1 Введение.
2 Главная часть.
3. Заключение.
1. Введение.
Настоящая жизнь у дяди Пети начиналась после работы, когда Глорский приходил с занятий. Во двор дома въезжала телега, а на ней хмурый дядя Петя. Как это ни обидно, но из всех, кто обитал в его доме, дядя Петя больше всего любил свою лошадь. Он оставлял возле сарая телегу, приносил из колодца воду и начинал тщательно скрести и мыть свою любимицу по кличке «Сивое пугало». Сивым пугалом ее прозвал сам дядя Петя. Во время туалета он обзывал свою кобылу самыми последними словами.
– Ах ты, пугало сивое! – ругался он. – Подними клешню. Подними, кому говорю! Гадость этакая! Тварь неблагодарная. Отдам тебя в «Заготскот» – будешь знать.
Сивое пугало ничуть не обижалось на своего хозяина и покорно поднимало то одну, то другую ногу. Она даже норовила, когда дядя Петя мыл ей холку, ласково ухватить его своими большими пушистыми губами за ухо, на что дядя Петя кричал: «Ну что распустила свои шлюпки?»
Помыв лошадь, дядя Петя снимал с телеги брезент, под которым у него стояло два ведра с «отходами производства». В одном ведре – жестяном – была еда для лошади, в другом – эмалированном – для самого дяди Пети.
Покормив лошадь, бывший моряк доставал из глубины телеги бережно завернутую в толстую оберточную бумагу бутылку водки, брал эмалированное ведро и удалялся к себе в чулан, по-прежнему хмурый.
Проходило минут двадцать, прежде чем из дверей каморки появлялся совсем другой человек. Это был вроде бы и дядя Петя, и все же не он. Лицо возчика становилось энергичным, морщины разглаживались, спина распрямлялась, походка приобретала бодрость. Но самое главное, на дяде Пете вместо затрапезного комбинезона была парадная морская форма с золотыми капитанскими нашивками и капитанской фуражкой.
Дойдя до середины двора, капитан дальнего плавания дядя Петя принимал гордую позу и, презрительно кривя губы, обводил взглядом свой захламленный, засыпанный соломой двор. Потом его взгляд останавливался на вечно завешенных тюлем окнах архитектора.
– Я попрошу сегодня же к вечеру, – говорил дядя Петя веско и властно, – освободить мой дом. – Он смотрел на свои великолепные черные часы-хронометр и уточнял: – К двадцати двум ноль-ноль.
Дядя Петя говорил не громко, но его голос был слышен всему дому. Однако тюль на окнах архитектора на это никак не реагировал, хотя оба супруга к тому времени были дома.
Не спеша дядя Петя направлялся к реке. Его дом стоял в очень красивом месте, над рекой. Из небольшого сада к самой воде вела когда-то широкая и прочная лестница из дикого камня. Сейчас же она заросла кустарником и частично разрушилась, так что спускаться по ней было опасно, особенно вечером. Но дядя Петя спускался быстро и ловко, словно был мальчишкой, для забавы надевшим капитанскую форму. Из окон не было видно, что делал дядя Петя у реки. Возвращался он оттуда часа через полтора разбитой походкой, держа под мышкой капитанскую фуражку. Даже не взглянув на освещенное окно архитектора, он уходил в свою каморку и отсутствовал в ней полчаса. Ровно через полчаса, почти минута в минуту, он появлялся во дворе, уже без формы, в одних трусах и майке, босой садился на крыльцо и начинал петь удивительно приятным голосом, вольно трактуя слова известной песни «Синий платочек»:
Миленький синий платочек
Скрылся в дали голубой.
Ты говорила, что полюбила
Вечной любовью своей.
Кончив петь про синий платочек, дядя Петя шел в комнату студентов.
И тут начиналась главная часть.
2. Главная часть.
– Мальчики, – говорил дядя Петя, открывая дверь и робко просовывая в щель голову. – У меня есть полбутылки водки. Если я выпью всю, я буду пьян как сапожник. Помогите мне допить. Я вам буду весьма признателен.
С Глорским в комнате жил Окоемов с физмата, большой человек с большими руками и особенно большой бритой головой. Он первым охотно откликался на просьбу дяди Пети. Отложив в сторону логарифмическую линейку, он расправлял богатырские плечи и говорил:
– Ну что ж, помочь можно. Отчего не помочь?
Окоемов слыл на факультете трудолюбивым, талантливым математиком, но выпить и особенно закусить был не дурак.
Они шли в каморку дяди Пети. Возчик-капитан торопливо ставил ведро с «отходами» на стол. Это были очень вкусные отходы. Можно даже сказать, что слово «отходы» к ним совсем не подходило. Здесь были обрезки ветчины, куски белого хлеба без единого надкуса, кусочки сыра, вареная картошка, кусочки гуляша, и даже попадались целые котлеты и шницели.
Дядя Петя честно разливал оставшуюся водку поровну в три стакана. Окоемов выпивал свою порцию единым духом – для него это было все равно что ничего – и начинал копаться огромными волосатыми ручищами в ведре, выискивая ветчину, – это была его любимая еда.
Пьянел дядя Петя быстро. Запьянев окончательно, он подходил к Глорскому, клал ему руку на плечо и говорил:
– Вот ты писатель…
После Сивого пугала дядя Петя больше всех любил Глорского.
* * *
– Отдохнул?
– Ага…
Они поднялись, помогая себе палками, и медленно двинулись по тропинке. Вскоре тропинка раздвоилась: одна резко поднималась в гору, другая плавно выходила из леса. Правая была темной и сырой, в конце левой виднелся кусочек залитого солнцем пространства.
– Пошли налево.
– Пошли.
– А не заблудимся?
– Нет. Они потом должны сойтись к ручью.
Луг оказался очень большим. Он постепенно понижался влево, потом резко исчезал, словно срывался с обрыва.
– Слышишь – ручей?
– Ага…
– Значит, идем правильно.
Тропинка шла вдоль кромки леса, разделяя луг на две правильные части. Там, где луг закрывался тенью деревьев, он был покрыт мокрой и такой буйной растительностью, что она достигала высоты небольших деревьев. В основном это были гигантские лопухи. Освещенная же солнцем трава уже успела подсохнуть, и оттуда тянуло запахом майского меда. Трава была густой, высотой в рост человека и покрыта пеной из голубых и белых цветочков. Налетавший иногда ветерок делал воронки в этой пене, словно в пышной прическе девушки, и разбивался затем о лопухи, даже не потревожив их высокомерной неподвижности.
– А этот моряк… он почему бы заплакал?
– Так… Ты не хочешь пить?
– Нет.
– Дай фляжку.
– Я лучше схожу к ручью. Наберу свежей.
Кутищев снял рюкзак, вытащил алюминиевую фляжку и пошел прямо через луг налево. Сначала были видны его плечи, потом осталась лишь голова, потом жиденький чубчик, и, наконец, Кутищев исчез весь. Лишь шевелившиеся чашечки цветов выдавали его след.
* * *
– Вот ты писать умеешь, – говорил дядя Петя, обнимая за плечи Глорского. – Ты опиши мою жизнь. Опишешь?
– Опишу.
– Нет, ты дай честное слово!
– Честное слово.
– Я тебе сейчас расскажу…
– Я помню.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35