- С какой стати?
- Я просто спрашиваю.
- Нет, конечно. Она меня никогда не интересовала - ни как певица, ни как человек.
- А господина Винокурова?
- Думаю, ваш вопрос лучше всего адресовать ему, - раздраженно сказала Эгерт.
- Согласен. Но в данном случае мне хочется рассчитывать на вашу любезность.
Она усмехнулась:
- Ну что вам сказать? Знаю лишь, что эта певичка многим вскружила голову. Кто-то из-за нее разорился, кто-то собирался стреляться или даже застрелился - не помню. В общем, с ее именем были связаны скандалы. Она умела производить впечатление и превращать мужчин в свиней. Что же касается Винокурова, то даже не знаю, что сказать вам. Я ведь тогда совсем не интересовалась ни им, ни его жизнью. Но не думаю, чтобы он был среди ее поклонников. Нет, не думаю. При всех его недостатках, а их у него имелось неисчислимое множество, он обладал достаточно изысканным вкусом. Этого у него не отнимешь. Видимо, сказывалась порода. Я, признаться, верю в голубую кровь. Но разрешите и мне вопрос. Я донимаю, что при допросах этого не полагается...
- Нет, отчего же.
- Почему вас вдруг заинтересовала Ясинская? Ведь она уж наверняка не имеет никакого отношения ни к ценностям "Алмазного фонда", ни вообще ко всей этой истории. Уверена, что эта милая певичка уже давно поет или танцует где-нибудь в Париже, Праге или Берлине.
- Может быть, - согласился я, - но дело в том, что в девятнадцатом году она еще находилась в России.
- Вон как? - поразилась Эгерт. - Где же?
- В столице Колчака, в Омске, Елена Петровна.
- Любопытно.
- Безусловно. Но еще любопытней, что оттуда она ездила в Екатеринбург, где служил тогда господин Винокуров. А самое любопытное заключается в том, что из Екатеринбурга в Омск она привезла серьги-каскады, о которых мы с вами так подробно говорили, Елена Петровна.
Я взглянул на Эгерт и поразился: мне еще ни разу не приходилось видеть, чтобы лицо человека так быстро и так разительно менялось. Менялось на глазах. Посерела и обвисла кожа щек, запали глаза.
- Вы... хотите... сказать...
- Нет, Елена Петровна. Я ничего не хочу сказать. Абсолютно ничего, за исключением, понятно, того, что я вам уже сказал. Мне бы только хотелось, чтобы вы прочли вот эти документы.
- До-ку-менты?
- Да, вот в этой папке.
Я налил в мутный граненый стакан немного воды:
- Выпейте.
- Бла-го-дарю.
Она отстранила стакан. Как слепая, зашарила по столу, натыкаясь на лампу, чернильницу, пресс-папье.
Хвощиков поспешно протянул ей папку. Трясущимися руками она схватила ее, но не удержала. Папка выскользнула из рук и упала на стол.
- Вот здесь, - сказал Хвощиков и раскрыл папку на нужном месте. Прошу-с.
- Да, да... благодарю, - и вновь слепые руки зашаркали по столу.
Мне было неприятно наблюдать эту сцену. Кажется, нечто похожее испытывал и Хвощиков.
Болела голова.
За окном в четко разграфленных решеткой квадратах серело мутное, напоминающее суп из мерзлой картошки, небо. Будто подвыпивший мастеровой, покачивался тополек - единственное дерево, которое росло в обширном дворе Центророзыска. Оно напоминало о том, что где-то, совсем недалеко, есть леса, реки, озера. А впрочем, черт с ними, с этими лесами и озерами. Существуют ли они? Может, просто кем-то выдуманы от нечего делать.
Шелест страниц, прерываемый деликатным покашливанием Хвощикова. Сдавленный, словно гвоздь клещами, голос Эгерт:
- Мерзавец... Он подарил этой шлюхе украденные у меня серьги.
Всхлипывания. Шуршание переворачиваемых Эгерт страниц.
Теперь она, видимо, уже читает резолюцию директора колчаковского департамента милиции.
Как он там написал? Да... "Против ареста и этапирования О.Г.Мессмера в Омскую следственную тюрьму не возражаю..."
А может быть, уже добралась до уведомления начальника тюрьмы о смерти схимника Афанасия, которого никогда не причислят к великомученикам, упокой господь его беспокойную душу?..
Может быть.
Упорно скребется в окно своими зелеными ветками тополек. Головная боль утихла, зато явственней стал почему-то запах нафталина.
Я прислушался - снова шелест страниц. Затем - тишина. Значит, дочитала.
Эгерт уже не плакала, но глаза ее были полны слез. Конфузливо и в то же время деловито возился у стола Хвощиков.
Теперь следовало ждать признания. Что ж, подождем.
А некоторое время спустя, украсив протокол допроса последней кляксой, Хвощиков поспешно записывал новые показания Елены Эгерт.
Да, она солгала. Она никогда не любила Олега Григорьевича Мессмера и стыдилась этого. Он заслуживал настоящей любви, которой достойны немногие. Честный, благородный и великодушный человек, все прощающий людям и ничего себе.
Но что поделаешь? Русские говорят: сердцу не прикажешь.
Банально? Но оттого, что истина банальна, она не перестает быть истиной.
Да, она неблагодарная, подлая тварь. Но иной она быть не может. И когда в девятнадцатом году Винокуров поманил ее пальцем, она забыла про все и пошла за ним. Забыла про свои обязательства перед богом и людьми, перед сестрой, обществом и в первую очередь перед Олегом Григорьевичем, которому исковеркала жизнь. Она бросила под ноги Винокурова свою и чужую честь. Ей нужно было от него так мало. Но она не получила и этого. Тогда же, в Варшаве, он готов был завести интрижку с Вандой, которая была совсем ребенком.
Но к чему вспоминать о Варшаве?
А потом... Потом промелькнувшие, как в кошмаре, все эти страшные годы война, Февральская революция, Октябрьская...
Она старалась забыть о нем, и ей казалось, что это ей удалось.
Казалось...
А потом случайная встреча у общих знакомых. И все началось заново.
Знал ли он о том, что у нее хранятся ценности "Алмазного фонда"?
Разумеется. Может быть, от нее. Может быть, от кого-то другого. Ей трудно сейчас вспомнить. Да и какое это имеет значение?
А потом... Потом он предложил ей вместе с ним уехать за границу. Да, они собирались взять с собой эти драгоценности. Ради него она готова была на все: на любую подлость, преступление...
Он увез чемодан днем в день ареста Галицкого. А вечером Винокуров должен был заехать за ней. Но он не приехал... Она прождала всю ночь напрасно. И тогда она поняла, что вновь обманута, что единственное, что ей осталось, - это умереть.
К несчастью, ее спасли.
Зачем? Кому теперь нужна ее жизнь?
А этот мерзавец по-прежнему процветает. Теперь из-за него и его любовницы, этой Ванды, погиб Олег Григорьевич Мессмер...
- Не торопитесь, Елена Петровна. Ваши показания трудно протоколировать, - сказал я. - Итак, все оставшиеся в чемодане ценности "Алмазного фонда" были вами в апреле 1918 года добровольно отданы господину Винокурову?
- Да.
- И больше никакими сведениями о Винокурове и ценностях вы не располагаете. Так?
- Да.
- История с человеком, выдававшим себя за Косачевского, вами придумана?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70