Ничего нельзя было предугадать заранее. Круглые отличники хватали на его уроках «двойки». Закоренелые двоечники получали «пятерки». Сначала администрация школы пыталась бороться со стихией Ван Ича, втиснуть его в привычные рамки методики, потом просто показывала его приезжим инспекторам, как анекдот, потом, как всегда это бывает, привыкла.
Другой странностью Ван Ича было то, что он не выделял никого из своих учеников, даже, наверно, не помнил их лиц. Очевидно, это происходило потому, что все отвечали, наперекор бурной энергии учителя литературы, по учебнику. Даже примерная ученица, хотя она тянула на золотую медаль. Ибо отвечать так, как требовал Ван Ич, было выше человеческих возможностей.
Первым человеком, которого учитель литературы в силу ряда причин вынужден был заметить, оказался Борис Глорский. Произошло это при следующих обстоятельствах.
В тот год у них в школе в моде была игра в прятки. Это оказалось настоящим бедствием, свалившимся на школу, какой-то эпидемией. Откуда взялась эта эпидемия, осталось загадкой, но в тот год в прятки играли все классы, начиная с первого и кончая десятым. Играли до уроков, после уроков и даже во время уроков. Взбешенный завуч, бывший боцман, гонял по пыльным школьным чердакам за прятавшимися, вытаскивал за шиворот из разных укромных закоулков, наказывал немилосердно, но все было бесполезно. Эпидемия разрасталась. Поползли слухи, что даже молодые учителя потихоньку во время большой перемены стали поигрывать в эту игру.
Королем игры в прятки считался Борис Глорский. Найти его было делом совершенно безнадежным (например, однажды много часов подряд он отсиживался в неработающей дымовой трубе банно-прачечного хозяйства).
На почве пряток и произошло «первое знакомство» Бориса с Ван Ичом. Глорский поспорил с классом, что он спрячется в помещении класса во время урока Ван Ича и отсидит весь урок.
Так и сделали. Перед началом урока весь класс вышел в коридор и честно не подглядывал в замочную скважину. Затем после звонка все расселись по своим местам.
Глорского в классе не было.
В открытую дверь (ему всегда оставляли дверь открытой) вбежал Ван Ич.
– Итак, Герцен! – закричал он еще с порога, кидая на стол зажатый под мышкой журнал (примерная ученица тут же встала и аккуратно раскрыла его на нужной странице).
Урок начался.
Спрятаться в классе можно было в следующих местах:
1. За шкафом (самое элементарное. Вряд ли Глорский пойдет на это).
2. В шкафу (но шкаф забит старыми картами и всяким хламом).
3. Между печкой и потолком (но пространство было настолько невелико, что там не уместился бы и двухлетний ребенок).
Больше спрятаться было негде. Разве Глорский настолько идиот (а может быть, и гений!), что, воспользовавшись суматохой, забился под чью-либо парту возле стены? На всякий случай каждый посмотрел у себя под ногами. Затем по классу пошла гулять записка: «Он в шкафу. Все вытащил заранее». Записка обошла весь класс. В знак согласия каждый на ней расписался, и только Пяткин, самый тупой человек во всей школе, нацарапал: «Он за шкафом. Пяткин».
Затем с командного пункта – «Камчатки» – поступил приказ: «Синицыну проверить шкаф».
Синицын был парнем оторви да брось, и проверить для него шкаф, да еще на уроке Ван Ича, было делом плевым. Для проформы он поднял руку и пробасил (Синицын сидел в классе третий год, и у него появился бас и стали прорезаться усики):
– Ван Ич, можно в шкаф?
Учитель литературы в это время шпарил наизусть главу из «Былого и дум» и, естественно, этот идиотский вопрос оставил без внимания. Тогда Синицын вперевалку направился к шкафу, раскрыл его и стал в нем рыться (шкаф был преогромнейший).
– За-ш-ш-ка-ф-ф-ф, – зашептал Пяткин шепотом, который смог бы разбудить заснувшего летаргическим сном.
Сделав несколько кругов по классу, учитель литературы наконец заметил рывшегося в шкафу Синицына. Продолжая читать главу, Ван Ич побежал к шкафу. И вот, когда он пробегал расстояние между столом и шкафом, кто-то довольно отчетливо вскрикнул:
– Ой!
Иван Ильич перестал читать и остановился.
– О-ей-ей! – наконец уже явственно раздался вопль.
Все раскрыли рты от изумления. Крик явно шел из-под земли. Чтобы проверить свое предположение, Ван Ич притопнул ногой. И тогда уже человек под землей заорал не своим голосом. Учитель литературы с выражением почти мистического ужаса на лице уставился на половицу. Из-под пола вылез взлохмаченный, поцарапанный Глорский. Из правой щеки, куда ему вонзился гвоздь от половицы, сочилась кровь.
– Здравствуйте, Ван Ич! – поздоровался Глорский.
– Да-да, – сказал он. – Я слышал… Это вы играете в прятки…
– Да, Ван Ич.
– Но все-таки, согласитесь, на уроке литературы, особенно когда мы проходим Герцена…
– Я понимаю. Извините, пожалуйста, Ван Ич.
– Нет, нет… особенно когда мы проходим Герцена…
– Я больше не буду, Ван Ич.
– Нет… нет… Если вам не интересна жизнь Герцена и вы предпочитаете играть в прятки, вместо того чтобы читать «Былое и думы», я не буду вам мешать. Пожалуйста, продолжайте.
– Да нет, Ван Ич, я предпочитаю «Былое и думы».
– Нет, прошу вас, полезайте назад… Как ваша фамилия?
– Глорский, Ван Ич. Я всегда с удовольствием читал «Былое и думы», Ван Ич.
– Нет… прошу вас.
– Но я очень люблю «Былое и думы».
– И все-таки я не хочу насиловать вашу волю.
– Это не насилие, Ван Ич. Мне самому надоело лежать под полом.
– И все-таки полезайте назад… Как ваша фамилия?
– Глорский.
– Полезайте, товарищ Глорский Надо всегда доводить дело до конца.
– Я в другой раз, Ван Ич.
– Если вы не полезете назад и тем самым нарушите свои обязательства перед товарищами, я вынужден буду доложить директору… э… э… о вашей непорядочности.
Лезть под пол было, конечно, лучше, чем идти к директору, и Глорский, тяжело вздохнув, опять лег под пол.
С тех пор ритуал начала урока у Ивана Ильича несколько изменился. Он уже не кричал с порога: «Сегодня – Пушкин!» или: «Сегодня – Добролюбов!», а вежливо осведомлялся:
– Мой урок не помешает ничьим планам?
– Нет, Ван Ич, – хором отвечал класс, и громче всех – Глорский.
– А товарищ, который слушал Герцена из-под пола, здесь присутствует?
– Я здесь! – вскакивал Борис.
– Может, вам, товарищ Глорский, не интересна тема сегодняшнего урока?
– Что вы, Ван Ич! – горячо протестовал Борис. – Я очень люблю эту тему!
– Ну, тогда прочтите мне отрывок.
И так почти каждый урок. В конце концов Ван Ич довел Глорского до того, что тот сочинил на него эпиграмму (подражание Пушкину). Популярностью эпиграмма затмила лучшие произведения Александра Сергеевича. Ее переписывали, выучивали наизусть. Вдохновленный Глорский приступил к поэме. Поэма пошла гулять по всей школе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Другой странностью Ван Ича было то, что он не выделял никого из своих учеников, даже, наверно, не помнил их лиц. Очевидно, это происходило потому, что все отвечали, наперекор бурной энергии учителя литературы, по учебнику. Даже примерная ученица, хотя она тянула на золотую медаль. Ибо отвечать так, как требовал Ван Ич, было выше человеческих возможностей.
Первым человеком, которого учитель литературы в силу ряда причин вынужден был заметить, оказался Борис Глорский. Произошло это при следующих обстоятельствах.
В тот год у них в школе в моде была игра в прятки. Это оказалось настоящим бедствием, свалившимся на школу, какой-то эпидемией. Откуда взялась эта эпидемия, осталось загадкой, но в тот год в прятки играли все классы, начиная с первого и кончая десятым. Играли до уроков, после уроков и даже во время уроков. Взбешенный завуч, бывший боцман, гонял по пыльным школьным чердакам за прятавшимися, вытаскивал за шиворот из разных укромных закоулков, наказывал немилосердно, но все было бесполезно. Эпидемия разрасталась. Поползли слухи, что даже молодые учителя потихоньку во время большой перемены стали поигрывать в эту игру.
Королем игры в прятки считался Борис Глорский. Найти его было делом совершенно безнадежным (например, однажды много часов подряд он отсиживался в неработающей дымовой трубе банно-прачечного хозяйства).
На почве пряток и произошло «первое знакомство» Бориса с Ван Ичом. Глорский поспорил с классом, что он спрячется в помещении класса во время урока Ван Ича и отсидит весь урок.
Так и сделали. Перед началом урока весь класс вышел в коридор и честно не подглядывал в замочную скважину. Затем после звонка все расселись по своим местам.
Глорского в классе не было.
В открытую дверь (ему всегда оставляли дверь открытой) вбежал Ван Ич.
– Итак, Герцен! – закричал он еще с порога, кидая на стол зажатый под мышкой журнал (примерная ученица тут же встала и аккуратно раскрыла его на нужной странице).
Урок начался.
Спрятаться в классе можно было в следующих местах:
1. За шкафом (самое элементарное. Вряд ли Глорский пойдет на это).
2. В шкафу (но шкаф забит старыми картами и всяким хламом).
3. Между печкой и потолком (но пространство было настолько невелико, что там не уместился бы и двухлетний ребенок).
Больше спрятаться было негде. Разве Глорский настолько идиот (а может быть, и гений!), что, воспользовавшись суматохой, забился под чью-либо парту возле стены? На всякий случай каждый посмотрел у себя под ногами. Затем по классу пошла гулять записка: «Он в шкафу. Все вытащил заранее». Записка обошла весь класс. В знак согласия каждый на ней расписался, и только Пяткин, самый тупой человек во всей школе, нацарапал: «Он за шкафом. Пяткин».
Затем с командного пункта – «Камчатки» – поступил приказ: «Синицыну проверить шкаф».
Синицын был парнем оторви да брось, и проверить для него шкаф, да еще на уроке Ван Ича, было делом плевым. Для проформы он поднял руку и пробасил (Синицын сидел в классе третий год, и у него появился бас и стали прорезаться усики):
– Ван Ич, можно в шкаф?
Учитель литературы в это время шпарил наизусть главу из «Былого и дум» и, естественно, этот идиотский вопрос оставил без внимания. Тогда Синицын вперевалку направился к шкафу, раскрыл его и стал в нем рыться (шкаф был преогромнейший).
– За-ш-ш-ка-ф-ф-ф, – зашептал Пяткин шепотом, который смог бы разбудить заснувшего летаргическим сном.
Сделав несколько кругов по классу, учитель литературы наконец заметил рывшегося в шкафу Синицына. Продолжая читать главу, Ван Ич побежал к шкафу. И вот, когда он пробегал расстояние между столом и шкафом, кто-то довольно отчетливо вскрикнул:
– Ой!
Иван Ильич перестал читать и остановился.
– О-ей-ей! – наконец уже явственно раздался вопль.
Все раскрыли рты от изумления. Крик явно шел из-под земли. Чтобы проверить свое предположение, Ван Ич притопнул ногой. И тогда уже человек под землей заорал не своим голосом. Учитель литературы с выражением почти мистического ужаса на лице уставился на половицу. Из-под пола вылез взлохмаченный, поцарапанный Глорский. Из правой щеки, куда ему вонзился гвоздь от половицы, сочилась кровь.
– Здравствуйте, Ван Ич! – поздоровался Глорский.
– Да-да, – сказал он. – Я слышал… Это вы играете в прятки…
– Да, Ван Ич.
– Но все-таки, согласитесь, на уроке литературы, особенно когда мы проходим Герцена…
– Я понимаю. Извините, пожалуйста, Ван Ич.
– Нет, нет… особенно когда мы проходим Герцена…
– Я больше не буду, Ван Ич.
– Нет… нет… Если вам не интересна жизнь Герцена и вы предпочитаете играть в прятки, вместо того чтобы читать «Былое и думы», я не буду вам мешать. Пожалуйста, продолжайте.
– Да нет, Ван Ич, я предпочитаю «Былое и думы».
– Нет, прошу вас, полезайте назад… Как ваша фамилия?
– Глорский, Ван Ич. Я всегда с удовольствием читал «Былое и думы», Ван Ич.
– Нет… прошу вас.
– Но я очень люблю «Былое и думы».
– И все-таки я не хочу насиловать вашу волю.
– Это не насилие, Ван Ич. Мне самому надоело лежать под полом.
– И все-таки полезайте назад… Как ваша фамилия?
– Глорский.
– Полезайте, товарищ Глорский Надо всегда доводить дело до конца.
– Я в другой раз, Ван Ич.
– Если вы не полезете назад и тем самым нарушите свои обязательства перед товарищами, я вынужден буду доложить директору… э… э… о вашей непорядочности.
Лезть под пол было, конечно, лучше, чем идти к директору, и Глорский, тяжело вздохнув, опять лег под пол.
С тех пор ритуал начала урока у Ивана Ильича несколько изменился. Он уже не кричал с порога: «Сегодня – Пушкин!» или: «Сегодня – Добролюбов!», а вежливо осведомлялся:
– Мой урок не помешает ничьим планам?
– Нет, Ван Ич, – хором отвечал класс, и громче всех – Глорский.
– А товарищ, который слушал Герцена из-под пола, здесь присутствует?
– Я здесь! – вскакивал Борис.
– Может, вам, товарищ Глорский, не интересна тема сегодняшнего урока?
– Что вы, Ван Ич! – горячо протестовал Борис. – Я очень люблю эту тему!
– Ну, тогда прочтите мне отрывок.
И так почти каждый урок. В конце концов Ван Ич довел Глорского до того, что тот сочинил на него эпиграмму (подражание Пушкину). Популярностью эпиграмма затмила лучшие произведения Александра Сергеевича. Ее переписывали, выучивали наизусть. Вдохновленный Глорский приступил к поэме. Поэма пошла гулять по всей школе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35