А сам вовсю торговал зерном из закромов своего графства.
Робер Артуа, отправляясь в Венсенн, всякий раз предварительно съедал обед, которого хватило бы на четверых, сготовленный верным его слугой Лорме; глотая кусок за куском, он твердил свою любимую поговорку: «Живем не тужим, сытенькими помрем». После чего, сидя за королевским столом, он без труда разыгрывал роль постника.
В разгар этой недоброй весны на парижском небе появилась комета и простояла над столицей трое суток. В годину бед людскому воображению нет удержу. Народу было угодно видеть в комете предзнаменование еще горших бедствий, как будто недостаточно было тех, что уже обрушились на Францию. Панический страх охватил тысячи людей, во всех концах страны вспыхивали смуты, неизвестно против кого и против чего направленные.
Канцлер посоветовал королю возвратиться в столицу хотя бы на несколько дней и показаться народу. Итак, в те самые дни, когда вокруг Венсенна зазеленели леса и Клеменция впервые не без приятности проводила здесь время, весь двор перебрался в огромный дворец Ситэ, показавшийся королеве враждебным и холодным.
Здесь-то и произошел совет лекарей и повивальных бабок, которые должны были подтвердить предположение королевы.
В то утро, когда собрался лекарский совет, король был встревожен сверх всякой меры и, желая обмануть нетерпение, решил сыграть в саду дворца несколько партий в мяч. Площадка для игры помещалась как раз напротив Еврейского острова. Но два года — достаточный срок, чтобы поблекли воспоминания; и Людовик, уверенный, что своим нравственным очищением искупил все, бегал за кожаным мячом без малейшего угрызения совести, и как раз на том самом месте, где они с отцом два года с месяцем назад слушали проклятия, изрыгаемые устами, к которым уже подбирался огонь…
Король обливался потом и раскраснелся от гордости, ибо сеньоры дали ему возможность выиграть очко, как вдруг он заметил спешившего к нему Матье де Три, первого своего камергера. Людовик остановился и спросил:
— Ну что, в тягости королева или нет?
— Еще не известно, государь, еще только приступили к обсуждению, но вас спрашивает его высочество Пуатье, он просит немедленно пожаловать во дворец. Он заперся там с вашими родичами и мессиром Нуайе.
— Я приказал, чтобы меня не беспокоили, не время сейчас!
— Но вопрос важный, государь, и его высочество Пуатье говорит, что дело прямо вас касается. Не угодно ли вам лично присутствовать при их беседе? Это крайне необходимо.
Людовик с сожалением бросил взгляд на кожаный мяч, утер лицо, накинул на рубаху полукафтан и крикнул:
— Продолжайте, мессиры, без меня!
Потом направился ко дворцу и по дороге наказал своему камергеру:
— Как только что-нибудь станет известно, Матье, немедленно сообщите мне.
5. КАРДИНАЛ НАСЫЛАЕТ ПОРЧУ НА КОРОЛЯ…
У человека, стоявшего в глубине залы, были черные, близко посаженные глазки, бритый, как у монаха, череп, все лицо его дергалось от нервического тика. Был он высок, но, так как правая нога у него была значительно короче левой, казался ниже ростом.
По обе стороны стояли не стражники, как при обычном посетителе, его стерегли два конюших графа Пуатье — Адам Эрон и Пьер де Гарансьер.
Людовик лишь мельком взглянул на незнакомца. Он кивнул головой, и кивок этот равно относился к его дяде Валуа, двум его братьям Пуатье и де ла Марш, кузену Клермонскому, а также к Милю де Нуайе, зятю коннетабля и советнику парламента. Все поименованные поднялись при появлении короля.
— О чем идет речь? — спросил Людовик, садясь посреди комнаты и жестом приказывая остальным занять места.
— Речь идет о ворожбе, дело серьезное, как нас уведомляют, — насмешливо ответил Карл Валуа.
— Разве нельзя было поручить это дело хранителю печати, а не беспокоить меня в такой день?
— Как раз об этом я и твердил вашему брату Филиппу, — отозвался Валуа.
Граф Пуатье спокойным движением сплел свои длинные пальцы и уперся в них подбородком.
— Брат мой, — начал он, — дело слишком серьезно, и не потому, что оно связано с ворожбой — это вещь обычная, — а потому, что ворожбой на сей раз занимаются в самом конклаве, и, таким образом, мы можем убедиться, какие чувства питают к нам кардиналы.
Еще год назад, услышав слово «конклав», Сварливый зашелся бы от гнева. Но после смерти Маргариты он полностью перестал интересоваться этим вопросом.
— Человека этого зовут Эврар, — продолжал граф Пуатье.
— Эврар… — машинально повторил король, желая показать, что слушает.
— Он причетник в Бар-сюр-Об, а раньше принадлежал к ордену тамплиеров, где состоял в ранге рыцаря.
— Ах вот как! — воскликнул король.
— Две недели назад он предался в руки нашим людям в Лионе, а те переслали его сюда к нам.
— К вам переслали, Филипп, — уточнил Карл Валуа.
Граф Пуатье, казалось, пренебрег этим замечанием. А оно свидетельствовало о небольшой размолвке между власть имущими, и Валуа был явно обижен, что дело прошло мимо него.
— Эврар говорит, что хочет сделать кое-какие разоблачения, — продолжал Филипп Пуатье, — и мы обещали, если он чистосердечно признается во всем, не причинять ему зла, что и подтвердили здесь. По его признаниям…
Король не спускал глаз с двери, ожидая появления своего камергера. В эти минуты возможное отцовство, будущий наследник занимали все его мысли. У короля Людовика как правителя имелся весьма досадный недостаток — ум его бывал занят чем угодно, только не тем, что требовало августейшего решения в данную минуту. Он неспособен был управлять своим вниманием — порок, непростительный для носителя власти.
Воцарившееся в зале молчание вывело его из состояния мечтательности.
— Ну, брат мой… — произнес он.
— Я не хочу мешать ходу ваших мыслей. Я просто жду, когда вы кончите думать.
Сварливый слегка покраснел.
— Нет, нет, я слушаю внимательно, продолжайте, — сказал он.
— Если верить Эврару, — продолжал Филипп, — он явился в Баланс, где рассчитывал на покровительство одного кардинала, который повздорил со своим епископом… Кстати, надо бы выяснить поточнее это дело… — добавил он, обращаясь к Милю де Нуайе, который вел допрос.
Эврар расслышал эти слова, но даже бровью не повел.
— Таким образом, по его утверждению, Эврар случайно свел знакомство с кардиналом Франческо Гаэтани…
— С племянником папы Бонифация, — вставил Людовик, желая доказать, что он внимательно следит за докладом.
— Именно так… и он вошел в близкие сношения с этим кардиналом, приверженным алхимии, поскольку у него, по словам Эврара, имеется особая комната, вся заполненная тиглями, ретортами и где хранятся различные снадобья.
— Все кардиналы так или иначе причастны к алхимии, это уж их страсть, — заметил Карл Валуа, пожимая плечами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
Робер Артуа, отправляясь в Венсенн, всякий раз предварительно съедал обед, которого хватило бы на четверых, сготовленный верным его слугой Лорме; глотая кусок за куском, он твердил свою любимую поговорку: «Живем не тужим, сытенькими помрем». После чего, сидя за королевским столом, он без труда разыгрывал роль постника.
В разгар этой недоброй весны на парижском небе появилась комета и простояла над столицей трое суток. В годину бед людскому воображению нет удержу. Народу было угодно видеть в комете предзнаменование еще горших бедствий, как будто недостаточно было тех, что уже обрушились на Францию. Панический страх охватил тысячи людей, во всех концах страны вспыхивали смуты, неизвестно против кого и против чего направленные.
Канцлер посоветовал королю возвратиться в столицу хотя бы на несколько дней и показаться народу. Итак, в те самые дни, когда вокруг Венсенна зазеленели леса и Клеменция впервые не без приятности проводила здесь время, весь двор перебрался в огромный дворец Ситэ, показавшийся королеве враждебным и холодным.
Здесь-то и произошел совет лекарей и повивальных бабок, которые должны были подтвердить предположение королевы.
В то утро, когда собрался лекарский совет, король был встревожен сверх всякой меры и, желая обмануть нетерпение, решил сыграть в саду дворца несколько партий в мяч. Площадка для игры помещалась как раз напротив Еврейского острова. Но два года — достаточный срок, чтобы поблекли воспоминания; и Людовик, уверенный, что своим нравственным очищением искупил все, бегал за кожаным мячом без малейшего угрызения совести, и как раз на том самом месте, где они с отцом два года с месяцем назад слушали проклятия, изрыгаемые устами, к которым уже подбирался огонь…
Король обливался потом и раскраснелся от гордости, ибо сеньоры дали ему возможность выиграть очко, как вдруг он заметил спешившего к нему Матье де Три, первого своего камергера. Людовик остановился и спросил:
— Ну что, в тягости королева или нет?
— Еще не известно, государь, еще только приступили к обсуждению, но вас спрашивает его высочество Пуатье, он просит немедленно пожаловать во дворец. Он заперся там с вашими родичами и мессиром Нуайе.
— Я приказал, чтобы меня не беспокоили, не время сейчас!
— Но вопрос важный, государь, и его высочество Пуатье говорит, что дело прямо вас касается. Не угодно ли вам лично присутствовать при их беседе? Это крайне необходимо.
Людовик с сожалением бросил взгляд на кожаный мяч, утер лицо, накинул на рубаху полукафтан и крикнул:
— Продолжайте, мессиры, без меня!
Потом направился ко дворцу и по дороге наказал своему камергеру:
— Как только что-нибудь станет известно, Матье, немедленно сообщите мне.
5. КАРДИНАЛ НАСЫЛАЕТ ПОРЧУ НА КОРОЛЯ…
У человека, стоявшего в глубине залы, были черные, близко посаженные глазки, бритый, как у монаха, череп, все лицо его дергалось от нервического тика. Был он высок, но, так как правая нога у него была значительно короче левой, казался ниже ростом.
По обе стороны стояли не стражники, как при обычном посетителе, его стерегли два конюших графа Пуатье — Адам Эрон и Пьер де Гарансьер.
Людовик лишь мельком взглянул на незнакомца. Он кивнул головой, и кивок этот равно относился к его дяде Валуа, двум его братьям Пуатье и де ла Марш, кузену Клермонскому, а также к Милю де Нуайе, зятю коннетабля и советнику парламента. Все поименованные поднялись при появлении короля.
— О чем идет речь? — спросил Людовик, садясь посреди комнаты и жестом приказывая остальным занять места.
— Речь идет о ворожбе, дело серьезное, как нас уведомляют, — насмешливо ответил Карл Валуа.
— Разве нельзя было поручить это дело хранителю печати, а не беспокоить меня в такой день?
— Как раз об этом я и твердил вашему брату Филиппу, — отозвался Валуа.
Граф Пуатье спокойным движением сплел свои длинные пальцы и уперся в них подбородком.
— Брат мой, — начал он, — дело слишком серьезно, и не потому, что оно связано с ворожбой — это вещь обычная, — а потому, что ворожбой на сей раз занимаются в самом конклаве, и, таким образом, мы можем убедиться, какие чувства питают к нам кардиналы.
Еще год назад, услышав слово «конклав», Сварливый зашелся бы от гнева. Но после смерти Маргариты он полностью перестал интересоваться этим вопросом.
— Человека этого зовут Эврар, — продолжал граф Пуатье.
— Эврар… — машинально повторил король, желая показать, что слушает.
— Он причетник в Бар-сюр-Об, а раньше принадлежал к ордену тамплиеров, где состоял в ранге рыцаря.
— Ах вот как! — воскликнул король.
— Две недели назад он предался в руки нашим людям в Лионе, а те переслали его сюда к нам.
— К вам переслали, Филипп, — уточнил Карл Валуа.
Граф Пуатье, казалось, пренебрег этим замечанием. А оно свидетельствовало о небольшой размолвке между власть имущими, и Валуа был явно обижен, что дело прошло мимо него.
— Эврар говорит, что хочет сделать кое-какие разоблачения, — продолжал Филипп Пуатье, — и мы обещали, если он чистосердечно признается во всем, не причинять ему зла, что и подтвердили здесь. По его признаниям…
Король не спускал глаз с двери, ожидая появления своего камергера. В эти минуты возможное отцовство, будущий наследник занимали все его мысли. У короля Людовика как правителя имелся весьма досадный недостаток — ум его бывал занят чем угодно, только не тем, что требовало августейшего решения в данную минуту. Он неспособен был управлять своим вниманием — порок, непростительный для носителя власти.
Воцарившееся в зале молчание вывело его из состояния мечтательности.
— Ну, брат мой… — произнес он.
— Я не хочу мешать ходу ваших мыслей. Я просто жду, когда вы кончите думать.
Сварливый слегка покраснел.
— Нет, нет, я слушаю внимательно, продолжайте, — сказал он.
— Если верить Эврару, — продолжал Филипп, — он явился в Баланс, где рассчитывал на покровительство одного кардинала, который повздорил со своим епископом… Кстати, надо бы выяснить поточнее это дело… — добавил он, обращаясь к Милю де Нуайе, который вел допрос.
Эврар расслышал эти слова, но даже бровью не повел.
— Таким образом, по его утверждению, Эврар случайно свел знакомство с кардиналом Франческо Гаэтани…
— С племянником папы Бонифация, — вставил Людовик, желая доказать, что он внимательно следит за докладом.
— Именно так… и он вошел в близкие сношения с этим кардиналом, приверженным алхимии, поскольку у него, по словам Эврара, имеется особая комната, вся заполненная тиглями, ретортами и где хранятся различные снадобья.
— Все кардиналы так или иначе причастны к алхимии, это уж их страсть, — заметил Карл Валуа, пожимая плечами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59