Клеменция невольно воскликнула:
— Разве им не будут раздавать милостыню?
Она просто подумала вслух, и многие заметили про себя, что первое слово королевы было словом милосердия.
Желая угодить супруге, Людовик приказал своему камергеру Матье де Три швырнуть в толпу несколько пригоршней мелкой монеты. Крестьяне бросились подбирать деньги и перед глазами новобрачной разыгралась дикая драка. Слышно было, как трещат посконные рубахи, как ударяются соперники лбами, глухо ворча, словно кабаны. Бароны от души забавлялись, глядя на эту свалку. Один из крестьян, выше и крепче всех прочих, наступал пяткой на чужие руки, успевшие схватить монету, и те невольно роняли добычу.
— А этот смерд, видать, умеет взяться за дело, — с хохотом воскликнул Робер Артуа. — Чей он? Я бы его охотно купил.
И Клеменция с неудовольствием заметила, что Людовик X тоже смеется.
«Разве так надо творить милостыню? — подумала она. — Ничего, я его научу».
Начался дождь, и кулачный бой продолжался в грязи.
По всей огромной зале замка были расставлены столы. Трапеза длилась добрых пять часов. «Вот я и королева Франции», — время от времени напоминала себе Клеменция. Она еще не привыкла к этой мысли. Впрочем, она еще ни к чему не могла привыкнуть. Обжорство французских сеньоров ее поражало. Вино лилось рекой, и голоса становились все громче. Единственная женщина на этом пиршестве вояк, Клеменция то и дело улавливала взгляды, обращенные к ней, и понимала, какого рода беседы ведутся в дальнем конце залы.
Время от времени кто-нибудь из пирующих удалялся.
Матье де Три, первый камергер, кричал вслед уходившему:
— Король не желает, чтобы мочились на лестнице, по которой он изволит спускаться!
После четвертой перемены кушаний — причем каждая перемена состояла из шести блюд, в том числе целая свинья на вертеле и павлин, в гузку которого были воткнуты его же перья, — двое конюших внесли огромный пирог и водрузили его перед королевской четой. Пирог разрезали, и из него под восторженные вопли выскочила живая лисица и спрыгнула на пол. За отсутствием сахарных замков, на изготовление которых требовалось несколько дней, повара решили развлечь пирующих другим способом.
Обезумевшая лисица металась по зале, подметая рыжим пушистым хвостом каменные плиты, и в ее блестящих темных глазах застыл страх.
— Ату, ату ее! — вопили вельможи, вскакивая со своих мест.
Началась охота. Зверька поймал Робер Артуа. Все повернулись в его сторону, а он, наклоняясь, нырял между столами и вдруг стремительно поднялся во весь свой рост, держа в вытянутой руке добычу — лисица взвизгивала, ее черные ноздри подергивались, обнажая узкие клыки. Затем Робер не спеша сжал руку; слышно было, как хрустнули ребра, глаза лисицы остекленели, и гигант хладнокровно распростер мертвого зверька на столе — свой дар королеве.
Клеменция, придерживая большим пальцем свое слишком широкое обручальное кольцо, спросила, неужели во Франции обычай запрещает родственницам короля присутствовать на его свадьбе. Ей объяснили, как все произошло, и добавили, что те дамы, которые отправились в путь, не успели прибыть вовремя.
— Но моей супруги, сестрица, вам все равно не пришлось бы увидеть здесь, — заметил граф Пуатье.
— Как так… братец? — осведомилась Клеменция, которая с интересом слушала все, что говорил Филипп, и почему-то испытывала неодолимое смущение, когда ей приходилось ему отвечать.
— Коль скоро она до сих пор содержится в заключении в замке Дурдан, — ответил Филипп Пуатье.
Потом он повернулся к королю.
— Государь, брат мой, — проговорил он, — в этот столь счастливый для вас день прошу вас снять кару, наложенную на мою супругу Жанну, и разрешить мне воссоединиться с ней. Вы знаете, что она не совершила преступления против чести, и было бы несправедливо, государь, заставлять ее расплачиваться и далее за чужие ошибки.
Сварливый наморщил лоб. Видно было, что он не знает, что ответить, на что решиться. Чем он угодит Клеменции: проявив великодушие или, напротив, показав себя в ее глазах непреклонным; какое из двух этих равно королевских качеств придется ей по вкусу? Он порскал глазами дядю Валуа, рассчитывая спросить у него совета, но тот как раз вышел освежиться. Робер Артуа находился на противоположном конце залы и с жаром объяснял Филиппу Валуа, сыну Карла, как надо хватать лисицу, чтобы она не успела цапнуть вас за палец. Впрочем, Сварливому не очень хотелось вовлекать в это дело Робера, который и так уж приложил к нему руку.
— Государь, супруг мой, — произнесла Клеменция, — ради вашей любви ко мне согласитесь на просьбу Филиппа. Сегодня такой день — день нашей свадьбы, и мне хотелось бы, чтобы все женщины в королевстве разделили мою радость.
Клеменция так близко приняла к сердцу просьбу Филиппа, молила за него с таким жаром, будто ей стало легче при мысли, что у Филиппа есть супруга и он хочет вновь воссоединиться с ней.
Она глядела на Людовика, она была прекрасна; ее голубые, широко открытые глаза под светлыми ресницами устремлены были на него, и взгляд их был красноречивее любых слов заступничества.
Кроме того, Людовик плотно пообедал и осушал своя кубок чаще, чем требовалось. Близилась минута, когда он сможет насладиться этим красивым телом, от которого веяло спокойствием и которому он отныне господин. А что касается политических последствий, которые может повлечь за собой исполнение просьбы Филиппа, то сейчас ему было не до этого.
— Нет на свете того, моя душенька, чего бы я не сделал, лишь бы угодить вам, — ответил он. — Брат мой, можете вернуть себе мадам Жанну и появиться с ней при дворе, когда вам будет угодно.
Самый красивый и самый младший из всех трех принцев, юный граф де ла Марш внимательно прислушивался к этому диалогу и наконец не выдержал:
— А мне, брат мой, не дадите ли вы разрешение… насчет Бланки?
— Насчет Бланки — никогда! — отрезал король.
— Только разрешение съездить повидаться с ней в Шато-Гайар и перевести ее в монастырь, где с ней будут обращаться не так сурово…
— Никогда! — повторил Сварливый тоном, пресекавшим дальнейшие просьбы.
Страх, как бы Бланка, выйдя из крепости Шато-Гайар, не рассказала об обстоятельствах смерти Маргариты, подсказал Людовику это внезапное и бесповоротное решение.
И Клеменция, почувствовав, что следует удовольствоваться первой победой, не осмелилась присоединить свой голос к просьбе Карла.
— Значит, я навсегда лишен права иметь супругу? — настаивал Карл.
— Предоставьте судьбе идти своим ходом, брат мой, — ответил Людовик.
— Однако судьба, по-видимому, более благоприятствует Филиппу, чем мне.
И с той минуты Карл де ла Марш затаил неприязнь, но не против короля, а против графа Пуатье, с которым они вообще не сходились характерами, а теперь к этому чувству добавилась еще злоба за то, что король лучше относится к Филиппу, нежели к нему, Карлу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
— Разве им не будут раздавать милостыню?
Она просто подумала вслух, и многие заметили про себя, что первое слово королевы было словом милосердия.
Желая угодить супруге, Людовик приказал своему камергеру Матье де Три швырнуть в толпу несколько пригоршней мелкой монеты. Крестьяне бросились подбирать деньги и перед глазами новобрачной разыгралась дикая драка. Слышно было, как трещат посконные рубахи, как ударяются соперники лбами, глухо ворча, словно кабаны. Бароны от души забавлялись, глядя на эту свалку. Один из крестьян, выше и крепче всех прочих, наступал пяткой на чужие руки, успевшие схватить монету, и те невольно роняли добычу.
— А этот смерд, видать, умеет взяться за дело, — с хохотом воскликнул Робер Артуа. — Чей он? Я бы его охотно купил.
И Клеменция с неудовольствием заметила, что Людовик X тоже смеется.
«Разве так надо творить милостыню? — подумала она. — Ничего, я его научу».
Начался дождь, и кулачный бой продолжался в грязи.
По всей огромной зале замка были расставлены столы. Трапеза длилась добрых пять часов. «Вот я и королева Франции», — время от времени напоминала себе Клеменция. Она еще не привыкла к этой мысли. Впрочем, она еще ни к чему не могла привыкнуть. Обжорство французских сеньоров ее поражало. Вино лилось рекой, и голоса становились все громче. Единственная женщина на этом пиршестве вояк, Клеменция то и дело улавливала взгляды, обращенные к ней, и понимала, какого рода беседы ведутся в дальнем конце залы.
Время от времени кто-нибудь из пирующих удалялся.
Матье де Три, первый камергер, кричал вслед уходившему:
— Король не желает, чтобы мочились на лестнице, по которой он изволит спускаться!
После четвертой перемены кушаний — причем каждая перемена состояла из шести блюд, в том числе целая свинья на вертеле и павлин, в гузку которого были воткнуты его же перья, — двое конюших внесли огромный пирог и водрузили его перед королевской четой. Пирог разрезали, и из него под восторженные вопли выскочила живая лисица и спрыгнула на пол. За отсутствием сахарных замков, на изготовление которых требовалось несколько дней, повара решили развлечь пирующих другим способом.
Обезумевшая лисица металась по зале, подметая рыжим пушистым хвостом каменные плиты, и в ее блестящих темных глазах застыл страх.
— Ату, ату ее! — вопили вельможи, вскакивая со своих мест.
Началась охота. Зверька поймал Робер Артуа. Все повернулись в его сторону, а он, наклоняясь, нырял между столами и вдруг стремительно поднялся во весь свой рост, держа в вытянутой руке добычу — лисица взвизгивала, ее черные ноздри подергивались, обнажая узкие клыки. Затем Робер не спеша сжал руку; слышно было, как хрустнули ребра, глаза лисицы остекленели, и гигант хладнокровно распростер мертвого зверька на столе — свой дар королеве.
Клеменция, придерживая большим пальцем свое слишком широкое обручальное кольцо, спросила, неужели во Франции обычай запрещает родственницам короля присутствовать на его свадьбе. Ей объяснили, как все произошло, и добавили, что те дамы, которые отправились в путь, не успели прибыть вовремя.
— Но моей супруги, сестрица, вам все равно не пришлось бы увидеть здесь, — заметил граф Пуатье.
— Как так… братец? — осведомилась Клеменция, которая с интересом слушала все, что говорил Филипп, и почему-то испытывала неодолимое смущение, когда ей приходилось ему отвечать.
— Коль скоро она до сих пор содержится в заключении в замке Дурдан, — ответил Филипп Пуатье.
Потом он повернулся к королю.
— Государь, брат мой, — проговорил он, — в этот столь счастливый для вас день прошу вас снять кару, наложенную на мою супругу Жанну, и разрешить мне воссоединиться с ней. Вы знаете, что она не совершила преступления против чести, и было бы несправедливо, государь, заставлять ее расплачиваться и далее за чужие ошибки.
Сварливый наморщил лоб. Видно было, что он не знает, что ответить, на что решиться. Чем он угодит Клеменции: проявив великодушие или, напротив, показав себя в ее глазах непреклонным; какое из двух этих равно королевских качеств придется ей по вкусу? Он порскал глазами дядю Валуа, рассчитывая спросить у него совета, но тот как раз вышел освежиться. Робер Артуа находился на противоположном конце залы и с жаром объяснял Филиппу Валуа, сыну Карла, как надо хватать лисицу, чтобы она не успела цапнуть вас за палец. Впрочем, Сварливому не очень хотелось вовлекать в это дело Робера, который и так уж приложил к нему руку.
— Государь, супруг мой, — произнесла Клеменция, — ради вашей любви ко мне согласитесь на просьбу Филиппа. Сегодня такой день — день нашей свадьбы, и мне хотелось бы, чтобы все женщины в королевстве разделили мою радость.
Клеменция так близко приняла к сердцу просьбу Филиппа, молила за него с таким жаром, будто ей стало легче при мысли, что у Филиппа есть супруга и он хочет вновь воссоединиться с ней.
Она глядела на Людовика, она была прекрасна; ее голубые, широко открытые глаза под светлыми ресницами устремлены были на него, и взгляд их был красноречивее любых слов заступничества.
Кроме того, Людовик плотно пообедал и осушал своя кубок чаще, чем требовалось. Близилась минута, когда он сможет насладиться этим красивым телом, от которого веяло спокойствием и которому он отныне господин. А что касается политических последствий, которые может повлечь за собой исполнение просьбы Филиппа, то сейчас ему было не до этого.
— Нет на свете того, моя душенька, чего бы я не сделал, лишь бы угодить вам, — ответил он. — Брат мой, можете вернуть себе мадам Жанну и появиться с ней при дворе, когда вам будет угодно.
Самый красивый и самый младший из всех трех принцев, юный граф де ла Марш внимательно прислушивался к этому диалогу и наконец не выдержал:
— А мне, брат мой, не дадите ли вы разрешение… насчет Бланки?
— Насчет Бланки — никогда! — отрезал король.
— Только разрешение съездить повидаться с ней в Шато-Гайар и перевести ее в монастырь, где с ней будут обращаться не так сурово…
— Никогда! — повторил Сварливый тоном, пресекавшим дальнейшие просьбы.
Страх, как бы Бланка, выйдя из крепости Шато-Гайар, не рассказала об обстоятельствах смерти Маргариты, подсказал Людовику это внезапное и бесповоротное решение.
И Клеменция, почувствовав, что следует удовольствоваться первой победой, не осмелилась присоединить свой голос к просьбе Карла.
— Значит, я навсегда лишен права иметь супругу? — настаивал Карл.
— Предоставьте судьбе идти своим ходом, брат мой, — ответил Людовик.
— Однако судьба, по-видимому, более благоприятствует Филиппу, чем мне.
И с той минуты Карл де ла Марш затаил неприязнь, но не против короля, а против графа Пуатье, с которым они вообще не сходились характерами, а теперь к этому чувству добавилась еще злоба за то, что король лучше относится к Филиппу, нежели к нему, Карлу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59