– Это я сказала Сандре, где мы остановились. Пока ты покупал мороженое.
– А с какой стати ты всем подряд говоришь, где мы остановились?
– Но почему бы и нет? – беззаботно рассмеялась Массимина.
Действительно, почему бы и нет.
Массимине потребовалось больше получаса, чтобы обновить купленную днем косметику. Вопреки себе, то есть своим эстетическим воззрениям, Моррис посоветовал ей выбрать цвета поярче – едкие красные и синие оттенки, – он надеялся, что с такой штукатуркой на физиономии Массимина окончательно утратит сходство с собой, превратится в вульгарную девку. Но она накрасилась так умело и ловко, что лишь подчеркнула свою миловидность, ее лицо приобрело отретушированную четкость той парадной фотографии, что опубликовали в газетах. Ведь наверняка именно это фото и станут печатать всякий раз, когда газетным шакалам вздумается снова вытащить на свет историю с исчезновением девчонки.
Моррис был вне себя от раздражения (да, он ее изменил, но лишь во вред себе!). И все же он мог поклясться, что пастельные тона куда лучше оттенили бы бархатистость кожи, эту удивительную молочную белизну с разбросанными, словно хлебные крошки, веснушками; сейчас же Массимина походила на раскрашенного ангела из церкви, привлекая излишнее внимание. Внимание Джакомо. Человека из Вероны.
– Полагаю, тебе не приходило в голову, что твоя мать может запросто узнать, где мы находимся? – прошипел он ей в самое ухо. А еще она вылила на себя слишком много духов. Терпкий аромат заполнил всю машину. – Не приходило, так ведь?
– Нет! – расхохоталась Массимина, обнимая его. – Ну к чему так нервничать, Морри. И потом, какая разница, даже если она узнает? Мы ей скажем, что слишком поздно, что я беременна и мы скоро поженимся. Эй, мы убежали из дома! – крикнула она, обращаясь к паре, сидевшей впереди. – Моей маме не понравился Морри-ис, вот мы и убежали.
Моррис стиснул ее бедро в попытке усмирить вскипевшую кровь.
– Заткнись! – прохрипел он.
Автомобиль быстро кружил по узким сельским дорогам, убегающим вглубь Апеннин; от горных вершин легли длинные тени. Джакомо вез их в ресторан, притулившийся на террасе над крутым склоном чуть ниже Сан-Марино, – чудесное местечко, по его уверениям.
– А мы тоже убегаем, правда, Джакомо? – мелодично пропела Сандра, ероша свои светлые волосы.
– Proprio cosн , – отозвался Джакомо. – Все мы влюбленные голубки. – И, оторвав взгляд от прихотливо извивавшегося серпантина, обернулся и подмигнул.
Иными словами, этот похотливый козел бросил бедняжку жену, вот скотина, думал Моррис. Как папочка поступил с матерью. Сколько времени прошло после ее смерти, когда эта костлявая тварь Эйлин захихикала внизу, завозилась на диване, пытаясь выдернуть отцовскую руку из своих трусов? И Картуччо небось такой же. Жена, видите ли, умерла. Да как Моррис мог проверить, врет он или нет? Наверняка пришил ненаглядную, мерзавец. Запросто.
Моррис заглядывал в пропасть, мелькавшую то справа, то слева, – машина все глубже забиралась в горы. Если бы только удалось самую чуточку вывернуть руль и выскочить, прежде… но у машины только две дверцы, а он сидит сзади. (Что с ним творится? Неужто он сходит с ума? В конце концов, он всего-то и сделал, что убежал с Массиминой, написал глупое письмо, да наврал полиции. Они сами виноваты, что у него так все просто получилось. Сами его подтолкнули. Иначе всю эту историю он и затевать бы не стал.)
Впереди уже виднелось Сан-Марино. Зубчатые стены со старинной гравюры, розовеющие в лучах закатного солнца замки – слащавая иллюстрация к «Властелину колец» или декорация к костюмированному фильму. Расслабься, расслабься, расслабься… действуй по обстоятельствам. Под колесами захрустел гравий, и они вывалились из машины. Неправдоподобно красивые силуэты замков Сан-Марино наполовину закрывала туша автофургона с голландскими номерами.
– Некоторых туристов невольно начинаешь ненавидеть, – сказала Сандра на своем отточенном мелодичном английском, показывая на фургон.
Должно быть, с таким выговором дамочка работает на «Би-Би-Си»… помощником продюсера. А ее папаша – политический обозреватель на «Радио-4». Сбрендить можно от такой утонченной публики.
– Я вас понимаю.
Моррис отчаянно пытался уследить за болтовней Массимины и Джакомо, готовый вмешаться при малейшем намеке на обмен адресами. Но Джакомо, казалось, всячески избегал тем, которые могли выявить общих знакомых, – должно быть, виной тому было щекотливое положение, в котором он сам пребывал. Пока, насколько понял Моррис, даже не спросил фамилию Массимины. Да и зачем она ему? Вот разве он, Моррис, знает фамилию Стэна? Или Симонетты?
– Они столько времени ехали из своей Голландии, – продолжала Сандра, – и только для того, чтобы весь день проваляться на пляже, а потом отправиться пожрать пиццы, предварительно загородив чудесный вид своим проклятым фургоном.
Джакомо на мгновение дружески коснулся обнаженного плеча Массимины. Нет, поистине неслыханно, что некоторые типы себе позволяют! Моррис никогда бы так не поступил с чужой девушкой. Например, с Сандрой. Похоже, среди них четверых лишь у него сохранились моральные устои, лишь он помнит, кто с кем сюда пришел. Джакомо что-то нашептывал на ухо Массимине, но вряд ли с такой похотливой улыбочкой спрашивают фамилию.
– А если они даже и зайдут в какой-нибудь музей, то побродят по нему минут десять и после этого считают, что изучили всю Италию. Они даже не пытаются постичь образ жизни этих людей, который и есть подлинное искусство, и как этот образ жизни соотносится со славным прошлым страны. К примеру, мозаики Равенны…
Моррис налил себе очередной бокал вина. Он слишком много пьет. Нужно следить за собой. Главное – помнить, что он лучше этих людей, лучше, умнее и тоньше. Во всех смыслах. Так что нервничать незачем.
– За вас? – Он поднял бокал.
По крайней мере, ситуация будоражит кровь.
– Да, пожалуй, – кивнула Сандра и залпом осушила свой бокал. – Никакой фантазии. Пиво, пляж, телевизор и плотские утехи. Думаю, основное отличие людей искусства от прочих – это их чуткость. Я хочу сказать, что человек искусства скорее способен на внимание к другим людям, потому что…
Чушь собачья! Да ты только взгляни на своего колченогого ухажера, дорогая, бездна ведь чуткости! Ни хрена эта дура с безупречным выговором не понимает в искусстве, в таком-то дурацком платье с вырезом по самое не могу, а эти серьги невообразимой формы, вроде детских головоломок, что богатеи покупают в «Харродс» своим соплякам на Рождество. Подарите девочке мелодичный голосок при рождении, клюшку для гольфа, когда ей исполнится десять, и лошадь к половому созреванию – и можете не сомневаться, что через несколько лет она возомнит, будто имеет полное право разглагольствовать об искусстве до второго пришествия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67