волшебная неделя, игра в богача, путешествие по Нью-Йорку, Парижу и Венеции с Лукре. После этого он мог бы умереть спокойно.
– Наша поездка действительно обошлась тебе в четверть сбережений?
– Из собственных средств я потратил триста тысяч, остальное – деньги Дороти, – ответил Модесто, глядя ей в глаза. – И заплатил я не за поездку. А за возможность видеть тебя за завтраком, с голыми руками, ногами и плечами. Я в жизни не видел ничего прекраснее, Лукре.
– Интересно, что сказал бы этот бедолага, доведись ему увидеть твои груди и попку, – усмехнулся дон Ригоберто. – Я люблю тебя, милая, я тебя обожаю.
– Тогда я решила, что в Париже он увидит остальное. – Донья Лукреция уклонилась от навязчивых поцелуев мужа. – Пилот как раз объявил, что мы преодолели звуковой барьер.
– Это самое малое, что ты могла сделать для столь любезного сеньора, – заметил дон Ригоберто.
Бросив вещи в номере – спальня доньи Лукреции выходила окнами на Вандомскую площадь, посреди которой высилась темная колонна, и сияющие витрины ювелирных магазинов, – путешественники отправились на прогулку. Модесто выучил маршрут наизусть и точно рассчитал время. Они миновали Тюильри, переправились на левый берег Сены и по тесным улочкам спустились в Сен-Жермен. В аббатстве они оказались за полчаса до концерта. Стоял блеклый и теплый осенний вечер. Модесто с планом города в руках то и дело останавливался под начинавшими облетать каштанами, чтобы дать Лукреции соответствующие исторические, архитектурные или искусствоведческие пояснения. Спутники высидели весь концерт на неудобных церковных лавках, крепко прижавшись друг к другу. Скорбное величие «Реквиема» захватило Лукрецию. После концерта, расположившись за столиком на первом этаже ресторана «У Липпа», она похвалила Модесто:
– Даже не верится, что ты раньше не бывал в Париже. Ты так хорошо знаешь все эти улочки и памятники, словно прожил здесь много лет.
– Я готовился к нашему путешествию, как к выпускному экзамену, Лукре. Читал книги, изучал карты, консультировался в агентствах, расспрашивал знакомых. Я не собираю картины, не развожу собак, не играю в гольф. Много лет моим единственным хобби была подготовка к нашей неделе.
– И ты всегда мечтал провести ее со мной?
– А ты заметно продвинулась по дорожке флирта, – отметил дон Ригоберто.
– С тобой, и только с тобой, – покраснел Плуто. – Нью-Йорк, Париж и Венеция, рестораны и опера – все это setting , не более. Главные действующие лица – ты и я.
В «Ритц» они вернулись на такси, усталые и слегка пьяные от шампанского и коньяка. Прощаясь с Модесто на пороге спальни, донья Лукреция, нимало не смущаясь, объявила:
– Ты такой милый, что мне тоже захотелось поиграть. Я решила сделать тебе подарок.
– Правда? – оторопел Плуто. – А какой, Лукре?
– Я дарю тебе себя, всю, с головы до ног, – пропела Лукреция. – Приходи ко мне в комнату, когда я позову. Но учти: можно только смотреть.
Модесто ничего не ответил, но женщина не сомневалась, что его мрачное лицо, скрытое в полумраке прихожей, озарило безмерное счастье. Она не раздумывая прошла в ванную, разделась донага, аккуратно сложила одежду, распустила волосы («Как мне нравится, милая?» – «Именно так, Ригоберто»), вернулась в комнату, погасила лампы, оставив лишь ночник, и повернула его так, чтобы свет падал на аккуратно застеленную кровать. Донья Лукреция улеглась на спину, приняв изящную расслабленную позу, и положила голову на подушку.
– Входи.
«Она закрыла глаза, чтобы не видеть его», – подумал дон Ригоберто, тронутый целомудренным жестом своей жены. Он ясно различал силуэт инженера, несмело застывшего на пороге, а на постели, в голубоватом свете ночника, роскошное женское тело, напоминающее о телесном роскошестве моделей Рубенса и невинных прелестницах Мурильо: пышные смуглые бедра привольно раскинуты, одна нога согнута, прикрывая лобок, другая вытянута. Дон Ригоберто, сотни раз любовавшийся этим телом, ласкавший его, наслаждавшийся им, изучивший каждый его изгиб, сегодня впервые смотрел на него глазами Плуто. Модесто тяжело дышал, его пенис набухал от желания. Прочитав его мысли, донья Лукреция начала молча двигаться, демонстрируя застывшему от восхищения Плуто бока и спину, ягодицы и груди, выбритые подмышки и венчик волос на лобке. Наконец она раздвинула ноги, открыв внутреннюю сторону бедер и складки лона. «Неизвестная натурщица Гюстава Курбе, „Сотворение мира“ (1866)», – определил взволнованный дон Ригоберто: тугой живот, большие бедра и венерин бугор его жены были точно как у безымянной женщины со старинного полотна, украшения его галереи. В тот же миг чары рассеялись:
– Мне ужасно хочется спать, и тебе, должно быть, тоже, Плуто. Уже поздно.
– Спокойной ночи, – глухо отозвался едва живой Модесто. Он попятился назад и наткнулся на дверной косяк; через мгновение дверь за ним закрылась.
– И он послушно ретировался, не набросился на тебя, как голодный зверь! – воскликнул пораженный дон Ригоберто. – Ты крутила этим инженером, словно глупым теленком.
– Я об этом не думала, – рассмеялась донья Лукреция. – Но нельзя исключать, что его робость тоже была частью игры.
Наутро посыльный принес донье Лукреции букет роз и открытку с надписью: «Глаза видят, сердце бьется, память хранит прошлое, а пес из мультика благодарит тебя от всей души».
– Я слишком сильно тебя хочу, – заявил дон Ригоберто, закрывая жене рот поцелуем. – Я должен любить тебя.
– Вообрази, что за ночка выдалась у бедняги Плуто.
– Бедняги? – откликнулся Ригоберто, когда они, утомленные и счастливые, лежали бок о бок. – Отчего же бедняги?
– Как же мне повезло, Лукре, – заявил Модесто, когда они пили шампанское и смотрели стриптиз в «Крэйзи Хоре», окруженные толпой немцев и японцев. – Даже электрическая железная дорога, которую я получил в десять лет от Санта-Клауса, не сравнится с твоим подарком.
Ни в Лувре, ни за завтраком в «Клозери-де-Лила», ни на экскурсии в Центре Помпиду, ни на прогулке по кривым улочкам квартала Марэ Плуто ни разу не упомянул о вчерашнем происшествии. Он по-прежнему был отличным товарищем, знающим, верным и надежным.
– Этот парень нравится мне все больше, – заметил дон Ригоберто.
– Да, Плуто был безупречен, – согласилась донья Лукреция. – И я решила порадовать его еще немного. В «Максиме» я все время касалась коленкой его ноги. Когда мы танцевали, прижалась грудью. А в «Крэйзи Хоре» – бедром.
– Какое терпение! – воскликнул дон Ригоберто. – Познавать тебя частями, шаг за шагом. Выходит, ты играла с инженером, как кошка с мышкой. Такие игры небезопасны.
– Вовсе нет, если твой партнер настоящий кабальеро. Такой, как ты, – игриво прощебетала донья Лукреция. – Я рада, что приняла твое предложение, Плуто.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
– Наша поездка действительно обошлась тебе в четверть сбережений?
– Из собственных средств я потратил триста тысяч, остальное – деньги Дороти, – ответил Модесто, глядя ей в глаза. – И заплатил я не за поездку. А за возможность видеть тебя за завтраком, с голыми руками, ногами и плечами. Я в жизни не видел ничего прекраснее, Лукре.
– Интересно, что сказал бы этот бедолага, доведись ему увидеть твои груди и попку, – усмехнулся дон Ригоберто. – Я люблю тебя, милая, я тебя обожаю.
– Тогда я решила, что в Париже он увидит остальное. – Донья Лукреция уклонилась от навязчивых поцелуев мужа. – Пилот как раз объявил, что мы преодолели звуковой барьер.
– Это самое малое, что ты могла сделать для столь любезного сеньора, – заметил дон Ригоберто.
Бросив вещи в номере – спальня доньи Лукреции выходила окнами на Вандомскую площадь, посреди которой высилась темная колонна, и сияющие витрины ювелирных магазинов, – путешественники отправились на прогулку. Модесто выучил маршрут наизусть и точно рассчитал время. Они миновали Тюильри, переправились на левый берег Сены и по тесным улочкам спустились в Сен-Жермен. В аббатстве они оказались за полчаса до концерта. Стоял блеклый и теплый осенний вечер. Модесто с планом города в руках то и дело останавливался под начинавшими облетать каштанами, чтобы дать Лукреции соответствующие исторические, архитектурные или искусствоведческие пояснения. Спутники высидели весь концерт на неудобных церковных лавках, крепко прижавшись друг к другу. Скорбное величие «Реквиема» захватило Лукрецию. После концерта, расположившись за столиком на первом этаже ресторана «У Липпа», она похвалила Модесто:
– Даже не верится, что ты раньше не бывал в Париже. Ты так хорошо знаешь все эти улочки и памятники, словно прожил здесь много лет.
– Я готовился к нашему путешествию, как к выпускному экзамену, Лукре. Читал книги, изучал карты, консультировался в агентствах, расспрашивал знакомых. Я не собираю картины, не развожу собак, не играю в гольф. Много лет моим единственным хобби была подготовка к нашей неделе.
– И ты всегда мечтал провести ее со мной?
– А ты заметно продвинулась по дорожке флирта, – отметил дон Ригоберто.
– С тобой, и только с тобой, – покраснел Плуто. – Нью-Йорк, Париж и Венеция, рестораны и опера – все это setting , не более. Главные действующие лица – ты и я.
В «Ритц» они вернулись на такси, усталые и слегка пьяные от шампанского и коньяка. Прощаясь с Модесто на пороге спальни, донья Лукреция, нимало не смущаясь, объявила:
– Ты такой милый, что мне тоже захотелось поиграть. Я решила сделать тебе подарок.
– Правда? – оторопел Плуто. – А какой, Лукре?
– Я дарю тебе себя, всю, с головы до ног, – пропела Лукреция. – Приходи ко мне в комнату, когда я позову. Но учти: можно только смотреть.
Модесто ничего не ответил, но женщина не сомневалась, что его мрачное лицо, скрытое в полумраке прихожей, озарило безмерное счастье. Она не раздумывая прошла в ванную, разделась донага, аккуратно сложила одежду, распустила волосы («Как мне нравится, милая?» – «Именно так, Ригоберто»), вернулась в комнату, погасила лампы, оставив лишь ночник, и повернула его так, чтобы свет падал на аккуратно застеленную кровать. Донья Лукреция улеглась на спину, приняв изящную расслабленную позу, и положила голову на подушку.
– Входи.
«Она закрыла глаза, чтобы не видеть его», – подумал дон Ригоберто, тронутый целомудренным жестом своей жены. Он ясно различал силуэт инженера, несмело застывшего на пороге, а на постели, в голубоватом свете ночника, роскошное женское тело, напоминающее о телесном роскошестве моделей Рубенса и невинных прелестницах Мурильо: пышные смуглые бедра привольно раскинуты, одна нога согнута, прикрывая лобок, другая вытянута. Дон Ригоберто, сотни раз любовавшийся этим телом, ласкавший его, наслаждавшийся им, изучивший каждый его изгиб, сегодня впервые смотрел на него глазами Плуто. Модесто тяжело дышал, его пенис набухал от желания. Прочитав его мысли, донья Лукреция начала молча двигаться, демонстрируя застывшему от восхищения Плуто бока и спину, ягодицы и груди, выбритые подмышки и венчик волос на лобке. Наконец она раздвинула ноги, открыв внутреннюю сторону бедер и складки лона. «Неизвестная натурщица Гюстава Курбе, „Сотворение мира“ (1866)», – определил взволнованный дон Ригоберто: тугой живот, большие бедра и венерин бугор его жены были точно как у безымянной женщины со старинного полотна, украшения его галереи. В тот же миг чары рассеялись:
– Мне ужасно хочется спать, и тебе, должно быть, тоже, Плуто. Уже поздно.
– Спокойной ночи, – глухо отозвался едва живой Модесто. Он попятился назад и наткнулся на дверной косяк; через мгновение дверь за ним закрылась.
– И он послушно ретировался, не набросился на тебя, как голодный зверь! – воскликнул пораженный дон Ригоберто. – Ты крутила этим инженером, словно глупым теленком.
– Я об этом не думала, – рассмеялась донья Лукреция. – Но нельзя исключать, что его робость тоже была частью игры.
Наутро посыльный принес донье Лукреции букет роз и открытку с надписью: «Глаза видят, сердце бьется, память хранит прошлое, а пес из мультика благодарит тебя от всей души».
– Я слишком сильно тебя хочу, – заявил дон Ригоберто, закрывая жене рот поцелуем. – Я должен любить тебя.
– Вообрази, что за ночка выдалась у бедняги Плуто.
– Бедняги? – откликнулся Ригоберто, когда они, утомленные и счастливые, лежали бок о бок. – Отчего же бедняги?
– Как же мне повезло, Лукре, – заявил Модесто, когда они пили шампанское и смотрели стриптиз в «Крэйзи Хоре», окруженные толпой немцев и японцев. – Даже электрическая железная дорога, которую я получил в десять лет от Санта-Клауса, не сравнится с твоим подарком.
Ни в Лувре, ни за завтраком в «Клозери-де-Лила», ни на экскурсии в Центре Помпиду, ни на прогулке по кривым улочкам квартала Марэ Плуто ни разу не упомянул о вчерашнем происшествии. Он по-прежнему был отличным товарищем, знающим, верным и надежным.
– Этот парень нравится мне все больше, – заметил дон Ригоберто.
– Да, Плуто был безупречен, – согласилась донья Лукреция. – И я решила порадовать его еще немного. В «Максиме» я все время касалась коленкой его ноги. Когда мы танцевали, прижалась грудью. А в «Крэйзи Хоре» – бедром.
– Какое терпение! – воскликнул дон Ригоберто. – Познавать тебя частями, шаг за шагом. Выходит, ты играла с инженером, как кошка с мышкой. Такие игры небезопасны.
– Вовсе нет, если твой партнер настоящий кабальеро. Такой, как ты, – игриво прощебетала донья Лукреция. – Я рада, что приняла твое предложение, Плуто.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80