– Да тот! Помещик поганый!
– Не знаю! – закрывая лицо пестрой варежкой, ответила она.
– Вилы ему в бок, в харю! А ну айда! – гаркнул Петр и тряхнул вожжами.
Выхлестывая подковами четкую под копытами дробь, Ястреб податливо рванулся вперед. Ветер полыхнул в лицо колючим снежным ураганом и закидал плотными комками всю кошевку. Петр Николаевич придержал коня, уговаривая его самыми ласковыми словами, остановил совсем и вылез из кошевки. Василиса тоже поднялась, отряхнув снег, облегченно вздохнув, проговорила:
– Ох и славно!
Петр Николаевич вытащил из передка кошмовую полость и заботливо укрыл ею ноги Василисы. Он видел ее тугие ноги в жестких чулках, плотно втиснутые в старые, подшитые валенки-обноски, и толстую, из какой-то грубой материи юбку. «На такие ноги-то надо бы, как у Степки, расписные поярковые надеть», – подумал Петр и, глухо кашлянув, снова взялся за вожжи.
– Теперче будет тебе теплее, – сказал он участливым голосом.
– Да вы не беспокойтесь… Я привычная к холоду, – вытирая лицо жиденькой, давно выносившейся варежкой, ответила она, чувствуя, как тревожно колотится ее сердце и жарко пылают исхлестанные снегом щеки. Для нее это была первая в жизни мужская и нетягостная забота. Смущенной, неловкой улыбкой озарилось ее лицо. Из глаз неудержимо полились не видимые в темноте слезы…
– Сколько же тебе лет-то? – опять пустив коня шагом, спросил Петр Николаевич.
– Двадцать пятый пошел… с осени, – дрогнувшим и каким-то усталым голосом ответила она, стараясь унять и не показать слез своих.
– Немного еще… Я тебя старше на целых пятнадцать лет, – сам не понимая, зачем он это говорит, признался Лигостаев.
– Да вы ведь вон какой казак! Для мужчины разве это лета!
– Какой же? – поглядывая на нее сбоку, спросил Петр Николаевич.
– Вы добрый и… и гордый, наверное, – невнятно, запинаясь, проговорила она. Ей хотелось сказать совсем другое, но не повернулся язык.
«Хорош добряк! – подумал Лигостаев. – Сегодня сноху плетью отстегал…»
Над степными буграми тихая, в белых снегах, зимняя ночь. Сквозь редкие бегущие облака сыпались крохотные звезды. Выехали на последний пригорок и увидали шиханские огни. Они то вспыхивали, то гасли в туманной дымке.
«Вот сейчас доедем, вылезу из этой уютной кошевки, и, может быть, никогда больше не свидимся», – с ужасом думала Василиса.
– Так говоришь, добрый я? – после томительного молчания спросил Петр Николаевич. Ему вдруг захотелось ехать все дальше и дальше вот таким ровным, спокойным шагом и слушать ее покорный и ласковый голос.
– Да. Про вас все так говорят, – быстро ответила она.
– Погоди. Кто это все?
– Рабочие, Устя Яранова, Василий Михайлович, например, наш бухгалтер… Вы же их знаете?
– Знаю. Ну что ж, скажу спасибо, раз обо мне так думают…
– Вы к ним едете?
– Нет. Куплю вина и назад вернусь. Водка тут, наверно, есть?
– Этого добра-то везде полно. Вы заезжайте к нам, покормите коня…
– Ну что ж, это дело, – охотно согласился Петр. – А ты со мной выпьешь?
– А если я не пью? – смущенно спросила Василиса. Кровь прилила к ее сердцу горячей волной.
– Ну а маленько? – шутливо пытал Лигостаев. Смущение и растерянность Василисы настраивали его на веселый лад.
– Маленько можно, – сжимая холодными варежками щеки, ответила она.
– Хочешь, прокачу пошибче?
– Ага! – кивнула Василиса.
– А не боишься? – умело и ловко направляя коня на большую рысь, уже задорно и громко спросил Петр.
– Ой нет! Я шибко люблю! – наклонив к нему лицо, выкрикнула она и робко прижалась плечом.
Ястреб шел плавным, широким аллюром. Полозья кошевки, звонко свистя, буйно раскатывались на поворотах, и казалось – вот-вот перевернутся вверх тормашками. Но Петр Николаевич был опытный наездник. Он, где нужно, сдерживал лошадь.
Василиса от восторга закрыла глаза. Все было как во сне, и до прииска докатили в один миг.
Пока Петр Николаевич прибирал коня, Василиса, сбегав в избенку, ожидала его у входа.
– Вы заходите, – когда он подошел к ней, проговорила она. – Называйте меня просто Вассой. – И она смело поглядела ему в глаза.
– Ладно, – согласился Петр. Он растерянно топтался на одном месте, вертел в руках кнут, словно не зная, что с ним делать. – Вот возьми мой тулуп и в избу снеси, а я сейчас приду, – добавил он по-хозяйски и, шумно отряхнувшись, сбросил с плеч шубу. Не успел он оглянуться, как она цепко подхватила тулуп на руки.
– А ты ловкая! – удивленно сказал он.
– Ох и тяжелый! – не придавая его словам значения, проговорила Василиса. – Теплый, наверно?
– Из восьми овчин.
– Целых восемь овец?
– И баран в придачу, – пошутил Петр. – Ну, Васса, я пойду.
– Возвращайтесь. Я самовар поставлю и буду вас ждать. Хорошо? – просительно и нежно сказала она.
– О чем говорить. Чаек не помешает. Раздувай самовар, а я коврижек принесу.
– Ничего не надо… Сами приходите. – Василиса спрятала лицо в ласково-мягкий и теплый ворс овчины.
Лигостаев кивнул головой, повернулся и, скрипя высокими валенками, пошел по притихшему, с низенькими домишками переулку. В окнах мелькали тусклые огоньки. На небе мигали звезды, рассыпая по белому снегу зимний холодный свет.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
С саманной избушке, где жили Василиса и Устя, начался полный переполох. Самовара у молодых хозяек не оказалось. Василисе пришлось бежать за ним к Даше Микешкиной. Вместо чайных чашек нашлось только две треснутые татарские пиалы. Как на грех, и заварка вся кончилась. Василиса носилась по соседям как угорелая. Устя посмеивалась над ее хлопотами, помогая ей, тоже радовалась, сама не зная чему…
– Ты хоть платье-то другое надень, волосы прибери, будешь как настоящая невеста, – весело шутила Устя.
– Ну какая из меня невеста? В судомойки, в батрачки, на тот свет с ним пошла бы! А вы – в невесты!..
– А почему бы нет? – подзадоривала ее Устя. – Ты только особенно не робей. Хочешь, я его сама за тебя посватаю? – в шутку предложила Устя.
– А это можно? – замирая с клетчатой из фланели кофточкой в руках, спросила Василиса.
– Отчего же нельзя?
– Ах господи! Вы только скажите ему, как я его люблю! И больше ничего не надо… Он поверит, я знаю… Пусть не в жены… Пусть в хозяйство… А там что бог пошлет… – надевая единственные, впервые в жизни купленные полусапожки, взволнованно говорила Василиса.
– Это что же, в любовницы? – спросила Устя.
– А это уж как хотите, так и называйте.
В это время в сенях заскрипели половицы, и в комнату вошел и напустил холода Кунта. Появление мальчика было совсем некстати.
– Здравствуй, тетька Уста, и ты, Васка, здравствуй, – поднимая со лба рваную мерлушковую шапку, проговорил Кунта и бесцеремонно сел на табуретку.
– Здравствуй, Кунта, – ответила Устя.
Василиса отвернулась и стала застилать стол чистой скатертью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91