Кто-то мне говорил, что после многих лет совместной жизни муж и жена становятся похожими друг на друга и внешне и внутренне. Раньше я этого как-то не замечал. Но когда Ида впилась в меня своими близорукими, широко открытыми глазами, а затем оседлала переносицу болтавшимся на шнурке пенсне, я понял, что этот "кто-то" был прав.
- Косачевский? - спросила она и выдернула за руку из круговерти толпы Машку.
- Косачевский.
- Живой?
- Живой, - покорно подтвердил я и в доказательство сказанного взял у нее чемодан.
- Странно, - сказала Ида, продолжая изучать меня через стеклышки пенсне. - Мы тебя давно считали мертвым.
- Знаю.
- Говорили, что тебя расстреляли махновцы...
- Знаю.
- ...и что ты перед смертью пел "Интернационал".
- Слышал.
- Выходит, врали?
- Получается, что так.
- Чудеса, - раздумчиво сказала она и добавила: - Я очень рада, что ты жав.
- Я тоже.
Все до мелочей напоминало первую встречу с Зигмундом. Теперь нам лишь оставалось поцеловаться. Но тут выяснилось, что "кто-то" несколько преувеличивал.
- Целоваться? Зачем? - удивилась Ида и сказала Машке: - Поздоровайся с дядей Леней.
Машка, выглядывавшая из-за спины матери, неуверенно протянула мне свою костлявую лапку:
- Здрасте...
- Здравствуй, Мария Зигмундовна. С приездом.
Машка была польщена.
- А чего мы, собственно говоря, стоим?
Я пожал плечами:
- Ты же никак не хочешь поверить, что я жив.
- Уже поверила. Почти поверила...
- Тогда пошли.
Когда мы подошли к извозчичьей бирже, Ида замедлила шаг, словно припоминая что-то, и рассеянно спросила:
- Да, кстати, а где Зигмунд? - Она вновь надела на нос пенсне и внимательно оглядела меня с ног до головы, словно рассчитывая обнаружить своего мужа в одном из карманов моего френча или галифе. - Так где же он? недоумевающе повторила она.
- Уехал.
- Куда?
- В Орел.
- Но я же отправила телеграмму.
- Если бы ты догадалась это сделать на день раньше, тебя бы встречал не я, а он.
- Понимаешь, все получилось...
- ...Экспромтом, - закончил я.
- Да, а как ты догадался? - удивилась она и тут же рассмеялась: Знаешь, какую подпольную кличку мне дали в Ревеле?
- Понятия не имею.
- Экспромт.
- Видимо, ты успела себя там соответствующим образом зарекомендовать.
- С самой лучшей стороны, - заверила меня Ида и спросила: - Так куда ты собираешься нас везти?
- Ты же знаешь, что я не любитель экспромтов.
- Во 2-й Дом Советов?
- Совершенно верно, туда. В тот самый номер, в котором ты оставила Зигмунда, отправляясь в Ревель. Никаких экспромтов.
В "Метрополь" мы приехали в начале одиннадцатого. Как раз в это время агент первого разряда Московского уголовного розыска Прозоров, прикомандированный к бригаде "Мобиль" Центророзыска республики, сидя в кабинете Борина, писал на мое имя объяснение:
"Когда мы подходили к расположенному у Покровских ворот Салону искусств, подследственный Перхотин неожиданно напал на меня, пытаясь обезоружить, а когда это ему не удалось, кинулся бежать вдоль правой стороны Белгородского проезда в направлении интендантского вещевого склада. После оклика "Стой!", а затем "Стой, стрелять буду!" мною, в соответствии с инструкцией, было применено оружие, в результате чего гражданин Перхотин, по уголовной кличке Кустарь, был убит..."
III
Прозоров своим обычным бесцветным голосом, почти дословно, пересказывал мне объяснительную записку:
- Когда мы подошли к Салону искусств, Перхотин, схватив меня за кисть правой руки, пытался обезоружить. Я вырвал руку и отбросил его ударом в челюсть. Он, как мне показалось, опять хотел на меня кинуться, но затем, верно, раздумал и бросился бежать вдоль правой стороны Белгородского проезда, мимо булочной, к интендантскому вещевому складу...
По мере его рассказа во мне нарастало глухое раздражение, которое я никак не мог приглушить.
- Вы уже об этом писали в своем объяснении.
- Да, - подтвердил он и попросил у меня разрешения закурить.
- Курите.
Прозоров достал из нагрудного кармана френча мятую папиросу, чиркнул зубчатым колесиком пузатой зажигалки, прикурил, глубоко затянулся.
- А теперь давайте разберемся.
- Да в чем тут разбираться, товарищ Косачевский? И так все ясно.
- Хочу кое-что уточнить.
- Слушаю.
- Когда Перхотин побежал по Белгородскому проезду, вы пытались его преследовать?
- Простите? - сказал он.
- Вы бежали за Перхотиным и стреляли в него на бегу?
- Нет, не бежал я за ним. Смысла бежать за ним не было, скрылся бы он.
- Значит, стреляли стоя?
- Стоя.
- С того самого места, где он на вас напал?
- Вроде.
- Вроде или с того самого?
- С того самого.
- Покажите мне это место на плане.
Он взял у меня лист бумаги с тщательно вычерченным Суховым планом места происшествия и поставил карандашом маленький крестик.
- Вот здесь он на меня напал, у этого дерева. Отсюда я и стрелял.
- Сколько было произведено выстрелов?
- Четыре.
- Один вверх и три в убегающего?
- Так точно.
- Когда вы в первый раз выстрелили в Перхотина, где он находился? Покажите на алане.
- Вот здесь, у этого дома с мезонином. Я еще опасался, что он забежит во двор.
- Понятно. Вы куда целились?
- В ноги. Но тут дело такое - лишь бы не промазать. А уж куда попадешь...
- Но вы не промазали: все три пули в цель попали. Не многовато ли?
- Так вышло.
- После какого по счету выстрела Перхотин упал?
- После третьего. Иначе я бы трижды не стрелял в него.
- А после первого выстрела он продолжал бежать?
- Вроде бы приостановился, но точно сказать не могу: не в тире ведь. Все вгорячах. Как угадаешь - первым выстрелом задел или третьим? Одна мысль - не дать убежать. Тут уж лучше перестараться, я так думаю...
- С какого расстояния вы стреляли в Перхотина?
- Точно не скажу.
- А вы прикиньте по плану. Вот дом с мезонином, а вот место, где он на вас напал.
- Метров двадцать будет, может, двадцать пять. Так?
- Так, - подтвердил я. - Именно так получается по вашему письменному и по вашему устному объяснению: двадцать - двадцать пять метров.
За дверью комнаты, в коридоре четко прозвучали и заглохли в отдалении чьи-то шаги. Вокруг люстры кружились в своей дурацкой карусели мухи. Тихо и жалобно скрипел стул под плотно сбитым, мускулистым телом Прозорова.
О чем он сейчас думал и думал ли о чем-либо?
Прозоров докурил папиросу до мундштука, аккуратно пригасил ее в пепельнице. Обращая на себя внимание, кашлянул. Дескать, во всем разобрались, все выяснили, так чего зря время терять?
Вполголоса спросил почтительно:
- Разрешите быть свободным, товарищ Косачевский?
- Нет, не разрешу.
- Как прикажете.
- Из этого кабинета вы уйдете уже под конвоем, Прозоров.
Колыхнулась сбоку от меня задернутая штора. Это не выдержали нервы у стоявшего между ней и окном оперативника, которого поместил туда на всякий случай Сухов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
- Косачевский? - спросила она и выдернула за руку из круговерти толпы Машку.
- Косачевский.
- Живой?
- Живой, - покорно подтвердил я и в доказательство сказанного взял у нее чемодан.
- Странно, - сказала Ида, продолжая изучать меня через стеклышки пенсне. - Мы тебя давно считали мертвым.
- Знаю.
- Говорили, что тебя расстреляли махновцы...
- Знаю.
- ...и что ты перед смертью пел "Интернационал".
- Слышал.
- Выходит, врали?
- Получается, что так.
- Чудеса, - раздумчиво сказала она и добавила: - Я очень рада, что ты жав.
- Я тоже.
Все до мелочей напоминало первую встречу с Зигмундом. Теперь нам лишь оставалось поцеловаться. Но тут выяснилось, что "кто-то" несколько преувеличивал.
- Целоваться? Зачем? - удивилась Ида и сказала Машке: - Поздоровайся с дядей Леней.
Машка, выглядывавшая из-за спины матери, неуверенно протянула мне свою костлявую лапку:
- Здрасте...
- Здравствуй, Мария Зигмундовна. С приездом.
Машка была польщена.
- А чего мы, собственно говоря, стоим?
Я пожал плечами:
- Ты же никак не хочешь поверить, что я жив.
- Уже поверила. Почти поверила...
- Тогда пошли.
Когда мы подошли к извозчичьей бирже, Ида замедлила шаг, словно припоминая что-то, и рассеянно спросила:
- Да, кстати, а где Зигмунд? - Она вновь надела на нос пенсне и внимательно оглядела меня с ног до головы, словно рассчитывая обнаружить своего мужа в одном из карманов моего френча или галифе. - Так где же он? недоумевающе повторила она.
- Уехал.
- Куда?
- В Орел.
- Но я же отправила телеграмму.
- Если бы ты догадалась это сделать на день раньше, тебя бы встречал не я, а он.
- Понимаешь, все получилось...
- ...Экспромтом, - закончил я.
- Да, а как ты догадался? - удивилась она и тут же рассмеялась: Знаешь, какую подпольную кличку мне дали в Ревеле?
- Понятия не имею.
- Экспромт.
- Видимо, ты успела себя там соответствующим образом зарекомендовать.
- С самой лучшей стороны, - заверила меня Ида и спросила: - Так куда ты собираешься нас везти?
- Ты же знаешь, что я не любитель экспромтов.
- Во 2-й Дом Советов?
- Совершенно верно, туда. В тот самый номер, в котором ты оставила Зигмунда, отправляясь в Ревель. Никаких экспромтов.
В "Метрополь" мы приехали в начале одиннадцатого. Как раз в это время агент первого разряда Московского уголовного розыска Прозоров, прикомандированный к бригаде "Мобиль" Центророзыска республики, сидя в кабинете Борина, писал на мое имя объяснение:
"Когда мы подходили к расположенному у Покровских ворот Салону искусств, подследственный Перхотин неожиданно напал на меня, пытаясь обезоружить, а когда это ему не удалось, кинулся бежать вдоль правой стороны Белгородского проезда в направлении интендантского вещевого склада. После оклика "Стой!", а затем "Стой, стрелять буду!" мною, в соответствии с инструкцией, было применено оружие, в результате чего гражданин Перхотин, по уголовной кличке Кустарь, был убит..."
III
Прозоров своим обычным бесцветным голосом, почти дословно, пересказывал мне объяснительную записку:
- Когда мы подошли к Салону искусств, Перхотин, схватив меня за кисть правой руки, пытался обезоружить. Я вырвал руку и отбросил его ударом в челюсть. Он, как мне показалось, опять хотел на меня кинуться, но затем, верно, раздумал и бросился бежать вдоль правой стороны Белгородского проезда, мимо булочной, к интендантскому вещевому складу...
По мере его рассказа во мне нарастало глухое раздражение, которое я никак не мог приглушить.
- Вы уже об этом писали в своем объяснении.
- Да, - подтвердил он и попросил у меня разрешения закурить.
- Курите.
Прозоров достал из нагрудного кармана френча мятую папиросу, чиркнул зубчатым колесиком пузатой зажигалки, прикурил, глубоко затянулся.
- А теперь давайте разберемся.
- Да в чем тут разбираться, товарищ Косачевский? И так все ясно.
- Хочу кое-что уточнить.
- Слушаю.
- Когда Перхотин побежал по Белгородскому проезду, вы пытались его преследовать?
- Простите? - сказал он.
- Вы бежали за Перхотиным и стреляли в него на бегу?
- Нет, не бежал я за ним. Смысла бежать за ним не было, скрылся бы он.
- Значит, стреляли стоя?
- Стоя.
- С того самого места, где он на вас напал?
- Вроде.
- Вроде или с того самого?
- С того самого.
- Покажите мне это место на плане.
Он взял у меня лист бумаги с тщательно вычерченным Суховым планом места происшествия и поставил карандашом маленький крестик.
- Вот здесь он на меня напал, у этого дерева. Отсюда я и стрелял.
- Сколько было произведено выстрелов?
- Четыре.
- Один вверх и три в убегающего?
- Так точно.
- Когда вы в первый раз выстрелили в Перхотина, где он находился? Покажите на алане.
- Вот здесь, у этого дома с мезонином. Я еще опасался, что он забежит во двор.
- Понятно. Вы куда целились?
- В ноги. Но тут дело такое - лишь бы не промазать. А уж куда попадешь...
- Но вы не промазали: все три пули в цель попали. Не многовато ли?
- Так вышло.
- После какого по счету выстрела Перхотин упал?
- После третьего. Иначе я бы трижды не стрелял в него.
- А после первого выстрела он продолжал бежать?
- Вроде бы приостановился, но точно сказать не могу: не в тире ведь. Все вгорячах. Как угадаешь - первым выстрелом задел или третьим? Одна мысль - не дать убежать. Тут уж лучше перестараться, я так думаю...
- С какого расстояния вы стреляли в Перхотина?
- Точно не скажу.
- А вы прикиньте по плану. Вот дом с мезонином, а вот место, где он на вас напал.
- Метров двадцать будет, может, двадцать пять. Так?
- Так, - подтвердил я. - Именно так получается по вашему письменному и по вашему устному объяснению: двадцать - двадцать пять метров.
За дверью комнаты, в коридоре четко прозвучали и заглохли в отдалении чьи-то шаги. Вокруг люстры кружились в своей дурацкой карусели мухи. Тихо и жалобно скрипел стул под плотно сбитым, мускулистым телом Прозорова.
О чем он сейчас думал и думал ли о чем-либо?
Прозоров докурил папиросу до мундштука, аккуратно пригасил ее в пепельнице. Обращая на себя внимание, кашлянул. Дескать, во всем разобрались, все выяснили, так чего зря время терять?
Вполголоса спросил почтительно:
- Разрешите быть свободным, товарищ Косачевский?
- Нет, не разрешу.
- Как прикажете.
- Из этого кабинета вы уйдете уже под конвоем, Прозоров.
Колыхнулась сбоку от меня задернутая штора. Это не выдержали нервы у стоявшего между ней и окном оперативника, которого поместил туда на всякий случай Сухов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70