сидит в кабинете день-деньской. На все вопросы отвечает: да, нет, хорошо. И никуда не выходит. А вдруг у него тоже сифилис? И он сходит с ума? Вдруг с отцом приключилось то же, что и с несчастным Адольфом? Ведь он тоже остался один. А значит, вполне мог пойти к дурным женщинам и повстречать там Венеру. Я не хочу, чтобы папа умирал!
Фончито снова расплакался, на этот раз тихо, без надрыва, и донье Лукреции стоило большого труда его успокоить. Нежно обняв мальчика, она убеждала его выбросить из головы глупые страхи, доказывала, что с Ригоберто все в порядке, и, чувствуя как платье намокает от слез, думала, что между ней и пасынком существует глубокая, прочная связь. Постепенно ей удалось немного утешить мальчика. Ригоберто всегда любил запираться в кабинете, среди книг, картин и пластинок, слушать музыку, читать, делать записи в тетрадях. Разве Фончито об этом не знал? Не замечал ничего подобного раньше?
– Раньше все было по-другому, – возразил Фончито. – Он рассказывал мне о художниках, объяснял, как правильно разглядывать картины, учил разным вещам. Читал мне свои заметки. Пока ты жила с нами, папа смеялся, гулял, был нормальным человеком. А теперь все не так. Он грустит. Даже мои оценки его больше не волнуют, и дневник он подписывает не глядя. Ничего не желает знать, кроме своего кабинета. Сидит там часами. Боюсь, папа сходит с ума, как господин Адольф. Или уже сошел.
Мальчик обнял мачеху и уткнулся в ее плечо. В оливковой роще звучали голоса подростков, которые собирались по вечерам поиграть в футбол, выкурить сигарету тайком от родителей и пофлиртовать с девочками. Интересно, почему Фончито совсем не интересуется такими вещами.
– Ты правда все еще любишь папу? – Казалось, от ее ответа зависит вся дальнейшая жизнь мальчика.
– Я ведь уже говорила. Я никогда не переставала его любить. А почему ты спрашиваешь?
– Потому что он по тебе скучает. Он любит тебя, мама, и не находит утешения с тех пор, как ты ушла.
– Случилось то, что случилось. – Донья Лукреция почувствовала легкое головокружение.
– А ты не думала снова выйти замуж? – осторожно поинтересовался Фончито.
– Ни за что. Ни под каким видом. К тому же мы с Ригоберто не разводились, а только разошлись.
– Значит, вы еще можете помириться, – обрадовался Фончито. – Загладить ссору никогда не поздно. Я с одним мальчиком в школе чуть ли не каждый день дерусь, а потом мирюсь. Когда все устроится, вы с Хуститой сможете вернуться домой. И все станет как прежде.
«А папочка излечится от безумия», – подумала донья Лукреция. Женщина злилась и на Фончито и на себя. Опять Фончито сумел увлечь ее своими сумасбродствами. Донью Лукрецию охватили горечь и досада, проснулись мучительные воспоминания. Она схватила мальчика за плечи и развернула к себе. Женщина вглядывалась в лицо пасынка долго и настойчиво, но тот стойко выдержал полный укоризны взгляд и не отвел заплаканных синих глаз. Неужели ребенок может быть таким циничным? Ему и тринадцати нет. И он еще говорит об их разрыве с Ригоберто как о досадной случайности? Разве не он устроил так, чтобы отец обо всем узнал? Залитое слезами личико Фончито, нежный рот, дрожащие ресницы и аккуратный подбородок выражали невинное удивление.
– Ты прекрасно знаешь, что между нами произошло, – процедила донья Лукреция, стараясь не давать воли гневу. – Тебе отлично известно, из-за чего мы расстались. Так что не строй из себя несчастную жертву взрослых. Ты виноват не меньше моего, а то и больше.
– Ты права, мама, – прервал ее Фончито. – Я вас поссорил, стало быть, мне вас и мирить. Только мне понадобится твоя помощь. Ладно? Ты просто обязана мне помочь.
Донья Лукреция не знала, что сказать: ей одновременно хотелось надавать маленькому наглецу пощечин и осыпать его поцелуями. Лицо ее пылало. Фончито, напротив, выглядел посвежевшим, бодрым и вполне довольным. Он даже начал улыбаться.
– Ага, покраснела, – заявил мальчишка, обнимая мачеху за шею. – Значит, согласна. Я тебя обожаю!
– Сначала рыдание, теперь безудержное веселье, – констатировала вошедшая Хустиниана. – Мне кто-нибудь объяснит, что здесь происходит?
– У нас потрясающая новость, – сообщил мальчик. – Я расскажу, ладно?
– Это не Ригоберто, это ты у нас ненормальный, – вздохнула донья Лукреция.
– Должно быть, Венера и меня заразила сифилисом, – неловко пошутил Фончито. И торжественно объявил: – Папа с мамочкой скоро помирятся, Хустита. Ну как тебе новость?
Анафема спорту
Летом Вы штурмуете на серфе пенистые тихоокеанские волны, зимой спускаетесь на лыжах по склонам чилийского Портильо или аргентинского Барилоче (перуанские Анды не терпят подобной фамильярности), каждое утро у Вас аэробика, или же Вы планомерно наращиваете мышцы в тренажерном зале, бегаете по улицам и аллеям парка, не вылезаете из спортивного костюма, мечтаете об упругом заде и твердокаменном, словно корсеты наших прапрабабок, прессе, не пропускаете ни отборочных матчей национального чемпионата, ни очередных игр сборной Лимы против команды Университета физкультуры, ни боксерских поединков за титул чемпиона Южной Америки, Латинской Америки, Соединенных Штатов, Европы или мира, самозабвенно пялитесь в телевизор, подогревая спортивный азарт банкой пива, порцией виски или коктейля кубалибре, разочаровываетесь, воодушевляетесь, орете, стонете, размахиваете руками, переживаете взлеты и падения своих идолов, то впадая в экстаз, то приходя в отчаяние. Причины достаточно веские, чтобы я укрепился в самых худших подозрениях относительно мира, в котором мы живем, а Вас счел дебилом, недоумком и придурком. (Два последних определения я использую метафорически; первое – научный термин.)
Похоже, Ваши атрофированные мозги посетила блестящая догадка: да, я считаю спортивный образ жизни крайним проявлением идиотизма, последовательно низводящим человека на уровень барана, гусака и, наконец, муравья. Только не пытайтесь растереть меня в порошок, лучше послушайте; постепенно мы дойдем до греков и лицемерного mens sana in corpore sano . Но для начала постарайтесь усвоить: из всех существующих видов спорта я готов сделать исключение лишь для настольных игр (кроме пинг-понга) и игр в постели (включая мастурбацию). Остальные не без помощи современной культуры превратились в препятствия на пути совершенствования человеческого духа, стали врагами чувствительности и воображения (а следовательно, и наслаждения). Но в первую очередь – интеллекта и свободы. Ни одна идеология или религия не сделала столько для воспитания массового человека, робота с условными рефлексами, для превращения нашего поколения в толпу татуированных приматов в набедренных повязках, как распространенный в обществе культ физических упражнений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
Фончито снова расплакался, на этот раз тихо, без надрыва, и донье Лукреции стоило большого труда его успокоить. Нежно обняв мальчика, она убеждала его выбросить из головы глупые страхи, доказывала, что с Ригоберто все в порядке, и, чувствуя как платье намокает от слез, думала, что между ней и пасынком существует глубокая, прочная связь. Постепенно ей удалось немного утешить мальчика. Ригоберто всегда любил запираться в кабинете, среди книг, картин и пластинок, слушать музыку, читать, делать записи в тетрадях. Разве Фончито об этом не знал? Не замечал ничего подобного раньше?
– Раньше все было по-другому, – возразил Фончито. – Он рассказывал мне о художниках, объяснял, как правильно разглядывать картины, учил разным вещам. Читал мне свои заметки. Пока ты жила с нами, папа смеялся, гулял, был нормальным человеком. А теперь все не так. Он грустит. Даже мои оценки его больше не волнуют, и дневник он подписывает не глядя. Ничего не желает знать, кроме своего кабинета. Сидит там часами. Боюсь, папа сходит с ума, как господин Адольф. Или уже сошел.
Мальчик обнял мачеху и уткнулся в ее плечо. В оливковой роще звучали голоса подростков, которые собирались по вечерам поиграть в футбол, выкурить сигарету тайком от родителей и пофлиртовать с девочками. Интересно, почему Фончито совсем не интересуется такими вещами.
– Ты правда все еще любишь папу? – Казалось, от ее ответа зависит вся дальнейшая жизнь мальчика.
– Я ведь уже говорила. Я никогда не переставала его любить. А почему ты спрашиваешь?
– Потому что он по тебе скучает. Он любит тебя, мама, и не находит утешения с тех пор, как ты ушла.
– Случилось то, что случилось. – Донья Лукреция почувствовала легкое головокружение.
– А ты не думала снова выйти замуж? – осторожно поинтересовался Фончито.
– Ни за что. Ни под каким видом. К тому же мы с Ригоберто не разводились, а только разошлись.
– Значит, вы еще можете помириться, – обрадовался Фончито. – Загладить ссору никогда не поздно. Я с одним мальчиком в школе чуть ли не каждый день дерусь, а потом мирюсь. Когда все устроится, вы с Хуститой сможете вернуться домой. И все станет как прежде.
«А папочка излечится от безумия», – подумала донья Лукреция. Женщина злилась и на Фончито и на себя. Опять Фончито сумел увлечь ее своими сумасбродствами. Донью Лукрецию охватили горечь и досада, проснулись мучительные воспоминания. Она схватила мальчика за плечи и развернула к себе. Женщина вглядывалась в лицо пасынка долго и настойчиво, но тот стойко выдержал полный укоризны взгляд и не отвел заплаканных синих глаз. Неужели ребенок может быть таким циничным? Ему и тринадцати нет. И он еще говорит об их разрыве с Ригоберто как о досадной случайности? Разве не он устроил так, чтобы отец обо всем узнал? Залитое слезами личико Фончито, нежный рот, дрожащие ресницы и аккуратный подбородок выражали невинное удивление.
– Ты прекрасно знаешь, что между нами произошло, – процедила донья Лукреция, стараясь не давать воли гневу. – Тебе отлично известно, из-за чего мы расстались. Так что не строй из себя несчастную жертву взрослых. Ты виноват не меньше моего, а то и больше.
– Ты права, мама, – прервал ее Фончито. – Я вас поссорил, стало быть, мне вас и мирить. Только мне понадобится твоя помощь. Ладно? Ты просто обязана мне помочь.
Донья Лукреция не знала, что сказать: ей одновременно хотелось надавать маленькому наглецу пощечин и осыпать его поцелуями. Лицо ее пылало. Фончито, напротив, выглядел посвежевшим, бодрым и вполне довольным. Он даже начал улыбаться.
– Ага, покраснела, – заявил мальчишка, обнимая мачеху за шею. – Значит, согласна. Я тебя обожаю!
– Сначала рыдание, теперь безудержное веселье, – констатировала вошедшая Хустиниана. – Мне кто-нибудь объяснит, что здесь происходит?
– У нас потрясающая новость, – сообщил мальчик. – Я расскажу, ладно?
– Это не Ригоберто, это ты у нас ненормальный, – вздохнула донья Лукреция.
– Должно быть, Венера и меня заразила сифилисом, – неловко пошутил Фончито. И торжественно объявил: – Папа с мамочкой скоро помирятся, Хустита. Ну как тебе новость?
Анафема спорту
Летом Вы штурмуете на серфе пенистые тихоокеанские волны, зимой спускаетесь на лыжах по склонам чилийского Портильо или аргентинского Барилоче (перуанские Анды не терпят подобной фамильярности), каждое утро у Вас аэробика, или же Вы планомерно наращиваете мышцы в тренажерном зале, бегаете по улицам и аллеям парка, не вылезаете из спортивного костюма, мечтаете об упругом заде и твердокаменном, словно корсеты наших прапрабабок, прессе, не пропускаете ни отборочных матчей национального чемпионата, ни очередных игр сборной Лимы против команды Университета физкультуры, ни боксерских поединков за титул чемпиона Южной Америки, Латинской Америки, Соединенных Штатов, Европы или мира, самозабвенно пялитесь в телевизор, подогревая спортивный азарт банкой пива, порцией виски или коктейля кубалибре, разочаровываетесь, воодушевляетесь, орете, стонете, размахиваете руками, переживаете взлеты и падения своих идолов, то впадая в экстаз, то приходя в отчаяние. Причины достаточно веские, чтобы я укрепился в самых худших подозрениях относительно мира, в котором мы живем, а Вас счел дебилом, недоумком и придурком. (Два последних определения я использую метафорически; первое – научный термин.)
Похоже, Ваши атрофированные мозги посетила блестящая догадка: да, я считаю спортивный образ жизни крайним проявлением идиотизма, последовательно низводящим человека на уровень барана, гусака и, наконец, муравья. Только не пытайтесь растереть меня в порошок, лучше послушайте; постепенно мы дойдем до греков и лицемерного mens sana in corpore sano . Но для начала постарайтесь усвоить: из всех существующих видов спорта я готов сделать исключение лишь для настольных игр (кроме пинг-понга) и игр в постели (включая мастурбацию). Остальные не без помощи современной культуры превратились в препятствия на пути совершенствования человеческого духа, стали врагами чувствительности и воображения (а следовательно, и наслаждения). Но в первую очередь – интеллекта и свободы. Ни одна идеология или религия не сделала столько для воспитания массового человека, робота с условными рефлексами, для превращения нашего поколения в толпу татуированных приматов в набедренных повязках, как распространенный в обществе культ физических упражнений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80