадсон подогнал к нему шлюпку. Вилли поглядел на них. Черные волосы свисали ему на мокрый от пота лоб, здоровый глаз был голубой и сердитый.
— Где вы, говнюки, пропадали? — спросил он.
— Давно они были здесь, Вилли?
— Вчера, судя по их дерьму. Или мне следовало сказать — по их экскрементам?
— Сколько их было?
— Восемь, которые могли экскрементировать. И у троих из них был понос.
— Еще что?
— У них был проводник или лоцман — или какая там у него кличка.
В проводники они взяли местного рыбака. Рыбак жил в хижине, крытой пальмовыми листьями, и солил и сушил на решетке нарезанное полосками мясо барракуды, а потом продавал его китайцам, а те скупали его для китайских лавочников, которые продают сушеную барракуду под видом трески. Рыбак насолил и насушил огромное количество рыбы, судя по виду решетки.
— Фрицы кушай треска много-много, — сказал Вилли.
— Это на каком языке?
— На моем личном, — сказал Вилли. — Тут у всех свой язык. У басков, например, или еще у кого. Есть возражения?
— Рассказывай дальше.
— Бай-бай тут все возле дыма, — сказал Вилли. — Кушай свинкино мясо. То самое, что взяли, где устроили бойню. У главный фриц нет консервы или бережет.
— Не валяй дурака и говори по-людски.
— Масса Хадсон все равно теряй день, потому ливневые осадки, сопровождаемые шквальными ветрами. Лучше слушай Вилли, знаменитый следопыт пампасов. Вилли говори свой язык.
— Прекрати.
— Слушай, Том, кто дважды находил фрицев?
— А что случилось со шхуной?
— Шхуна больше нету. Много гнилой доска. Из корма одна доска вон упал.
— Шли в темноте, наверно, наткнулись на что-нибудь.
— Должно быть, так. Ну ладно, больше не буду. Они ушли на запад, к солнцу. Восемь человек и проводник. А может, и девять, если капитан не мог экскрементировать по причине своей высокой ответственности, что случается и с нашим капитаном, когда у него неполадки, а тут еще дождь собрался. Шхуна, что они бросили, провоняла насквозь и вся загажена свиньями, и курами, и тем фрицем, которого мы похоронили. У них еще один раненый, но, кажется, не тяжело, судя по бинтам.
— Гной?
— Да. Но чистый гной. Хочешь все это сам посмотреть или поверишь мне на слово?
— Я верю каждому твоему слову, но посмотреть все-таки хочу.
Он все увидел: следы, костер, возле которого они спали и на котором стряпали, брошенные бинты, заросль, которую они использовали как отхожее место, канавку, которую шхуна прорезала в песке, когда они загнали ее на берег. Теперь уже шел сильный дождь и налетали первые порывы шквала.
— Наденьте плащи и спрячьте nines под ними, — сказал Ара. — Мне же вечером придется их укладывать.
— Я тебе помогу, — сказал Вилли. — Мы дышим фрицам в затылок, Том.
— Но впереди у них обширная территория, и с ними человек, знающий местность.
— Вот у тебя всегда так, — сказал Вилли. — Что он может знать, чего мы не знаем?
— Очень многое.
— Ну и хрен с ним. Вот доберемся, и я вымоюсь с мылом на корме. Ух, до чего стосковалась кожа по хорошей пресной воде и мылу!
Дождь теперь так лил, что, когда они вышли из-за мыса, трудно было даже найти судно. Шквал передвинулся к океану и был так свиреп, а дождь так силен, что пытаться разглядеть судно было все равно что смотреть на какой-нибудь предмет сквозь струи водопада. Все бочки в одну минуту переполнит, подумал Томас Хадсон. Из кранов в камбузе вода уже, наверно, в море хлещет.
— Том, сколько дней назад был последний дождь? — спросил Вилли.
— Надо посмотреть в корабельном журнале. Что-то вроде пятидесяти.
— Похоже, это уже муссон начинается, — сказал Вилли, — Дай мне тыкву, я буду вычерпывать.
— Не замочи своего nino.
— Приклад у меня между колен, а ствол на левом плече под плащом, — сказал Вилли. — Такого комфорта он в жизни своей не видал. Дай мне тыкву.
На корме все купались голышом. Мылились, стоя то на одной ноге, то на другой, нагибаясь, чтобы не сразу смыло, а потом, растершись, откидывались назад, прямо под хлещущий дождь. Смуглые тела казались белыми в этом странном освещении. Томасу Хадсону вспомнились купальщики Сезанна, но потом он решил, что интересней бы это получилось у Эйкинса. А потом подумал, что следовало бы ему самому это написать: катер на фоне сокрушительной белизны прибоя, прорвавшей серую пелену дождя, и чернота налетевшего шквала, и мгновенный проблеск солнца, сделавший серебряными дождевые струи и осиявший купальщиков на корме.
Он подвел шлюпку к борту, и Ара забросил конец, и вот они уже были дома.
XI
Вечером, во время дождя, он проверил все места, где после долгих засушливых дней обнаружилась течь, и присмотрел за тем, чтобы всюду были подставлены ведра, а самые щелки, пропускавшие воду, были обведены толстой карандашной чертой; и, когда все это было сделано и дождь перестал, он посовещался со своим помощником и с Арой, и они распределили все вахты, установили обязанности каждого из команды и договорились о разных других делах. После ужина те, кто был свободен от вахты, сели играть в покер, а Томас Хадсон поднялся на мостик. Он взял с собой свой опрыскиватель, надувной матрац и легкое одеяло.
Он решил полежать и отдохнуть, не думая ни о чем. Иногда это ему удавалось. Иногда он просто думал о звездах, не философствуя, или об океане — вне связанных с ним задач, или о восходе солнца — без тревоги за наступающий день.
Он чувствовал себя с головы до ног очень чистым после того, как с мылом вымылся на корме под дождем. Вот буду просто лежать и радоваться ощущению чистоты, думал он. Он знал, что не стоит теперь думать о женщине, бывшей матерью его сына, и о том, как они любили друг друга, о тех местах, где они бывали вдвоем, и о днях, когда произошел их разрыв. И о Томе тоже думать не нужно. Это он запретил себе, как только узнал.
О двух других тоже ни к чему было думать. Их он тоже потерял, и теперь думать о них ни к чему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119