ведь мажордом с кухаркой так и не проснулись. Подлец запросто мог бы обесчестить беззащитную жертву. Донья Лукреция обняла Хустиниану, попыталась утешить:
– Все позади, он ушел, не плачь.
Девушка дрожала в ее объятиях – так близко она казалась совсем юной – и безуспешно боролась с рыданиями.
– Мне было ее так жалко, – призналась донья Лукреция. – Этот скот не только порвал на ней одежду, но и избил.
– Он получил по заслугам, – торжественно заявил дон Ригоберто. – Позорно бежал, окровавленный и униженный. Отличная работа!
– Посмотри, что он с тобой сделал, мерзавец. – Донья Лукреция мягко отстранила Хустиниану. Поправила разорванное платье, погладила по лицу, на котором больше не светилась знакомая радостная улыбка; по щекам девушки все еще бежали слезы, губы дрожали. Ясный взор погас.
– Что-то случилось? – осторожно спросил дон Ригоберто.
– Что-то еще, – так же сдержанно отозвалась донья Лукреция. – Я не сразу это поняла.
Вначале она и вправду ничего не понимала. Решила, что растерянность и нервозность – результат потрясения, как и было на самом деле; сердце женщины разрывалось от жалости и нежности, она не знала, что предпринять, как помочь бедной Хустиниане. Наконец донья Лукреция потащила девушку к лестнице:
– Идем, тебе надо переодеться, наверное, нужно позвать врача.
Выходя из кухни, она погасила верхний свет. Женщины рука об руку поднялись на второй этаж, где располагались кабинет и спальня. На середине лестницы донья Лукреция обняла Хустиниану за талию.
– Ну и натерпелись же мы страху.
– Я думала, что умру, сеньора, но теперь все уже почти прошло.
В это верилось с трудом; Хустиниана нервно сжимала руку хозяйки, ее зубы стучали, словно от холода. Опираясь друг на друга, они миновали стеллажи, заставленные книгами по искусству, и прошли в спальню, из окон которой виднелись огни Мирафлореса, фонари Малекона и гребешки над волнами. Донья Лукреция зажгла торшер, осветив гранатовый chaise longue на бронзовых ножках, журнальный столик, китайские вазы, разбросанные по ковру подушки и пуфики. В тени оставались широкая кровать, тумбочки, стены, украшенные персидскими виньетками, тантрическими рисунками и японскими гравюрами. Донья Лукреция достала из шкафа халат и протянула его Хустиниане, которая растерянно застыла посреди комнаты, обхватив руками плечи.
– Это платье надо выбросить, а лучше сжечь. Да, сожги его, как дон Ригоберто сжигает картины и книги, которые ему разонравились. Накинь пока это, я тебе потом что-нибудь подберу.
В ванной, смачивая полотенце одеколоном, донья Лукреция посмотрелась в зеркало. («Какая красавица!» – восхитился дон Ригоберто.) Она тоже не на шутку разнервничалась. Она и сама осунулась, побледнела; макияж расплылся, на платье образовалась живописная дыра.
– А я, оказывается, тоже пострадала в этом бою, Хустиниана, – сообщила донья Лукреция, не оборачиваясь. – Фито, скотина, и мне платье порвал. Надену-ка я халат. Иди сюда, здесь светлее.
Когда девушка заглянула в ванную, донья Лукреция уже сбросила платье – лифчика на ней не было, только черные шелковые трусики – и любовалась своим отражением. В белом махровом халате до пят Хустиниана казалась еще тоньше и смуглее. Халат был без пояса, и приходилось поддерживать полы рукой. Донья Лукреция накинула кимоно («Алое, шелковое, на спине золотые драконы с переплетенными хвостами», – решил дон Ригоберто) – и велела:
– Подойди-ка. Ты сильно ушиблась?
– Да нет, пара синяков. – Хустиниана отдернула халат, показав стройную ножку. – Это я ударилась о стол, когда он меня повалил.
Донья Лукреция наклонилась, обхватила пальцами тонкую лодыжку и осторожно протерла ушибленное место смоченной в одеколоне салфеткой.
– Пустяки, до свадьбы заживет. Еще есть?
Второй синяк был на руке, у локтя. Спустив халат, Хустиниана продемонстрировала набухающий кровоподтек. На ней тоже не было лифчика. Выпуклые соски девушки оказались прямо на уровне глаз доньи Лукреции. Грудь у Хустинианы была небольшая, целомудренная, правильной формы, с нежными голубоватыми жилками.
– С этим похуже, – пробормотала донья Лукреция. – Так больно?
– Капельку, – ответила Хустиниана, не отнимая руки, которую донья Лукреция обтирала с удвоенной осторожностью, озадаченная скорее своим смущением, чем состоянием горничной.
– Вот тогда, – настаивал, почти умолял дон Ригоберто, – тогда это и случилось.
– Тогда, – признала его жена. – Не знаю что, но что-то определенно произошло. Мы стояли почти вплотную друг к другу, в одних халатах. Прежде мы ни разу не были так близки. Разве что на кухне. Но это было совсем по-другому. Как будто я была не я. Я вся пылала, с головы до ног.
– А она?
– Бог ее знает, хотя вряд ли, конечно, – задумчиво ответила донья Лукреция. – Но я была сама не своя, это точно. Понимаешь, Ригоберто? Из-за самого обыкновенного испуга. Со мной сделалось что-то немыслимое.
– Такова жизнь, – произнес дон Ригоберто вслух в тишине спальни, уже успевшей наполниться утренним светом. – Таков огромный, непредсказуемый, чудесный и ужасный мир наших желаний. Любовь моя, ты совсем рядом и в то же время так далеко.
– Знаешь что? – сказала донья Лукреция. – Чтобы окончательно успокоиться, нам обеим не помешает немного выпить.
– Чтобы все печали как рукой сняло, – хихикнула горничная, следуя за хозяйкой в спальню. К ней постепенно возвращалось доброе расположение духа. – Знаете, мне, чтобы спокойно заснуть, наверное, придется напиться.
– Что ж, тогда давай напьемся. – Донья Лукреция раскрыла мини-бар. – Будешь виски? Ты вообще виски любишь?
– Я буду все, что вы предложите. Оставьте, я сама принесу.
– Не вздумай, – предупредила донья Лукреция из кабинета. – Сегодня я прислуживаю.
Она рассмеялась, и горничная охотно присоединилась. Руки доньи Лукреции дрожали, мысли путались, но она все же сумела наполнить виски два больших стакана, плеснуть в них немного минеральной воды и бросить по два кубика льда. Возвращаясь в спальню, женщина с трудом удерживала равновесие, словно кошка на натертом полу. Хустиниана присела в шезлонг. При виде хозяйки она поспешила подняться.
– Сиди, – остановила девушку донья Лукреция. – Только подвинься.
Хустиниана на мгновение растерялась, но тут же согласно кивнула. Сбросив туфли, она забралась в шезлонг с ногами и подвинулась к окну, освобождая место хозяйке. Донья Лукреция устроилась рядом. Подложила под голову подушку. Женщины поместились, но почти вплотную. Они то и дело соприкасались плечами, руками, бедрами.
– За что пьем? – спросила донья Лукреция. – За взбучку, которую получило это животное?
– За мою выдержку, – приободрилась Хустиниана. – Как дело не дошло до смертоубийства, сама не понимаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
– Все позади, он ушел, не плачь.
Девушка дрожала в ее объятиях – так близко она казалась совсем юной – и безуспешно боролась с рыданиями.
– Мне было ее так жалко, – призналась донья Лукреция. – Этот скот не только порвал на ней одежду, но и избил.
– Он получил по заслугам, – торжественно заявил дон Ригоберто. – Позорно бежал, окровавленный и униженный. Отличная работа!
– Посмотри, что он с тобой сделал, мерзавец. – Донья Лукреция мягко отстранила Хустиниану. Поправила разорванное платье, погладила по лицу, на котором больше не светилась знакомая радостная улыбка; по щекам девушки все еще бежали слезы, губы дрожали. Ясный взор погас.
– Что-то случилось? – осторожно спросил дон Ригоберто.
– Что-то еще, – так же сдержанно отозвалась донья Лукреция. – Я не сразу это поняла.
Вначале она и вправду ничего не понимала. Решила, что растерянность и нервозность – результат потрясения, как и было на самом деле; сердце женщины разрывалось от жалости и нежности, она не знала, что предпринять, как помочь бедной Хустиниане. Наконец донья Лукреция потащила девушку к лестнице:
– Идем, тебе надо переодеться, наверное, нужно позвать врача.
Выходя из кухни, она погасила верхний свет. Женщины рука об руку поднялись на второй этаж, где располагались кабинет и спальня. На середине лестницы донья Лукреция обняла Хустиниану за талию.
– Ну и натерпелись же мы страху.
– Я думала, что умру, сеньора, но теперь все уже почти прошло.
В это верилось с трудом; Хустиниана нервно сжимала руку хозяйки, ее зубы стучали, словно от холода. Опираясь друг на друга, они миновали стеллажи, заставленные книгами по искусству, и прошли в спальню, из окон которой виднелись огни Мирафлореса, фонари Малекона и гребешки над волнами. Донья Лукреция зажгла торшер, осветив гранатовый chaise longue на бронзовых ножках, журнальный столик, китайские вазы, разбросанные по ковру подушки и пуфики. В тени оставались широкая кровать, тумбочки, стены, украшенные персидскими виньетками, тантрическими рисунками и японскими гравюрами. Донья Лукреция достала из шкафа халат и протянула его Хустиниане, которая растерянно застыла посреди комнаты, обхватив руками плечи.
– Это платье надо выбросить, а лучше сжечь. Да, сожги его, как дон Ригоберто сжигает картины и книги, которые ему разонравились. Накинь пока это, я тебе потом что-нибудь подберу.
В ванной, смачивая полотенце одеколоном, донья Лукреция посмотрелась в зеркало. («Какая красавица!» – восхитился дон Ригоберто.) Она тоже не на шутку разнервничалась. Она и сама осунулась, побледнела; макияж расплылся, на платье образовалась живописная дыра.
– А я, оказывается, тоже пострадала в этом бою, Хустиниана, – сообщила донья Лукреция, не оборачиваясь. – Фито, скотина, и мне платье порвал. Надену-ка я халат. Иди сюда, здесь светлее.
Когда девушка заглянула в ванную, донья Лукреция уже сбросила платье – лифчика на ней не было, только черные шелковые трусики – и любовалась своим отражением. В белом махровом халате до пят Хустиниана казалась еще тоньше и смуглее. Халат был без пояса, и приходилось поддерживать полы рукой. Донья Лукреция накинула кимоно («Алое, шелковое, на спине золотые драконы с переплетенными хвостами», – решил дон Ригоберто) – и велела:
– Подойди-ка. Ты сильно ушиблась?
– Да нет, пара синяков. – Хустиниана отдернула халат, показав стройную ножку. – Это я ударилась о стол, когда он меня повалил.
Донья Лукреция наклонилась, обхватила пальцами тонкую лодыжку и осторожно протерла ушибленное место смоченной в одеколоне салфеткой.
– Пустяки, до свадьбы заживет. Еще есть?
Второй синяк был на руке, у локтя. Спустив халат, Хустиниана продемонстрировала набухающий кровоподтек. На ней тоже не было лифчика. Выпуклые соски девушки оказались прямо на уровне глаз доньи Лукреции. Грудь у Хустинианы была небольшая, целомудренная, правильной формы, с нежными голубоватыми жилками.
– С этим похуже, – пробормотала донья Лукреция. – Так больно?
– Капельку, – ответила Хустиниана, не отнимая руки, которую донья Лукреция обтирала с удвоенной осторожностью, озадаченная скорее своим смущением, чем состоянием горничной.
– Вот тогда, – настаивал, почти умолял дон Ригоберто, – тогда это и случилось.
– Тогда, – признала его жена. – Не знаю что, но что-то определенно произошло. Мы стояли почти вплотную друг к другу, в одних халатах. Прежде мы ни разу не были так близки. Разве что на кухне. Но это было совсем по-другому. Как будто я была не я. Я вся пылала, с головы до ног.
– А она?
– Бог ее знает, хотя вряд ли, конечно, – задумчиво ответила донья Лукреция. – Но я была сама не своя, это точно. Понимаешь, Ригоберто? Из-за самого обыкновенного испуга. Со мной сделалось что-то немыслимое.
– Такова жизнь, – произнес дон Ригоберто вслух в тишине спальни, уже успевшей наполниться утренним светом. – Таков огромный, непредсказуемый, чудесный и ужасный мир наших желаний. Любовь моя, ты совсем рядом и в то же время так далеко.
– Знаешь что? – сказала донья Лукреция. – Чтобы окончательно успокоиться, нам обеим не помешает немного выпить.
– Чтобы все печали как рукой сняло, – хихикнула горничная, следуя за хозяйкой в спальню. К ней постепенно возвращалось доброе расположение духа. – Знаете, мне, чтобы спокойно заснуть, наверное, придется напиться.
– Что ж, тогда давай напьемся. – Донья Лукреция раскрыла мини-бар. – Будешь виски? Ты вообще виски любишь?
– Я буду все, что вы предложите. Оставьте, я сама принесу.
– Не вздумай, – предупредила донья Лукреция из кабинета. – Сегодня я прислуживаю.
Она рассмеялась, и горничная охотно присоединилась. Руки доньи Лукреции дрожали, мысли путались, но она все же сумела наполнить виски два больших стакана, плеснуть в них немного минеральной воды и бросить по два кубика льда. Возвращаясь в спальню, женщина с трудом удерживала равновесие, словно кошка на натертом полу. Хустиниана присела в шезлонг. При виде хозяйки она поспешила подняться.
– Сиди, – остановила девушку донья Лукреция. – Только подвинься.
Хустиниана на мгновение растерялась, но тут же согласно кивнула. Сбросив туфли, она забралась в шезлонг с ногами и подвинулась к окну, освобождая место хозяйке. Донья Лукреция устроилась рядом. Подложила под голову подушку. Женщины поместились, но почти вплотную. Они то и дело соприкасались плечами, руками, бедрами.
– За что пьем? – спросила донья Лукреция. – За взбучку, которую получило это животное?
– За мою выдержку, – приободрилась Хустиниана. – Как дело не дошло до смертоубийства, сама не понимаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80