Глорский уходил сразу же, едва кончался его урок, чтобы добраться до стога засветло, но никогда не успевал и подходил к стогу уже в полной темноте. Затем с час ждал Милочку, прислушиваясь к далеким звукам. Но звуков никаких не было. Лишь ровно шуршал дождь в листьях неубранной кукурузы, да иногда прилетал с дальнего конца поля порыв ветра. Порыв шел всегда один, поверху, лишь едва трогая кукурузные метелки, и, скользнув по мокро отполированной поверхности стога, исчезал вдали, и снова монотонно шумел дождь. Зябко, мрак, и на многие километры ни души… В эти минуты Глорский больше всего боялся, что Милочка не придет и ему надо будет вот так еще ждать под дождем час, а потом ужинать одному в пахнущей пылью и мышами соломе, а потом почти бежать до деревни, зажав под мышкой скатанные одеяла.
Но Милочка всегда приходила. Еще издали он слышал ее легкие торопливые шаги, и, стараясь не чавкать сапогами, осторожно шел навстречу.
– Ой! – всегда пугалась она, когда из мрака перед ней возникала человеческая фигура.
– Жизнь или кошелек! – загробным голосом требовал Борис, надвинув на глаза фуражку и подняв воротник.
Она обнимала его и целовала в губы, спустив на локоть сумочку, где у нее были копейки на проезд, платочек, зеркальце и, конечно, бутылка пива.
– А я тебе пива принесла Хочешь?
– Очень. Боялась?
– Немножко.
– Я буду встречать у трамвая.
– Ну, что ты… Ключ от квартиры у тебя?
– У меня, – смеялся Глорский.
Они шли к стогу соломы, Борис раскапывал вход и первым лез в «прихожую». Здесь они снимали обувь, верхнюю мокрую одежду. Заткнув дыру изнутри, переползали в «кухню». Глорский клал фонарик на пол. Свет бил в потолок и растекался по стенам, блестя в соломинках, делая «кухню» похожей на грот.
– Что у тебя на ужин?
– То, что заказывали, миледи.
– Пирожки?!
– Они самые.
– Ой, какие вкусные!
Глорскому нравилось, что Милочка всегда ела не стесняясь, заражая и его своим аппетитом. Ее мать экономила каждую копейку на одежду своим дочерям, и семья Милочки жила неважно. Идя на свидание, Борис, который получал стипендию, помощь от родителей и довольно хорошо зарабатывал рассказами и очерками, набирал много всякой всячины. Милочка радовалась, хлопала в ладоши, а потом серьезно, честно делила все пополам («Это – мне, это – нашим, это – мне, это – нашим»).
– А это вашим.
– Спасибо. Какой ты у меня умница. Тебе понравилось пиво? Я выбирала самое свежее. В трех магазинах была.
– Я же просил – не трать деньги. Или бери у меня.
– Вот еще…
Поужинав, они тушили фонарик и уходили в «спальню». Здесь было тепло, уютно, пахло соломенной трухой и мышами, которые осторожно шуршали совсем рядом, и даже не верилось, что в двух метрах отсюда холод, дождь, непогода, слякоть, безлюдье, а может быть, бродят волки…
Утром он ее провожал до трамвайной остановки. Дождь обычно кончался, дул ровный холодный ветер, грязь от холода была густой и не так липла к ногам. Чуть-чуть брезжил рассвет. Всю дорогу они шли молча, одинаково думая – о своей «квартире», о завтрашнем вечере, о том, что практика скоро кончается и вообще ведь остался всего неполный год…
А потом Глорский проделывал назад пятнадцать километров и, рассказывая ученикам биографии великих, иногда заговаривался, клевал носом и молчал минут пять к огромному удовольствию всего класса, который тотчас же начинал стрелять, щипать, дергаться и перебрасываться записочками.
* * *
– Пошли?
– Ага…
Кутищев свернул одеяло и стал запихивать его в рюкзак.
– Сегодня надо пораньше лечь. Устал чертовски. Если не дойдем до станицы – заночуем в лесу.
– Надо дойти. Я уже совсем одичал. Хоть на людей посмотреть.
– Тогда не копайся. Готов?
– Готов.
Они миновали поляну и углубились в лес. Солнце его уже подсушило. Пахло прошлогодним листом, горячим камнем и грибами. Тропинка была узкой, и они пошли след в след.
* * *
…Она не плакала. Наверно, дала слово или, как там у девчонок заведено, какую-нибудь клятву. Только кусала губы и отворачивалась, потому что дрожало лицо.
– Ну иди. Опоздаешь же.
– Дай поцелую еще.
– Не надо.
– Ну дай.
– Не надо.
Поезд дернулся и медленно пошел. Он все-таки поцеловал ее в губы. Они были сухими и горячими.
– Подожди, – сказала она. – Что-то скажу. Все равно уж теперь вряд ли когда увидимся… Ты помнишь, я уезжала в командировку?
– Да…
– Так вот, так вот! У нас мог быть…
Она отвернулась и побежала по перрону назад. Поезд уже набирал скорость. Она остановилась и помахала рукой:
– Будь большим! Счастья тебе!
* * *
– Игорь, подожди.
– Устал, что ли?
– Да нет. Выпить хочется…
– Вечером выпьем.
– Игорь, какие же мы в молодости болваны, а?
– Почему в молодости? Мы болваны всегда.
– Нет, в молодости особенно. Нахальные какие-то, бездушные, самовлюбленные, самоуверенные. Кажется, что впереди тебя ждет удивительная судьба, ломишься к ней напрямик, через клумбы и газоны. А потом – глядь, а уж в висках седина и впереди ничего нет, а что было лучшее, то позади, мимо чего равнодушно прошел. Ты помнишь, я тебе про девушку рассказывал? Я вспомнил, как ее звали. Ее Милочкой звали.
– Ну что ж, очень приятно, – пробормотал Кутищев.
– Такая девушка была… Думал, вокруг таких навалом. Еще лучше встречу. А вот не встретил…
– Жену же встретил. У тебя хорошая жена. Мне понравилась.
– Жена? Да, конечно.
4
К вечеру дорога вышла из леса и запетляла по большим, заросшим травой полянам. Она стала более широкой, плотной. Кое-где встречались следы коров, свежий помет. Очевидно, до станицы было уже недалеко.
– Сколько времени?
Глорский машинально дотронулся до запястья левой руки и только тут обнаружил, что часов нет. Всю дорогу он вспоминал, чего ему не хватало. Не хватало часов. Наверно, он их потерял в самолете.
– Я потерял часы.
– А-а. Наверно, в самолете…
– Наверно.
– Около пяти.
– Пожалуй.
– А я свои забыл. Три дня составлял список, даже запасные пуговицы взял, а часы забыл.
– Да они здесь и не нужны.
– А ведь правда. Это чудо цивилизации необходимо лишь в городе. Без него пропадешь.
– Здесь часы – солнце.
– Ну, теперь, по-моему, недалеко.
Идти стало жарко. Горы обступили извилистую долину со всех сторон и не пропускали ни ветерка. Горячий воздух неподвижно стоял над густой, в рост человека травой. Она тоже была горячей. Зацепив лицо, обжигала, наполняла легкие тяжелым прелым ароматом.
– Купим водки, консервов в томате. Что-то страшно захотелось консервов в томате.
– Только по сто граммов, не больше. В горах пить нельзя.
– Тут и пятьдесят сейчас с ног свалят. В кино сходим. Может, у них есть кино. Соскучился по кино. Давай немного передохнем.
Глорский опустил рюкзак на землю и сел на него. Они вышли на открытое пространство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35