- Что "ни"?
- Не лезь попередь батьки в пекло, - остановил его комиссар бандотдела. Он не торопясь допил чай и, не прибегая уже к "украинской мови" (как я потом узнал, несмотря на свою фамилию, он всю жизнь прожил в Костроме, а в Харьков его забросила гражданская война), сказал:
- Мы не три музейных экспоната нашли, а двести.
От неожиданности Павел обжегся кипятком и заговорил по-украински:
- Скильки?!
- Двести, друг ситцевый.
- Пяток, мабуть?
- Двести.
- Брешешь, - сказал Павел и смолк, исчерпав, видимо, свой скромный запас украинских слов.
Приходько с треском раздробил белоснежными зубами кусочек сахара и протянул Павлу пустую кружку:
- Плесни еще...
- ...парубок, - подсказал я.
- Во-во, парубок, - обрадовался он и, поставив на стол кружку с дымящимся чаем, солидно сказал:
- Брешут, парубок, тильки собаки у околицы, а я не брошу.
- Ну врешь, - миролюбиво поправился Павел.
- Ни, - не согласился Приходько. - Привираю - да, но не вру. Да и привираю-то самую малость. Избави бог от вранья. Я за правду держусь, как дитя за подол матери. Меня правде отец еще в отрочестве учил. Да как! Сколько лет прошло, а учебное то место и по сей день чешется! Как сяду - так тут же о правде и вспоминаю. Так что о вранье ты зря.
Борин улыбнулся: Приходько ему нравился.
- А "малость"-то... велика? - деликатно спросил он.
- С привиранием?
- Да-с, ежели позволите.
- Да нет, - заверил его Приходько. - Тильки для счету. Ровненько чтоб было.
- Вроде как бы для округлости?
- Для ее самой.
- А списочек-то имеется? - с той же деликатностью спросил Борин, стремясь уточнить размеры "малости", которая потребовалась Приходьке для "округлости".
- Имеется, имеется, - успокоил Борина Сергей Яковлевич. - Сейчас пошукаем.
- Мабуть, и н-найдем, - съехидничал Павел.
- Найдем, парубок, найдем, - заверил его Приходько. Он извлек из офицерской полевой сумки сложенные вчетверо листы бумаги. - Дывись, парубок, и завидуй. Нашими доблестными ребятами найдено, изъято и возвращено трудовому народу сто шестьдесят девять экспонатов музея.
Действительно, в списке насчитывалось сто шестьдесят девять предметов.
Тут были златники Владимира Равноапостольного и восемь золотых монет Дмитрия Донского с именем хана Тохтамыша на оборотной стороне, пять золотых лидийского царя Креза, одна из двух серий исторических медалей, выбитых при русской императрице Екатерине II, геммы и многие другие ценности из богатейших коллекций музея.
В отличие от нас, харьковчанам было чем похвастать. И если Приходько округлил, то самую малость, причем эта "малость" действительно была невелика. Выходило, что Харьковскому музею возвращено более половины разграбленных Лупачом экспонатов.
- Ну как? - спросил Приходько.
- З-здорово, - откликнулся Павел.
- Так-то, парубок.
- Гляжу я на список, та й думку гадаю... - сказал я.
- У кого нашли, где нашли и как нашли? - подхватил Приходько. - За тем к вам и заявился.
- Кстати, мы тут письмо из Харьковского уголовного розыска получили относительно одной из вещей "Алмазного фонда", - сказал я.
- О "перстне Калиостро", который в нужничке у гражданина Уварова обнаружили?
- Совершенно верно.
- Знаю, - кивнул Приходько. - И про письмо знаю, и про Уварова, и про нужничок. Ведь на тот нужничок я их вывел. Там немало и экспонатов музея было. Уж так получилось, что переплелось все. Вот с чего только начать?
- Может, с н-начала? - предложил Сухов.
- А где оно, начало-то? - сказал Приходько. - Куда ни ткнешь, всюду середина. Ну да ладно, нехай.
Значит, так. О том, что нами задержан спекулянт Кробус с двумя геммами и золотой медалью, мы вам сообщали. Верно? Ну вот. А допрашивал того Кробуса я. Самолично.
Скользкий гражданин, доложу я вам: ни за руку не ухватишь, ни за ухо. Будто салом смазали. И так я его, подлеца, вертел и этак - ни в какую. И чего только не вытворял!
Вроде как игру со мной какую затеял. В глаза смеется.
Так, дескать, и так, выкладывает, на фу-фу, гражданин начальник, желаете меня взять, а ежели по-интеллигентному - на сухую. Помилуй, говорю, какая сухая, когда с поличными тебя припечатали? Слепой ты, что ли? Вон она, медалька золотая. Не видят глазыньки, так пощупай, ручки-то есть? А это, говорит, не поличные. А что же? Так, говорит, то ли кукиш, то ли обман зрения. Я, говорит, мог эту медаль и в картишки выиграть, и в канаве найти. А нет - так у кого на пачку махорки выменять. И медаль и камешки. Врешь, говорю. А вы, говорит, докажите. Может - вру, а может - как на исповеди. И усмехается косенько. Дескать, что, взял? И не такие, как ты, умники-разумники на мне свои зубки ломали.
Ладно, думаю, парубок, - ввернул Приходько полюбившееся ему слово, мне своих зубов для дела не жалко. Хрен с ними, с зубами. Все до единого искрошу, а тебя хоть деснами, а дошамкаю.
Провожу у него обыск. Не по форме - по совести. Весь дом по кирпичикам, каждую половицу на ощупь.
Пустышка!
Обыск у евонного брата - пустышка!
Обыск по малинам да у друзей-приятелей - пусто.
Что дальше-то делать? Ума не приложу. Всем своим пролетарским нутром чувствую, что возле да около хожу, а до сути никак не доберусь. Будто колдовство какое.
И остаться бы мне при одной той медальке да при собственном интересе, ежели б не хитрость Кробуса... Ух хитрован был! До чего ж хитрован! Самого себя перехитрил парубок...
Вызывает меня через недельку начальство. Хмурится. Ну, дело ясное: по всему видать, откуда ветерок дует. Стою руки по швам, как положено.
"Долго еще, - говорит, - дорогой товарищ Приходько, собираетесь революционную законность нарушать?"
Молчу, а сам в угол поглядываю, где неимоверной красоты дама сидит. Не дама - королева. Ну будто с картинки. Кто такая?
А начальство говорит:
"Это, товарищ Приходько, сестра гражданина Кробуса, что за вами числится. И написала она заявление о незаконном двухнедельном содержании в тюрьме своего родного брата. И судя по документам дела, обоснованное заявление. Так что, дорогой товарищ Приходько, сами понимаете..."
"Так точно, - говорю, - понимаю: раз веских доказательств вины Кробуса нет, значит, надо выпускать. Ничего не поделаешь и ничего не попишешь законность. Пускай дышит всеми своими жабрами и дальше спекулирует, покуда по-настоящему не загремит. А потому, - говорю, - пусть эта миловидная гражданочка вытрет свои горючие слезы кружевным платочком и спокойненько почивает. С революционной законностью спору у нас нет - выпустим братца".
Начальство довольно. Дама всеми своими жемчужными зубками, как на экране синематографа, улыбается. А я грущу будто: тяжко, дескать, жулика выпускать.
Да только грусть та для вида...
Выхожу из кабинета - плясать хочется. Так бы я пошел вприсядку, ежели б не нога пораненная.
Влип, думаю, хитрован. По самую макушку влип.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
- Не лезь попередь батьки в пекло, - остановил его комиссар бандотдела. Он не торопясь допил чай и, не прибегая уже к "украинской мови" (как я потом узнал, несмотря на свою фамилию, он всю жизнь прожил в Костроме, а в Харьков его забросила гражданская война), сказал:
- Мы не три музейных экспоната нашли, а двести.
От неожиданности Павел обжегся кипятком и заговорил по-украински:
- Скильки?!
- Двести, друг ситцевый.
- Пяток, мабуть?
- Двести.
- Брешешь, - сказал Павел и смолк, исчерпав, видимо, свой скромный запас украинских слов.
Приходько с треском раздробил белоснежными зубами кусочек сахара и протянул Павлу пустую кружку:
- Плесни еще...
- ...парубок, - подсказал я.
- Во-во, парубок, - обрадовался он и, поставив на стол кружку с дымящимся чаем, солидно сказал:
- Брешут, парубок, тильки собаки у околицы, а я не брошу.
- Ну врешь, - миролюбиво поправился Павел.
- Ни, - не согласился Приходько. - Привираю - да, но не вру. Да и привираю-то самую малость. Избави бог от вранья. Я за правду держусь, как дитя за подол матери. Меня правде отец еще в отрочестве учил. Да как! Сколько лет прошло, а учебное то место и по сей день чешется! Как сяду - так тут же о правде и вспоминаю. Так что о вранье ты зря.
Борин улыбнулся: Приходько ему нравился.
- А "малость"-то... велика? - деликатно спросил он.
- С привиранием?
- Да-с, ежели позволите.
- Да нет, - заверил его Приходько. - Тильки для счету. Ровненько чтоб было.
- Вроде как бы для округлости?
- Для ее самой.
- А списочек-то имеется? - с той же деликатностью спросил Борин, стремясь уточнить размеры "малости", которая потребовалась Приходьке для "округлости".
- Имеется, имеется, - успокоил Борина Сергей Яковлевич. - Сейчас пошукаем.
- Мабуть, и н-найдем, - съехидничал Павел.
- Найдем, парубок, найдем, - заверил его Приходько. Он извлек из офицерской полевой сумки сложенные вчетверо листы бумаги. - Дывись, парубок, и завидуй. Нашими доблестными ребятами найдено, изъято и возвращено трудовому народу сто шестьдесят девять экспонатов музея.
Действительно, в списке насчитывалось сто шестьдесят девять предметов.
Тут были златники Владимира Равноапостольного и восемь золотых монет Дмитрия Донского с именем хана Тохтамыша на оборотной стороне, пять золотых лидийского царя Креза, одна из двух серий исторических медалей, выбитых при русской императрице Екатерине II, геммы и многие другие ценности из богатейших коллекций музея.
В отличие от нас, харьковчанам было чем похвастать. И если Приходько округлил, то самую малость, причем эта "малость" действительно была невелика. Выходило, что Харьковскому музею возвращено более половины разграбленных Лупачом экспонатов.
- Ну как? - спросил Приходько.
- З-здорово, - откликнулся Павел.
- Так-то, парубок.
- Гляжу я на список, та й думку гадаю... - сказал я.
- У кого нашли, где нашли и как нашли? - подхватил Приходько. - За тем к вам и заявился.
- Кстати, мы тут письмо из Харьковского уголовного розыска получили относительно одной из вещей "Алмазного фонда", - сказал я.
- О "перстне Калиостро", который в нужничке у гражданина Уварова обнаружили?
- Совершенно верно.
- Знаю, - кивнул Приходько. - И про письмо знаю, и про Уварова, и про нужничок. Ведь на тот нужничок я их вывел. Там немало и экспонатов музея было. Уж так получилось, что переплелось все. Вот с чего только начать?
- Может, с н-начала? - предложил Сухов.
- А где оно, начало-то? - сказал Приходько. - Куда ни ткнешь, всюду середина. Ну да ладно, нехай.
Значит, так. О том, что нами задержан спекулянт Кробус с двумя геммами и золотой медалью, мы вам сообщали. Верно? Ну вот. А допрашивал того Кробуса я. Самолично.
Скользкий гражданин, доложу я вам: ни за руку не ухватишь, ни за ухо. Будто салом смазали. И так я его, подлеца, вертел и этак - ни в какую. И чего только не вытворял!
Вроде как игру со мной какую затеял. В глаза смеется.
Так, дескать, и так, выкладывает, на фу-фу, гражданин начальник, желаете меня взять, а ежели по-интеллигентному - на сухую. Помилуй, говорю, какая сухая, когда с поличными тебя припечатали? Слепой ты, что ли? Вон она, медалька золотая. Не видят глазыньки, так пощупай, ручки-то есть? А это, говорит, не поличные. А что же? Так, говорит, то ли кукиш, то ли обман зрения. Я, говорит, мог эту медаль и в картишки выиграть, и в канаве найти. А нет - так у кого на пачку махорки выменять. И медаль и камешки. Врешь, говорю. А вы, говорит, докажите. Может - вру, а может - как на исповеди. И усмехается косенько. Дескать, что, взял? И не такие, как ты, умники-разумники на мне свои зубки ломали.
Ладно, думаю, парубок, - ввернул Приходько полюбившееся ему слово, мне своих зубов для дела не жалко. Хрен с ними, с зубами. Все до единого искрошу, а тебя хоть деснами, а дошамкаю.
Провожу у него обыск. Не по форме - по совести. Весь дом по кирпичикам, каждую половицу на ощупь.
Пустышка!
Обыск у евонного брата - пустышка!
Обыск по малинам да у друзей-приятелей - пусто.
Что дальше-то делать? Ума не приложу. Всем своим пролетарским нутром чувствую, что возле да около хожу, а до сути никак не доберусь. Будто колдовство какое.
И остаться бы мне при одной той медальке да при собственном интересе, ежели б не хитрость Кробуса... Ух хитрован был! До чего ж хитрован! Самого себя перехитрил парубок...
Вызывает меня через недельку начальство. Хмурится. Ну, дело ясное: по всему видать, откуда ветерок дует. Стою руки по швам, как положено.
"Долго еще, - говорит, - дорогой товарищ Приходько, собираетесь революционную законность нарушать?"
Молчу, а сам в угол поглядываю, где неимоверной красоты дама сидит. Не дама - королева. Ну будто с картинки. Кто такая?
А начальство говорит:
"Это, товарищ Приходько, сестра гражданина Кробуса, что за вами числится. И написала она заявление о незаконном двухнедельном содержании в тюрьме своего родного брата. И судя по документам дела, обоснованное заявление. Так что, дорогой товарищ Приходько, сами понимаете..."
"Так точно, - говорю, - понимаю: раз веских доказательств вины Кробуса нет, значит, надо выпускать. Ничего не поделаешь и ничего не попишешь законность. Пускай дышит всеми своими жабрами и дальше спекулирует, покуда по-настоящему не загремит. А потому, - говорю, - пусть эта миловидная гражданочка вытрет свои горючие слезы кружевным платочком и спокойненько почивает. С революционной законностью спору у нас нет - выпустим братца".
Начальство довольно. Дама всеми своими жемчужными зубками, как на экране синематографа, улыбается. А я грущу будто: тяжко, дескать, жулика выпускать.
Да только грусть та для вида...
Выхожу из кабинета - плясать хочется. Так бы я пошел вприсядку, ежели б не нога пораненная.
Влип, думаю, хитрован. По самую макушку влип.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70