Тетя Дуся как увидела губную помаду, так ее всю и затрясло.
– Попалась, голубушка, – прошептала комендантша и сделала знак рукой моряку. Тот нацелился на кровать фотоаппаратом. «Я тебя, паря, предупреждал, – говорил весь его вид. – А теперь, паря, я должен исполнять свой долг. В другой раз будь умнее».
Наступила торжественная тишина, какая бывает лишь при открытии памятника. Только слышался безмятежный храп Скифа. Растягивая удовольствие, тетя Дуся медленно протянула к одеялу руку.
– Не трогайте! – крикнул Музей.
Тетя Дуся рванула одеяло и завизжала неожиданно тонким бабьим голоском, срываясь на истеричные нотки:
– Я тебе, мерзавка моральная, покажу, как шляться в мою общежитию!
Моряк нажал на кнопку. Полыхнул свет. Из-под одеяла высунулся ошалелый Скиф. Увидев перед собой людей, племянник гипнотизера поспешно накрылся опять с головой.
Но было уже поздно. Тетя Дуся медленно оседала на пол, как подтаявшая снежная баба. Глаза ее закатились. В дверях создалась давка.
Комната быстро опустела. Осталась лишь одна тетя Дуся, которая лежала на полу, раскинув руки.
Скиф вскочил с кровати.
– Вот чертова баба! Выглядела все-таки! Ладно, ничего не сделаешь, придется объявляться без некролога. А жаль.
По дороге им встретились двое сокурсников. Один из них, очевидно, самый слабый, лишь взглянув на племянника гипнотизера, схватился за сердце. На второго напал столбняк, и он остался стоять как вкопанный.
Показался Циавили с букетом жасмина. Курсовой донжуан за весну обломал своим возлюбленным целую аллею.
Увидев скифов, Циавили еще издали стал подмигивать и грозить пальцем.
– К ней торопишься, – закричал он. – Знаем, все знаем.
– Приветик с того светика! – бросил на ходу Скиф.
Курсовой донжуан наморщил свой узкий лобик, что-то припоминая, потом дико взглянул на Скифа и увял, словно сорванный цветок.
В вестибюле было пусто. Только лысый мрачноватый художник из профкома вывешивал какое-то объявление.
– Гляди – твой некролог! – сказал Петр.
Да, это было Сашкино жизнеописание. По всей форме, с портретом и словами: «Память о нем будет вечно жить в наших сердцах».
Скиф просиял.
Лысый художник достал кнопку, поискал свободное место на ватмане и, не найдя его, вонзил в фотографию, прямо Сашке в лоб.
– Куда колешь? – не выдержал племянник гипнотизера. – Никакого почтения к умершему человеку!
– Был бы человек, а то – так, – буркнул, не оборачиваясь, профкомовец.
Скиф вспыхнул.
– Зачем же тогда написали: «Память о нем будет вечно жить в наших сердцах»?
– Так всем пишут. Уж на что был дрянь человек, и то написали.
– Чем же он был «дрянь»? – спросил Сашка.
Художник достал из кармана еще кнопок, сдул табачные крошки и неторопливо продолжал:
– Уж сколько лет здесь работаю, а такого не видал. Не было таких в нашем институте.
– Ты говори конкретно, – насупился Скиф. Этот разговор, видно, сильно задевал его.
– Могу и конкретней. Для него ничего святого не было. Над всеми смеялся, всех обманывал. Для него обмануть, оставить в дураках человека – одно удовольствие. Будь моя воля, я бы в институте вечер отдыха устроил по случаю его утопления.
Племянник гипнотизера сделался мрачнее тучи.
– Ты, парень, что-то уж чересчур разговорчивый, – сказал Скиф. – Я таких не люблю. Обернись-ка!
Однако должного эффекта не получилось. Профкомовец, конечно, очень удивился, но со стула не упал.
– Жаль, – сказал он. – Полдня просидел над этой штуковиной, а теперь ни рубля не заплатят.
* * *
В комнату невозможно было войти. Даже в коридоре толпились люди.
– Говори громче! Не слышно! – то и дело раздавались голоса.
Сашка сидел на кровати и рассказывал:
– Вхожу, я это, значит, в деканат и говорю: где тут можно выписку из приказа о моем исключении получить? Свирько писал что-то. Видать, дела сдавал. Как глянул он на меня, так и стал валиться со стула. Ну я его поддержал за локоток и из графина на голову водички полил. Очнулся, он, значит, глянул на меня и опять сомлел. Я опять полил. И так четыре раза. А потом бросился на меня и стал целовать, обнимать.
Последнюю фразу Скиф произнес неуверенным голосом. Видно, племянник гипнотизера уже сомневался, действительно ли было то, о чем он рассказывает. По комнате пронесся недоверчивый гул.
– Ты ври, да не завирайся, – крикнул кто-то.
– Провалиться мне на месте! Обнимает, значит, меня, а у самого слезы. «Здравствуй, – говорит, – Саша. Где ты так долго был?» «У дядюшки, – отвечаю, – в Душанбе». – «Что ж ты никого не предупредил? А у нас тут такое поднялось. Мне даже заявление пришлось подать». Так что вы должны теперь меня кормить и поить. Я вам декана, рожам, сменил.
Когда все разошлись, Петр Музей подошел к Скифу и пожал ему руку.
– Я тебе, Саша, это никогда не забуду… По сути дела, ты мне спас всю жизнь… Ты просто гений!
– Ну, допустим, не гений, – сказал племянник гипнотизера скромно. – Но ход был придуман, конечно, сильный. А теперь собирай чемодан и дуй в свою комнату. Ты опять отличник, а отличники вместе с такими, как я, не живут.
IV
Скиф валялся на кровати и решал важную проблему: как на пятьдесят восемь копеек прожить оставшиеся до стипендии два дня? Было несколько вариантов, но они все неизменно состояли из хамсы, хлеба и чая. Мотиков в этом вопросе был плохим советчиком.
– Пошли срубим по три порции гречневой каши, – предлагал он, – а там будь что будет.
– Если взять кило хамсы – пятьдесят копеек, – бормотал Скиф, уставясь в потолок, – полбуханки хлеба – семь копеек, то остается еще копейка НЗ… Если полкило хамсы… Тогда можно взять две буханки хлеба… и пять копеек НЗ…
– Попросим полить побольше подливой, – гнул свое Мотиков. – Получится почти суп. Знаешь, как вкусно. Когда я был на сборах в Минске…
– Суп… врезать бы тебе по толстой шее. Зачем ты вчера сожрал три шашлыка?
– Они шипели и луком пахли, – оправдывался чемпион – Съел и даже не наелся.
– «Шипели», «луком пахли!» – Скиф вскочил с кровати и заметался по комнате. – Надо думать головой, а не животом! Почему ты еще не сожрал эскалоп? А? Почему ты не сожрал эскалоп?
– Не говори про эскалоп, – попросил Мотиков.
– Пахнет чем-то, – вдруг остановился Скиф, принюхиваясь в сторону окна. – Какой-то гад жарит сало. Откуда оно взялось? Вчера сам прочистил все тумбочки. Это где-то наверху… Сейчас он у меня расколется. Готовь желудок, Мотя.
– Он у меня… всегда готов…
Скиф открыл дверь и столкнулся с Петром Музеем. От Петра Музея пахло жареным салом.
– Здорово, ребята, – сказал отличник весело. – Пошли ко мне. Мать приехала. Закусим чем колхоз послал.
– Вообще-то мы только что пообедали. Взял отбивную, а там одно сало. Пришлось заменить на эскалоп. – Скиф погладил впалый живот. – Но за компанию…
– Трепач… всегда трепач… – Мотиков, бормоча, уже натягивал брюки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32