Гуччо провел бессонную ночь в той самой горнице, которую с такими заботами приготовили для его постоянного пребывания в Нофле. Теперь уже он жалел о подаренной ладанке и клял себя за свое бессмысленное прекраснодушие. «Не заслужила она этого, а я просто глупец… Как-то дядя Спинелло примет мое решение? — думал он, вертясь на жестких простынях. — Конечно, он скажет, что я сам не знаю, чего хочу, ведь я так умолял его отдать мне здешнее отделение… Нет уж, хватит с меня, довольно. Подумать только: я мог бы поступить в свиту королевы и добиться прочного высокого положения при дворе, а я поскользнулся на пристани, поспешив спрыгнуть, и целые полгода провалялся в больнице. Я мог бы вернуться в Париж и трудиться для своего благосостояния, а помчался в этот захолустный городишко с целью жениться на деревенской девице, с которой носился два года, как будто нет на свете других женщин!.. И все это для того, чтобы она предпочла мне какого-то болвана из благородных! Bel lavoro! Bel lavoro! note 7 Это послужит мне хорошим уроком. Ну что ж, молодость кончилась». Когда забрезжил свет, Гуччо уже успел убедить себя, что судьба оказала ему добрую услугу. Он крикнул слугу, велел сложить вещи и седлать коня.
Когда перед самым отъездом он наспех завтракал чашкой бульона, в отделении вдруг явилась служанка, которую он вчера заметил в замке Крессэ, и заявила, что хочет поговорить с хозяином наедине, без свидетелей. Пришла она с поручением: Мари удалось ненадолго выскользнуть из дома, и сейчас она ждет Гуччо на полдороге из Нофля в Крессэ на берегу Модры. «В том самом месте, которое вы знаете», — добавила служанка.
Поскольку Гуччо видел Мари вне дома только один-единственный раз, он сразу понял, что речь идет о поле, обсаженном яблонями, на самом берегу реки, где они обменялись первым поцелуем. Но Гуччо ответил посланнице, что, по-видимому, произошло недоразумение, что ему лично не о чем беседовать с мадемуазель Мари, напрасно она беспокоилась и пошла в поле, чтобы с ним встретиться.
— На мадемуазель Мари просто смотреть жалко, — твердила служанка. — Поверьте, мессир, вам непременно надо с ней встретиться; если вас оскорбили, она-то здесь при чем?
Не удостоив наперсницу Мари ответом, Гуччо вскочил в седло и понесся по Парижской дороге. «Марсельская набережная! Марсельская набережная! — твердил он про себя. — Нет, хватит глупить; еще неизвестно, что меня ожидает, если я вновь с ней увижусь. А если ей охота плакать, пусть в одиночестве глотает слезы».
Метров двести проскакал он по направлению к Парижу, потом внезапно на глазах изумленного слуги круто повернул коня, поднял его в галоп и помчался прямо через поля.
Спустя несколько минут Гуччо уже был на берегу Модры: он увидел поле, а под яблонями — поджидавшую его Мари.
3. ВЕНЧАНИЕ В ПОЛНОЧЬ
Когда Гуччо, вскоре после того как отошла вечерня, соскочил с седла перед банкирской конторой Толомеи на Ломбардской улице, конь его был весь в мыле.
Гуччо бросил поводья слуге, прошел через галерею, где стояли прилавки, и, забыв о поврежденном бедре, стал быстро подыматься по лестнице на второй этаж, где помещался дядин кабинет.
Он открыл двери; в комнате было темно — широкая спина Робера Артуа заслоняла вечерний свет, льющийся в окно. Артуа обернулся.
— Ага, вас, дружище Гуччо, посылает мне само Провидение! — воскликнул он, раскрывая вошедшему объятия. — Я как раз просил у вашего дяди порекомендовать мне расторопного и дельного человека, чтобы немедленно отрядить его в Аррас к Жану де Фиенн. Но тут требуется осторожность, молодой человек, — добавил он наставительно, словно Гуччо уже дал свое согласие. — Добрые мои друзья д'Ирсоны не дремлют и натравят своих псов на любого моего посланца.
— Ваша светлость, — проговорил Гуччо, еще не отдышавшись от бешеной скачки, — ваша светлость, в прошлом году я чуть было не отдал богу душу, когда ездил по вашему поручению в Англию, сейчас я полгода провалялся в постели, возвращаясь из Неаполя, где был по поручению короля, и все эти поездки не принесли мне счастья. Разрешите же мне на сей раз отказать вам, ибо у меня есть свои собственные дела, не терпящие отсрочки.
— Поверьте, вы не пожалеете, ваши услуги будут щедро оплачены, — заявил Робер.
— Денежками, которые мне придется вам ссудить, — кротко вставил Толомеи, сидевший в темном углу, сложив руки на животе.
— Я и за тысячу ливров никуда не поеду, ваша светлость, — воскликнул Гуччо. — А в Артуа особенно.
Робер повернулся к Толомеи.
— Скажите, дружище банкир, слыхали вы когда-нибудь подобные речи? Если уж ломбардец отказывается от тысячи ливров, которых я ему, кстати, и не предлагал, значит, тут дело серьезное. Уж не подкуплен ли ваш племянник мэтром Тьерри… забери его господь со всеми потрохами!
Толомеи рассмеялся.
— Не опасайтесь, ваша светлость, подозреваю, что мой племянник влюблен и даже завоевал сердце одной знатной особы.
— Эге, если речь идет о том, чтобы услужить даме, я отступаюсь и не посетую на отказ. Но мне все равно нужен человек, который выполнил бы известное вам поручение.
— Есть у меня подходящий человек, не беспокойтесь, надежный гонец, и он тем вернее будет служить вам, что вас не знает. К тому же монашеское одеяние не так бросается в глаза на дорогах.
— Монах? — проговорил Робер, недовольно морщась.
— Да, итальянский монах.
— Это уже лучше… ибо, видите ли, Толомеи, я затеваю крупное дело. Коль скоро Людовик запретил моей тетушке Маго выезжать из Парижа, я решил воспользоваться этим обстоятельством и захватить с помощью союзников ее замок Геден — вернее, мой собственный замок Геден! Я подкупил… — да, да, с помощью вашего золота, как вы, кажется, собирались заметить! — …словом, подкупил двух стражников нашей милой графини, двух мошенников, у нее в услужении все мошенники, все как один продажные; они впустят моих друзей в замок. И если я не мог воспользоваться тем, что принадлежит мне по праву, то уж не беспокойтесь, пограбить мы сумеем, а вам я поручу распродать добычу.
— Эге, ваша светлость, вы, видно, хотите вовлечь меня в славное дельце!
— Ну что ж, падать — так с большого коня. Ведь вы банкир, а следовательно, вор, и нечего вам бояться укрывательства краденого, я прошу у людей только таких услуг, которые соответствуют их чину и званию.
После арбитража Робер Артуа пребывал в самом радужном расположении духа.
— Прощайте, дружище, я вас очень люблю. Ах, совсем забыл… имена тех двух стражников. Дайте-ка мне листок бумаги. — И, написав записку, Робер добавил: — Только в собственные руки сиру де Фиенн и никому другому. За Суастром и Комоном слишком следят.
Робер поднялся, застегнул золотую пряжку, придерживавшую плащ у ворота, положил свои огромные лапищи на плечи Гуччо, отчего тот согнулся чуть ли не пополам, и прогремел:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59