Вместо плоскостей крыла - обрывки скрюченного дюраля на выжженной стерне. Хвост от удара оторвался, но не совсем, и лежал поджатым под фюзеляж, изуродованный и жалкий.
- Гляньте, товарищ комиссар, как пес побитый, - подметил Бугаев.
Летчика нигде не было видно. Пошли к скирде соломы. Бугаев, оглянувшись, увидел вдалеке что-то ослепительно блестевшее на солнце. Спросил разрешения у Ныча сбегать посмотреть. Пока комиссар с двумя вооруженными карабинами сержантами и шофером шарил вокруг скирды, Бугаев принес фонарь кабины «мессершмитта». Плексиглас целый, ни единой трещины.
- Побудьте тут, - сказал Ныч. - Съезжу в деревню, чего доброго там задержали, або видели куда побежал.
В деревне с тесной улочкой, на которой едва разминутся две арбы, было не больше десятка голых, без единого деревца дворов. Ныч вылез из кабины полуторки, и увидел старика у крайней хаты, направился к нему.
- Не видал, дедусь, как сбили немецкий самолет? - спросил Ныч.
- Видал, видал, - охотно ответил старик, утирая слезящиеся глаза.
- А немецкий летчик куда побежал?
- Туда видать, - старик показал сухой, морщинистой рукой в сторону Перекопа. Ныч хлопнул себя ладонями по бедрам.
- Ax, бисова ж его, фашистская душа, я так и знал: втече, забеспокоился он и, забыв с досады поблагодарить старика за «ценные сведения», кинулся к машине. - Давай скорей к скирде, - сказал он шоферу, забираясь в кабину. - Захватим ребят и в погоню, а то уйдет, чтоб он скис.
Полуторка круто развернулась, затарахтела по скошенной степи пустым кузовом. Еще издали Ныч видел, как Бугаев приставил к скирде сверкающий на солнце фонарь кабины Me-109, потоптался возле него с двумя другими сержантами, отсчитал сколько-то шагов. Втроем вскинули карабины, почти не целясь, выстрелили дробным залпом и побежали к фонарю. Вдруг из скирды, у самого фонаря, по которому стреляли сержанты, кто-то вывалился на землю, тонкий и длинный, как жердь, и руки вверх.
Ныч почти на ходу выскочил из машины и разразился тирадой:
- Ах, ты ж чертов дед, - выругался он. - Вот так «ценные сведения».
- Нэ стрэляйт. Ихь арбайтер. Плен. Ихь - арбайтер, плен. Нэ стрэляйт, - твердил немец.
Пленного в сером новеньком комбинезоне обступили, разглядывали с любопытством. Молодой. Железный крест на шее. Глаза вперил в карабины, что держали русские на руке.
- Трухнул подлец, - сказал Бугаев. - Думал мы по нему стреляли.
Фашист побледнел, руки задрожали.
- Ихь найн дейче, - забормотал он. - Ихь бин йостеррайхер, ихь бин йостеррайхер.
- Никак в штаны напустил, - прокомментировал Бугаев.
Все рассмеялись.
- Он говорит, что сам рабочий, - пояснил Ныч. - Сдается в плен. Он - не немец, а австриец. Отберите у него оружие.
Бугаев снял с пояса пленного кобуру, вытащил из нее хромированный парабеллум.
- Вот это штучка, - сказал он тоном знатока-оружейника. - Никак именной. Что-то написано. - Бугаев передал пистолет Нычу. - Прочитайте, товарищ комиссар.
Ныч посмотрел надпись на рукоятке пистолета, сказал, что им награжден летчик Юлиус Дитте за особые слуги при взятии острова Крит.
Другого оружия у пленного не нашли. Отвезли его штаб авиагруппы. Бугаев прихватил и фонарь с тремя аккуратными дырочками от пуль,
- Хорошие портсигарчики выйдут, - подметил шофёр.
- Портсигарчики, - передразнил его Бугаев. - Видишь? - он похлопал по выпуклой части фонаря у пулевого отверстия. - Летчикам надо показать. Говорили, что стекло на кабине «мессершмитта» крепче брони. А на деле? То-то!
* * *
Заместитель командующего ВВС Черноморского флота генерал Ермаченков поблагодарил Ныча и сержантов поимку и доставку немецкого летчика, позвонил Любимову.
- Приезжай, познакомлю с твоим крестником. Допрашивать при тебе будем. Жду. И ты, Батько, останься, - сказал он Нычу, положив трубку.
Не прошло и пяти минут, как Любимов прилетел на УТ-2. В учительской школы, где размещался штаб группы, доложил генералу. Ермаченков встретил командира эскадрильи, не скрывая своего расположения. Всего месяца полтора назад прибыл генерал на Черное море с Балтики и за этот короткий срок полюбился ему комэск Любимов. Воюет эскадрилья почти без потерь, а на ее счету уже около девятнадцати сбитых самолетов противника, удачно сопровождает бомбардировщиков и штурмовиков, и сама более десяти раз штурмовала коммуникации и передний край немцев. Так было над Перекопом. А до этого эскадрилья с первого дня войны прикрывала с воздуха город и главную базу флота - Севастополь,
Генерал с удовольствием пожал руку Любимова, обнял его, расцеловал. Потом отстранил от себя, посмотрел на комэска внимательней, не убирая руку с его плеча:
- Молодец.
Перехватив беспокойно блуждающий по комнате взгляд капитана, догадался:
- Жаворонкова нет, - успокоил он Любимова. - Уехал на передовую, брата его там ранило… Здорово ты с ним познакомился! Не обижайся на него, он только с виду грозный бывает, а в душе человек добрый. Ты еще мне не попадался в переплет - я ведь сгоряча тоже могу наговорить лишнего. А ты и на меня в таком случае не обижайся. Морская вода высохнет - соль останется. Ну, проходи, садись.
Но прежде чем Любимов добрался до указанного стула, ему пожали руку находившиеся в комнате начальники штаба Фрайдорфской авиагруппы полковник Страутман, военком полковой комиссар Адамсон и капитан Мелихов, числящийся формально командиром группы. Генерал за это время распорядился ввести пленного и позвать штабного писаря, знавшего немецкий язык.
Пленный переступил порог, сделал три шага вперед, остановился. Он был в форме фашистского летчика. Сзади него стали у дверей два матроса с винтовками. Тут же вошел штабной писарь. Ермаченков велел конвоирам побыть за дверью, прошелся по комнате, заложив руки за спину, остановился возле пленного.
- Вот он, любуйся, - сказал генерал Любимову. - Гитлеровский выродок Юлиус Дитте.
При упоминании имени Гитлера пленный вытянулся по стойке смирно, задрав подбородок. Любимов встал, подошел поближе посмотреть живого немецкого летчика. Генерал продолжал, обращаясь теперь к Дитте:
- Отлетался, завоеватель. Знаешь, кто оборвал твою карьеру? - Ермаченков показал на Любимова. - Русские летчики капитан Иван Любимов и старший лейтенант Авдеев. Запомни это, когда-нибудь пригодится.
Писарь перевел слова генерала. Пленный закивал головой, что-то залопотал по-своему и протянул руку Любимову… Рука врага повисла в воздухе.
Наступила неловкая заминка. Нужно было приступать к допросу. Генерал подошел к немецкому летчику, испытующе посмотрел в его глаза.
- Итак, Дитте, вы в плену и надеюсь будете откровенны, - начал Ермаченков через переводчика. - Яков Яковлевич, - обратился он к полковнику Страутману, - записывайте. - И снова к пленному. - Скажите, Дитте, с какого аэродрома вы летаете?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
- Гляньте, товарищ комиссар, как пес побитый, - подметил Бугаев.
Летчика нигде не было видно. Пошли к скирде соломы. Бугаев, оглянувшись, увидел вдалеке что-то ослепительно блестевшее на солнце. Спросил разрешения у Ныча сбегать посмотреть. Пока комиссар с двумя вооруженными карабинами сержантами и шофером шарил вокруг скирды, Бугаев принес фонарь кабины «мессершмитта». Плексиглас целый, ни единой трещины.
- Побудьте тут, - сказал Ныч. - Съезжу в деревню, чего доброго там задержали, або видели куда побежал.
В деревне с тесной улочкой, на которой едва разминутся две арбы, было не больше десятка голых, без единого деревца дворов. Ныч вылез из кабины полуторки, и увидел старика у крайней хаты, направился к нему.
- Не видал, дедусь, как сбили немецкий самолет? - спросил Ныч.
- Видал, видал, - охотно ответил старик, утирая слезящиеся глаза.
- А немецкий летчик куда побежал?
- Туда видать, - старик показал сухой, морщинистой рукой в сторону Перекопа. Ныч хлопнул себя ладонями по бедрам.
- Ax, бисова ж его, фашистская душа, я так и знал: втече, забеспокоился он и, забыв с досады поблагодарить старика за «ценные сведения», кинулся к машине. - Давай скорей к скирде, - сказал он шоферу, забираясь в кабину. - Захватим ребят и в погоню, а то уйдет, чтоб он скис.
Полуторка круто развернулась, затарахтела по скошенной степи пустым кузовом. Еще издали Ныч видел, как Бугаев приставил к скирде сверкающий на солнце фонарь кабины Me-109, потоптался возле него с двумя другими сержантами, отсчитал сколько-то шагов. Втроем вскинули карабины, почти не целясь, выстрелили дробным залпом и побежали к фонарю. Вдруг из скирды, у самого фонаря, по которому стреляли сержанты, кто-то вывалился на землю, тонкий и длинный, как жердь, и руки вверх.
Ныч почти на ходу выскочил из машины и разразился тирадой:
- Ах, ты ж чертов дед, - выругался он. - Вот так «ценные сведения».
- Нэ стрэляйт. Ихь арбайтер. Плен. Ихь - арбайтер, плен. Нэ стрэляйт, - твердил немец.
Пленного в сером новеньком комбинезоне обступили, разглядывали с любопытством. Молодой. Железный крест на шее. Глаза вперил в карабины, что держали русские на руке.
- Трухнул подлец, - сказал Бугаев. - Думал мы по нему стреляли.
Фашист побледнел, руки задрожали.
- Ихь найн дейче, - забормотал он. - Ихь бин йостеррайхер, ихь бин йостеррайхер.
- Никак в штаны напустил, - прокомментировал Бугаев.
Все рассмеялись.
- Он говорит, что сам рабочий, - пояснил Ныч. - Сдается в плен. Он - не немец, а австриец. Отберите у него оружие.
Бугаев снял с пояса пленного кобуру, вытащил из нее хромированный парабеллум.
- Вот это штучка, - сказал он тоном знатока-оружейника. - Никак именной. Что-то написано. - Бугаев передал пистолет Нычу. - Прочитайте, товарищ комиссар.
Ныч посмотрел надпись на рукоятке пистолета, сказал, что им награжден летчик Юлиус Дитте за особые слуги при взятии острова Крит.
Другого оружия у пленного не нашли. Отвезли его штаб авиагруппы. Бугаев прихватил и фонарь с тремя аккуратными дырочками от пуль,
- Хорошие портсигарчики выйдут, - подметил шофёр.
- Портсигарчики, - передразнил его Бугаев. - Видишь? - он похлопал по выпуклой части фонаря у пулевого отверстия. - Летчикам надо показать. Говорили, что стекло на кабине «мессершмитта» крепче брони. А на деле? То-то!
* * *
Заместитель командующего ВВС Черноморского флота генерал Ермаченков поблагодарил Ныча и сержантов поимку и доставку немецкого летчика, позвонил Любимову.
- Приезжай, познакомлю с твоим крестником. Допрашивать при тебе будем. Жду. И ты, Батько, останься, - сказал он Нычу, положив трубку.
Не прошло и пяти минут, как Любимов прилетел на УТ-2. В учительской школы, где размещался штаб группы, доложил генералу. Ермаченков встретил командира эскадрильи, не скрывая своего расположения. Всего месяца полтора назад прибыл генерал на Черное море с Балтики и за этот короткий срок полюбился ему комэск Любимов. Воюет эскадрилья почти без потерь, а на ее счету уже около девятнадцати сбитых самолетов противника, удачно сопровождает бомбардировщиков и штурмовиков, и сама более десяти раз штурмовала коммуникации и передний край немцев. Так было над Перекопом. А до этого эскадрилья с первого дня войны прикрывала с воздуха город и главную базу флота - Севастополь,
Генерал с удовольствием пожал руку Любимова, обнял его, расцеловал. Потом отстранил от себя, посмотрел на комэска внимательней, не убирая руку с его плеча:
- Молодец.
Перехватив беспокойно блуждающий по комнате взгляд капитана, догадался:
- Жаворонкова нет, - успокоил он Любимова. - Уехал на передовую, брата его там ранило… Здорово ты с ним познакомился! Не обижайся на него, он только с виду грозный бывает, а в душе человек добрый. Ты еще мне не попадался в переплет - я ведь сгоряча тоже могу наговорить лишнего. А ты и на меня в таком случае не обижайся. Морская вода высохнет - соль останется. Ну, проходи, садись.
Но прежде чем Любимов добрался до указанного стула, ему пожали руку находившиеся в комнате начальники штаба Фрайдорфской авиагруппы полковник Страутман, военком полковой комиссар Адамсон и капитан Мелихов, числящийся формально командиром группы. Генерал за это время распорядился ввести пленного и позвать штабного писаря, знавшего немецкий язык.
Пленный переступил порог, сделал три шага вперед, остановился. Он был в форме фашистского летчика. Сзади него стали у дверей два матроса с винтовками. Тут же вошел штабной писарь. Ермаченков велел конвоирам побыть за дверью, прошелся по комнате, заложив руки за спину, остановился возле пленного.
- Вот он, любуйся, - сказал генерал Любимову. - Гитлеровский выродок Юлиус Дитте.
При упоминании имени Гитлера пленный вытянулся по стойке смирно, задрав подбородок. Любимов встал, подошел поближе посмотреть живого немецкого летчика. Генерал продолжал, обращаясь теперь к Дитте:
- Отлетался, завоеватель. Знаешь, кто оборвал твою карьеру? - Ермаченков показал на Любимова. - Русские летчики капитан Иван Любимов и старший лейтенант Авдеев. Запомни это, когда-нибудь пригодится.
Писарь перевел слова генерала. Пленный закивал головой, что-то залопотал по-своему и протянул руку Любимову… Рука врага повисла в воздухе.
Наступила неловкая заминка. Нужно было приступать к допросу. Генерал подошел к немецкому летчику, испытующе посмотрел в его глаза.
- Итак, Дитте, вы в плену и надеюсь будете откровенны, - начал Ермаченков через переводчика. - Яков Яковлевич, - обратился он к полковнику Страутману, - записывайте. - И снова к пленному. - Скажите, Дитте, с какого аэродрома вы летаете?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52