– выдохнул Бобо.
Моррис недоуменно посмотрел на зятя:
– Что ты имеешь в виду? И как вообще тебя занесло сюда посреди ночи?
– S'inculavano, – буркнул Бобо. – Один трахал другого в задницу.
Моррис и не знал, чему удивляться больше – манерам Цыплака или его заявлению.
– Кто? – решительно спросил он.
– Какая разница?
– Большая. Ты был бы абсолютно прав, ели б рассчитал на месте этих двоих, я бы их вышиб с Вилла-Каритас, и тем дело кончилось. Я совершенно согласен, что эту парочку надо гнать.
– Все они одним миром мазаны, – сказал Бобо. – Все извращенцы. Потому персонал и не разрешает им пользоваться туалетом. У них еще и СПИД наверняка. Пора от них избавляться. Я больше не желаю валять дурака.
Несмотря на злость, Моррис был рад, что весь шум поднялся из-за упертого расизма самого крайнего толка. Он вполне мог поверить в историю про сладкую парочку в офисе – теперь по крайней мере стало ясно, на что намекал Кваме, говоря об Азедине и Фаруке. Форбс наверняка был вне себя, узнав, что марокканец развращал малолеток. Но думать, что они все извращенцы или какие-нибудь нечистые, просто нелепо. Это все предрассудки вроде отцовских, подозревавшего Морриса в «голубизне» за одну его тягу к книгам и музеям. Надо подойти к делу с пониманием и терпением. Каких-нибудь десять минут, и все утрясется. Тогда можно спокойно вздохнуть и отпраздновать победу.
– Послушай, Бобо… Сегодня умерла синьора Тревизан. Как я слышал не раз от Паолы, да и от Антонеллы тоже, семейный бизнес делится поровну между сестрами. Поскольку ни одна из них не собирается брать на себя руководство фирмой, нам с тобой остается заправлять здесь на равных основаниях. В конце концов, не далее как вчера мы очень славно отобедали вместе, разве нет? Могу сказать, что лично я получил большое удовольствие. В этих обстоятельствах не считаешь ли ты, что не стоит стулья ломать, а лучше выполнить контракт и потом уже решать, как быть дальше?
– Тебе придется уйти, – повторил Бобо. – А раз так, то и без твоих англичан обойдемся как-нибудь. – Его пальцы выбивали нервную дробь на столе. По всему было видно, что он не решается выплеснуть еще какую-то гадость.
Моррис не отступал:
– Друг мой, я понимаю, что могу тебе не нравиться, однако с юридической точки зрения…
Бобо вдруг вскочил, опрокинув стул. В его движениях сквозили решимость и отчаяние. Рванувшись к шкафу гнетуще-серой расцветки, который Моррису особенно хотелось выкинуть на помойку, Цыплак нервно бросил:
– Я ведь еще не сказал тебе, почему оказался здесь ночью. – Я же не каждую ночь сюда таскаюсь, верно?
Наклонившись, он извлек еще одну папку из недр нижнего ящика.
Наконец-то до Морриса дошло: случилось нечто очень и очень серьезное. Это была не смутная тревога, но внезапная и полная убежденность. По спине прокатился жар. Запястья – в точности, – как вчера за обеденным столом – напряглись, словно связки вот-вот лопнут.
Бобо вернулся к столу и буркнул, не поднимая глаз:
– Стэн сказал вчера, что ты не ездил с ним в Турцию тем летом.
– Ну, так я же объяснил, что поехал сам.
Бобо как-то странно хрюкнул. Моррис наконец разглядел, что написано на перевернутой папке у него в руках. Жар вмиг перекинулся в озноб, затем, вернувшись, накрыл его с головой. МАССИМИНА ТРЕВИЗАН. Так нечестно! Бобо открыл папку.
– После того, как ты… э-э, так поспешно уехал, я спросил, когда он видел тебя на вокзале в Риме.
Моррис изобразил недоумение.
– Он сказал, это было где-то в конце июля. – Бобо вскинул голову.
Моррис оставался невозмутим.
– И что же?
– А то, что у меня есть запись в дневнике, который я вел тогда, о твоем звонке из Анкары второго августа. Больше чем через неделю после уплаты выкупа и всего за день до того, как Массимина пыталась поговорить с мамой, но звонок оборвался.
Возникла пауза, которую Моррис не стал заполнять. Он наспех оглядывал пробоины в корпусе судна. Можно ли их залатать, или пришло время снова отдаться на волю ветра и волн?
– Стэн сказал, что ты…
– Я не очень понимаю, в чем ты пытаешься меня обвинить. Как я сказал, в Турции я был один. Решив отвязаться от Стэна, сделал вид, что не еду вообще, чтобы не огорчать несчастного придурка. Что касается даты нашей римской встречи, не думаешь же ты, что такой кретин, как Стэн, способен запомнить день.
Бобо помолчал.
– Еще он сказал, что ты был не один. С какой-то девушкой, с которой раньше он видел тебя в Вероне.
Моррис понял, что пока ни слова из этого явно не дошло до ушей Антонеллы, иначе она не была бы так мила с ним сегодня утром.
– Извини, – повторил он, – все равно не понимаю, какое это имеет отношение к чему угодно? Где еще люди могут случайно встретиться, как не на вокзале? Такое уж место… Кстати, со мной, кажется, в самом деле была какая-то девица, но познакомились мы в поезде, а вовсе не в Вероне.
Бобо поскреб редкую щетину на подбородке. Злой и взвинченный, с багровыми прыщами на бледных щеках, он, казалось, совсем не слушал Морриса. Даже и не собирался. С трудом удерживаясь от взрыва, он продолжал:
– Я, правда, не сообразил сперва, как тут все одно к одному, но потом дошло. И поехал прямо в офис. Я здесь торчу с четырех утра.
Моррис покачал головой:
– Не пойму, о чем ты?
Он попробовал беззаботно усмехнуться, но вымученная улыбка лишь выдала его. Кровь прихлынула к лицу. Почему – он стиснул зубы – ну почему природа отказала ему в даре убеждения? Как он мог вообразить, что отмажется, сказав два слова? Смехотворная наивность. И каким же был идиотом, не оставшись до конца обеда, чтобы с ходу обезвреживать любые провокации янки. Господи! «Твои грехи тебя найдут, догонят и еще дадут», – эту поговорку Моррис часто слышал от матери. Конечно, не к нему обращенную, а к отцу. Он люто возненавидел себя. Жалкий и ничтожный – нет, уничтоженный Моррис! Он заслуживает тюрьмы. И если хватит мужества там удавиться, тем лучше.
Но тут нежный голос любимой твердо произнес: «Нет, Морри».
…Выкуп, разумеется, был оставлен в экспрессе Милан – Палермо, – говорил – тем временем Бобо. – Я его сам туда отнес, в коричневом саквояже, и положил на багажную полку в вагоне первого класса. Это было двадцать третьего июля. Как раз примерно в то время, о котором говорил Стэн. Скорый останавливается в Риме, non e vero? Деньги, скорее всего, там и забрали, а потом ее труп находят на Сардинии. А с вокзала Рома Термини поезд идет прямо в Остию, к парому…
«Нет», – повторила Мими. Он снова чувствовал ее духи, слышал шелест платья. «O, ti amo, Morri, sei cosi dolce, – шепнула она. – Ты такой нежный, мой любимый». Моррис прикрыл веки от удовольствия. Мими! Наконец-то опять, а он не вызывал ее, и это не чревовещание. Бобо он почти не слушал.
– …И тогда я поехал сюда, заглянуть в папку. Потому что, ясное дело, сохранил все копии писем о выкупе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
Моррис недоуменно посмотрел на зятя:
– Что ты имеешь в виду? И как вообще тебя занесло сюда посреди ночи?
– S'inculavano, – буркнул Бобо. – Один трахал другого в задницу.
Моррис и не знал, чему удивляться больше – манерам Цыплака или его заявлению.
– Кто? – решительно спросил он.
– Какая разница?
– Большая. Ты был бы абсолютно прав, ели б рассчитал на месте этих двоих, я бы их вышиб с Вилла-Каритас, и тем дело кончилось. Я совершенно согласен, что эту парочку надо гнать.
– Все они одним миром мазаны, – сказал Бобо. – Все извращенцы. Потому персонал и не разрешает им пользоваться туалетом. У них еще и СПИД наверняка. Пора от них избавляться. Я больше не желаю валять дурака.
Несмотря на злость, Моррис был рад, что весь шум поднялся из-за упертого расизма самого крайнего толка. Он вполне мог поверить в историю про сладкую парочку в офисе – теперь по крайней мере стало ясно, на что намекал Кваме, говоря об Азедине и Фаруке. Форбс наверняка был вне себя, узнав, что марокканец развращал малолеток. Но думать, что они все извращенцы или какие-нибудь нечистые, просто нелепо. Это все предрассудки вроде отцовских, подозревавшего Морриса в «голубизне» за одну его тягу к книгам и музеям. Надо подойти к делу с пониманием и терпением. Каких-нибудь десять минут, и все утрясется. Тогда можно спокойно вздохнуть и отпраздновать победу.
– Послушай, Бобо… Сегодня умерла синьора Тревизан. Как я слышал не раз от Паолы, да и от Антонеллы тоже, семейный бизнес делится поровну между сестрами. Поскольку ни одна из них не собирается брать на себя руководство фирмой, нам с тобой остается заправлять здесь на равных основаниях. В конце концов, не далее как вчера мы очень славно отобедали вместе, разве нет? Могу сказать, что лично я получил большое удовольствие. В этих обстоятельствах не считаешь ли ты, что не стоит стулья ломать, а лучше выполнить контракт и потом уже решать, как быть дальше?
– Тебе придется уйти, – повторил Бобо. – А раз так, то и без твоих англичан обойдемся как-нибудь. – Его пальцы выбивали нервную дробь на столе. По всему было видно, что он не решается выплеснуть еще какую-то гадость.
Моррис не отступал:
– Друг мой, я понимаю, что могу тебе не нравиться, однако с юридической точки зрения…
Бобо вдруг вскочил, опрокинув стул. В его движениях сквозили решимость и отчаяние. Рванувшись к шкафу гнетуще-серой расцветки, который Моррису особенно хотелось выкинуть на помойку, Цыплак нервно бросил:
– Я ведь еще не сказал тебе, почему оказался здесь ночью. – Я же не каждую ночь сюда таскаюсь, верно?
Наклонившись, он извлек еще одну папку из недр нижнего ящика.
Наконец-то до Морриса дошло: случилось нечто очень и очень серьезное. Это была не смутная тревога, но внезапная и полная убежденность. По спине прокатился жар. Запястья – в точности, – как вчера за обеденным столом – напряглись, словно связки вот-вот лопнут.
Бобо вернулся к столу и буркнул, не поднимая глаз:
– Стэн сказал вчера, что ты не ездил с ним в Турцию тем летом.
– Ну, так я же объяснил, что поехал сам.
Бобо как-то странно хрюкнул. Моррис наконец разглядел, что написано на перевернутой папке у него в руках. Жар вмиг перекинулся в озноб, затем, вернувшись, накрыл его с головой. МАССИМИНА ТРЕВИЗАН. Так нечестно! Бобо открыл папку.
– После того, как ты… э-э, так поспешно уехал, я спросил, когда он видел тебя на вокзале в Риме.
Моррис изобразил недоумение.
– Он сказал, это было где-то в конце июля. – Бобо вскинул голову.
Моррис оставался невозмутим.
– И что же?
– А то, что у меня есть запись в дневнике, который я вел тогда, о твоем звонке из Анкары второго августа. Больше чем через неделю после уплаты выкупа и всего за день до того, как Массимина пыталась поговорить с мамой, но звонок оборвался.
Возникла пауза, которую Моррис не стал заполнять. Он наспех оглядывал пробоины в корпусе судна. Можно ли их залатать, или пришло время снова отдаться на волю ветра и волн?
– Стэн сказал, что ты…
– Я не очень понимаю, в чем ты пытаешься меня обвинить. Как я сказал, в Турции я был один. Решив отвязаться от Стэна, сделал вид, что не еду вообще, чтобы не огорчать несчастного придурка. Что касается даты нашей римской встречи, не думаешь же ты, что такой кретин, как Стэн, способен запомнить день.
Бобо помолчал.
– Еще он сказал, что ты был не один. С какой-то девушкой, с которой раньше он видел тебя в Вероне.
Моррис понял, что пока ни слова из этого явно не дошло до ушей Антонеллы, иначе она не была бы так мила с ним сегодня утром.
– Извини, – повторил он, – все равно не понимаю, какое это имеет отношение к чему угодно? Где еще люди могут случайно встретиться, как не на вокзале? Такое уж место… Кстати, со мной, кажется, в самом деле была какая-то девица, но познакомились мы в поезде, а вовсе не в Вероне.
Бобо поскреб редкую щетину на подбородке. Злой и взвинченный, с багровыми прыщами на бледных щеках, он, казалось, совсем не слушал Морриса. Даже и не собирался. С трудом удерживаясь от взрыва, он продолжал:
– Я, правда, не сообразил сперва, как тут все одно к одному, но потом дошло. И поехал прямо в офис. Я здесь торчу с четырех утра.
Моррис покачал головой:
– Не пойму, о чем ты?
Он попробовал беззаботно усмехнуться, но вымученная улыбка лишь выдала его. Кровь прихлынула к лицу. Почему – он стиснул зубы – ну почему природа отказала ему в даре убеждения? Как он мог вообразить, что отмажется, сказав два слова? Смехотворная наивность. И каким же был идиотом, не оставшись до конца обеда, чтобы с ходу обезвреживать любые провокации янки. Господи! «Твои грехи тебя найдут, догонят и еще дадут», – эту поговорку Моррис часто слышал от матери. Конечно, не к нему обращенную, а к отцу. Он люто возненавидел себя. Жалкий и ничтожный – нет, уничтоженный Моррис! Он заслуживает тюрьмы. И если хватит мужества там удавиться, тем лучше.
Но тут нежный голос любимой твердо произнес: «Нет, Морри».
…Выкуп, разумеется, был оставлен в экспрессе Милан – Палермо, – говорил – тем временем Бобо. – Я его сам туда отнес, в коричневом саквояже, и положил на багажную полку в вагоне первого класса. Это было двадцать третьего июля. Как раз примерно в то время, о котором говорил Стэн. Скорый останавливается в Риме, non e vero? Деньги, скорее всего, там и забрали, а потом ее труп находят на Сардинии. А с вокзала Рома Термини поезд идет прямо в Остию, к парому…
«Нет», – повторила Мими. Он снова чувствовал ее духи, слышал шелест платья. «O, ti amo, Morri, sei cosi dolce, – шепнула она. – Ты такой нежный, мой любимый». Моррис прикрыл веки от удовольствия. Мими! Наконец-то опять, а он не вызывал ее, и это не чревовещание. Бобо он почти не слушал.
– …И тогда я поехал сюда, заглянуть в папку. Потому что, ясное дело, сохранил все копии писем о выкупе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82