– И даром не нужно! – отрезал Гинцбург.
– А разве мы все это у вас даром купили? – тихо спросил Герасим. Он проработал на Гинцбургов свыше десяти лет. Потерял двух сыновей. Он пришел для того, чтобы еще раз посмотреть, кому он принес такую жертву.
– У вас же куплено, вам же и понадобится, – вставил Пастухов.
– Все, что нам понадобится, будет нам принадлежать целиком. – Альфред Гинцбург даже не пытался скрывать своих мыслей. Он хорошо знал, что с инструментом рабочим деваться некуда. Потирая укушенные места, он оглядывал помрачневших делегатов, откровенно наслаждаясь произведенным эффектом.
– А вы уверены, что все будет вашим? – спросил Пастухов.
– О-о! Не сомневаюсь! Впрочем… Впрочем, я не знаю, как на это посмотрит Иннокентий Николаевич. Я могу переговорить с ним и устроить протекцию…
При упоминании имени Белозерова Архип Гордеевич поморщился.
– Баста! Поставим точку! – Буланов решительно стиснул в руках потрепанную за зиму папаху.
– Если вы желаете иметь беседу с господином Белозеровым, я могу позвонить.
– Нет, не желаем, – твердо ответил Пастухов. Хорошо понимая замысел хозяина, делегаты переглянулись между собой.
– А он уж наверняка захочет получить наше добро даром, – заметил Герасим и, усмехнувшись, добавил: – Однако он не получит ни топора, ни даже топорища…
Выборные удалились. В затянутые сеткой окна кабинета сумрачно заглядывал вечер. Вспухшие щеки зудели. Он так и не понял, что задумали рабочие. Ленское золото хотя и тускло, но все еще слепило банкиру глаза. Иннокентий Белозеров еще вчера сказал ему, что они получат инструмент бесплатно. Забастовщики могут увезти толькое самое необходимое. Так думали Альфред Гинцбург и Белозеров, но совсем иначе предполагали поступить с бурами и молотами сами рабочие.
В боковую дверь кабинета неожиданно вошел Белозеров. Обширный кабинет главного управляющего сообщался с не менее обширной комнатой, где стояла кровать с высокими подушками и массивный сейф.
– Ушли, шабашники, – сказал Белозеров. Серый сумрак кабинета давил его. Он щелкнул выключателем, но лампочка не загорелась. Электростанция не работала, и пока пустить ее было некому. – Ну-с, ваше сиятельство, на чем же порешили? – остановившись против барона, спросил Белозеров.
Гинцбург рассказал суть переговоров.
– Пускай убираются, да поскорее, а лишние сто тысяч рублей нам пригодятся заткнуть какую-нибудь прореху, – широко вышагивая по кабинету, проговорил Белозеров.
– Теперь, Иннокентий Николаевич, у нас ах как много прорех! – сказал Гинцбург. Ему предстоял весьма неприятный разговор с главным управляющим, и он еще не знал, как начнет его.
– Будем экономить.
Гинцбурга покоробило. Сейчас эта фраза в устах Белозерова была не только неуместна, по и смешна, потому что счет убытков шел не на тысячи, а на миллионы.
– Рубли складываются из копеечек, как золото из песчинок, – словно спохватившись, продолжал Белозеров. – Эти шабашники потребовали у меня денег на дорогу для семей… – Главный управляющий имел в виду семьи погибших рабочих, но сказать об этом прямо не мог.
– Ну и как же вы распорядились? – спросил Гинцбург.
– Распорядился не давать ни гроша!
Белозеров продолжал тихо шагать от окна к двери и обратно. Под толстым ковром чуть слышно поскрипывали половицы. В кабинете становилось все темней, а лампы почему-то не принесли. Даже молчание в этой сибирской сумеречной тишине становилось каким-то тягостным.
– А знаете, Иннокентий Николаевич, – будто издалека раздался в темноте голос Альфреда Гинцбурга, – рабочие Феодосиевского прииска собрали по добровольной подписке пятнадцать тысяч рублей.
– Что такое! – Растерянный и сбитый с толку Белозеров остановился посреди кабинета. – Как так собрали?
– А всего, говорят, собрано свыше сорока тысяч, – словно не слыша его нелепого выкрика, продолжал Гинцбург.
Из донесения агентов ему было известно, что рабочие теперь живут одной крепко спаянной семьей, полные доверия и дружбы. Вся сумма до единой копейки была распределена среди семей погибших. Вдова получала по сто рублей на себя и столько же на каждого ребенка. По решению стачкома дети погибших и вдовы отправлялись в первую очередь. Обо всем этом сейчас рассказал Белозерову Гинцбург. Среди служащих шел слушок, что главный управляющий начал сильно пить и уже делами почти не занимался. В наступавшей темноте монотонно стучали стенные часы, беспощадно отсчитывая время. Сквозь гнусавый комариный вой Белозерову сейчас чудился отдаленный, многоголосый гул толпы. Вдруг широкое итальянское окно кабинета осветилось ярким заревом, и комната начала наполняться кровавым светом. У ближних бараков один за другим взвивались столбы огня, крыши и стены засыпались высоко летящими искрами. В хаосе этого бурлящего пламени мельтешил народ.
– Пожар! – крикнул Белозеров и попятился от окна.
– Казармы горят! – проговорил выскочивший из-за стола Гинцбург.
– Феоктистов! Горелов! – орал перепуганный Белозеров. – Где вы, разбойники?
– Да тут я, Иннокентий Николаевич! – отозвался вбежавший чиновник Горелов, одно из самых близких и доверенных лиц главного управляющего.
– Где пожар, что горит? – У Белозерова дрожали скулы. В кабинете стало совсем светло.
– Да нет, Иннокентий Николаевич, никакого пожара, – торопливо ответил Горелов.
– Как нет? А это что? Ослеп! – Белозеров взмахнул руками.
Огненное зарево полыхало теперь уже над всем прииском, ослепительно сверкая на стеклах приземистых казарм и домишек. Пламя поднималось на уровне крыш.
– Это не пожар! Это рабочие свое барахлишко жгут, – презрительно ответил Горелов.
– Баррахлишко?! – с грозной исступленностью крикнул Белозеров.
– Так точно, Иннокентий Николаич, все предают огню. Все, до единой табуреточки.
– Да как они смеют! – закричал Белозеров.
– Недаром говорят, – вмешался Гинцбург, – что мы живем в варварской стране, среди необузданных дикарей.
– Полегче, господин барон, – бросил Белозеров, не догадываясь, что этой фразой он облегчает начало неприятного разговора.
– Да, да! Дикарская страна, и вы такой же дикарь, как и ваши русские соплеменники!
– Вот как! – Белозеров исподлобья посмотрел на главного акционера и с расслабленной грузностью присел на стул.
Оба замолчали, глуша в себе одолевавшую их ярость, далекие от мысли, что они почти ничем не отличаются друг от друга. Оба прожили беспокойную, недобрую жизнь, с единственным стремлением нажить больше денег.
– Значит, я дикарь-с? – Белозеров с присвистом вздохнул.
Гинцбург, не отвечая, по-хозяйски присел в кресло и склонился над бумагами, попыхивая длинной гаванской сигарой. Выжидал.
– Выходит, я уже никто? Иннокентий Белозеров отдан на заклание, так я понимаю, ваше сиятельство?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91