А вот некоторым из нас… — Слезы послушно хлынули из глаз Генриетты-Марии.
Анна, не переносившая в своем присутствии переживаний, поспешно сказала:
— Ну, ребенок теперь с родными, и сейчас, когда у нас в стране мир и порядок, при дворе произойдут изменения. Именно об этом я и собиралась поговорить с тобой. Мои сыновья получают огромное удовольствие от праздников, игры в мяч и особенно от балета. Они преуспели в танцах. Почему бы их маленькой кузине не присоединиться к их играм и развлечениям? Мадемуазель… — Безвольный рот Анны на секунду окаменел, — на некоторое время отъезжает в провинцию.
Генриетта-Мария не смогла скрыть своего удовлетворения.
— Она была очень изобретательна по части увеселений, — продолжала Анна, — но поскольку ее не будет здесь, ваша дочь, возможно, могла бы ее заменить.
— Для меня это величайшая радость. Генриетта будет в восторге.
— Она может приехать в Лувр и помочь моим сыновьям в осуществлении планов увеселений, которые они задумали устроить. Не сомневаюсь, она будет им очень полезна.
Генриетта-Мария едва не забыла о благоразумии: ей так хотелось подсесть поближе к королеве-матери Франции, поболтать как мать с матерью о достоинствах и достижениях их отпрысков, помечтать с ней о счастливом браке ее дочери и Людовика. Но на помощь пришло честолюбие, и она взяла себя в руки.
Она сидела, слушая, как Анна рассказывает о Людовике: в семь лет Людовик получил выговор за богохульство, в восемь — щеголял в розовом сатиновом костюме с золотыми кружевами и розовой лентой, отменно танцуя и блистая грацией и красотой; а вот Людовик, болеющий лихорадкой; мать четырнадцать дней только и делала что молилась, плакала и молилась; а ребенок даже в болезни был такой сладкий и терпеливый; вот он приглашает мальчика-слугу присоединиться к его игре, вот он выбирает для игры девочку-прислужницу, влюбляется в нее и хочет сделать королевой, чтобы самому прислуживать ей, а вот ссора с братом, где он утверждает, что Филипп во всем должен подчиняться Людовику. И так далее, и тому подобное, пока она не встала, чтобы уйти.
После ее ухода Генриетта-Мария немедленно послала за дочерью, а когда та пришла, горячо обняла ее.
— Мама, мама, что произошло, отчего ты такая счастливая? Новости от Чарлза?
— Всегда и везде на первом месте Чарлз. Существуют и другие люди, с которыми тебе придется соприкасаться отныне. Тебе следует нанести визит королю и его брату; завтра утром ты отправляешься в Лувр, чтобы помочь организовать им балет для нашего общего увеселения.
— Я?.. Мама!.. — Генриетта отпрянула.
— Боже, Боже! — застонала королева. — Не будь гусыней!
Она ущипнула дочь за щеку.
— Помни о том, что я сказала. Хотя ты всегда должна помнить, что являешься дочерью короля, пренебрегать оказанной тебе милостью не стоит. Доченька моя, это великая новость! Мадемуазель, сама мечтающая выйти замуж за Людовика, оказалась в опале и выслана в провинцию, и тебе, девочка моя, предстоит занять ее место в играх и развлечениях Людовика и его брата. Соглашайся со всем, что скажет Людовик, принимай его сторону в ссорах с братом. И помни все, что я тебе говорила.
— Да, мама, — прошептала Генриетта. Ей хотелось, чтобы Чарлз оказался в Париже и она могла рассказать, как тяжело у нее на душе. Он бы понял и утешил. А без Чарлза было так одиноко и совсем не с кем поделиться.
Два мальчугана ожидали свою кузину. Людовик был в нетерпении.
— Маленькая девочка, — повторял он. — Теперь нам придется играть с маленькой девочкой. Почему это я должен играть с маленькой девочкой?
— Потому что ее брат король Англии, — ворчливо ответил Филипп.
— Король Англии. У англичан и без того должно хватать дел.
— Как недавно у французов, брат… Еще не так давно.
Людовик в раздражении покачал головой. Филипп постоянно пикировался с братом, поскольку был на два года моложе и носил всего лишь титул «месье», герцог Орлеанский вместо королевского.
Людовик злился недолго. Он был отходчив, хотя нередко и высокомерен — естественное в его положении качество. Изо дня в день ему приходилось слышать, что он наиважнейшая персона в мире. Совсем недавно его домашний учитель сказал ему, что Господь одарил его тем, чем не обладал даже его прославленный дед — Генрих IV, — симпатичной внешностью, почти неземной в своем совершенстве, прекрасной фигурой, располагающим к себе обаянием. И так было всю жизнь. Наставники никогда не заставляли его учиться, позволяя плыть по воле собственных влечений, и было просто чудом, что он вообще приобрел какие-то знания при всей своей страстной любви к развлечениям. Но с физическими достоинствами пришло желание делать то, что необходимо, и изредка это стремление становилось преобладающим. Так, на время в нем проснулось усердие к учебе, но потом страсть к игре в солдатики — его любимая из игр — захватила его целиком, и он начал устраивать сражения между молоденькими мальчиками, собранными в армии. Увы, год назад его Доблестная Рота была разогнана, поскольку ее подвиги приняли настолько ощутимый характер, что мать начала всерьез беспокоиться о сохранности сына, и Мазарини решился пойти против короля и положил конец опасным играм. После этого Людовик вернулся к танцам, и в частности, к балету.
Он преуспел и здесь, никогда, впрочем, не забывая, что похвала, полученная от кого-то из его окружения, не может быть полностью искренней, поскольку от своего гувернера месье Вийеруа ни разу не слышал отрицательного отзыва; если Людовик о чем-то просил, де Вийеруа неизменно отвечал:
«Да, конечно!» даже если не знал, о чем его собираются просить. Гораздо больше Людовик любил своего камердинера Ла Порта, который часто перечил ему и временами даже запрещал что-то. Самое большее, что мог сказать месье де Вийеруа, когда Ла Порт возражал против чего-либо, было: «Ла Порт прав, сир». Однако по сути гувернер никогда всерьез не ругал его и ничего не запрещал, даже если король проделывал сальто в постели и в конце концов падал и набивал здоровенные шишки на голове.
Людовику давно стало ясно, что в окружении таких подхалимов ему в его четырнадцать лет необходимо быть особенно бдительным.
— Те, кто снисходителен к вашим недостаткам, — сказал ему однажды Ла Порт, — заботятся не о вашем, а о собственном благополучии, и цель их заключается в том, чтобы, расположив вас к себе, воспользоваться монаршьим благоволением и разбогатеть.
Людовик никогда не забывал это предостережение. Он очень полюбил Ла Порта, ему нравилось, когда тот читал ему книги перед сном в постели. История Франции звучала в изложении Ла Порта так интересно, и Людовик с особенным вниманием прислушивался к критическим замечаниям в адрес прежних королей Франции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
Анна, не переносившая в своем присутствии переживаний, поспешно сказала:
— Ну, ребенок теперь с родными, и сейчас, когда у нас в стране мир и порядок, при дворе произойдут изменения. Именно об этом я и собиралась поговорить с тобой. Мои сыновья получают огромное удовольствие от праздников, игры в мяч и особенно от балета. Они преуспели в танцах. Почему бы их маленькой кузине не присоединиться к их играм и развлечениям? Мадемуазель… — Безвольный рот Анны на секунду окаменел, — на некоторое время отъезжает в провинцию.
Генриетта-Мария не смогла скрыть своего удовлетворения.
— Она была очень изобретательна по части увеселений, — продолжала Анна, — но поскольку ее не будет здесь, ваша дочь, возможно, могла бы ее заменить.
— Для меня это величайшая радость. Генриетта будет в восторге.
— Она может приехать в Лувр и помочь моим сыновьям в осуществлении планов увеселений, которые они задумали устроить. Не сомневаюсь, она будет им очень полезна.
Генриетта-Мария едва не забыла о благоразумии: ей так хотелось подсесть поближе к королеве-матери Франции, поболтать как мать с матерью о достоинствах и достижениях их отпрысков, помечтать с ней о счастливом браке ее дочери и Людовика. Но на помощь пришло честолюбие, и она взяла себя в руки.
Она сидела, слушая, как Анна рассказывает о Людовике: в семь лет Людовик получил выговор за богохульство, в восемь — щеголял в розовом сатиновом костюме с золотыми кружевами и розовой лентой, отменно танцуя и блистая грацией и красотой; а вот Людовик, болеющий лихорадкой; мать четырнадцать дней только и делала что молилась, плакала и молилась; а ребенок даже в болезни был такой сладкий и терпеливый; вот он приглашает мальчика-слугу присоединиться к его игре, вот он выбирает для игры девочку-прислужницу, влюбляется в нее и хочет сделать королевой, чтобы самому прислуживать ей, а вот ссора с братом, где он утверждает, что Филипп во всем должен подчиняться Людовику. И так далее, и тому подобное, пока она не встала, чтобы уйти.
После ее ухода Генриетта-Мария немедленно послала за дочерью, а когда та пришла, горячо обняла ее.
— Мама, мама, что произошло, отчего ты такая счастливая? Новости от Чарлза?
— Всегда и везде на первом месте Чарлз. Существуют и другие люди, с которыми тебе придется соприкасаться отныне. Тебе следует нанести визит королю и его брату; завтра утром ты отправляешься в Лувр, чтобы помочь организовать им балет для нашего общего увеселения.
— Я?.. Мама!.. — Генриетта отпрянула.
— Боже, Боже! — застонала королева. — Не будь гусыней!
Она ущипнула дочь за щеку.
— Помни о том, что я сказала. Хотя ты всегда должна помнить, что являешься дочерью короля, пренебрегать оказанной тебе милостью не стоит. Доченька моя, это великая новость! Мадемуазель, сама мечтающая выйти замуж за Людовика, оказалась в опале и выслана в провинцию, и тебе, девочка моя, предстоит занять ее место в играх и развлечениях Людовика и его брата. Соглашайся со всем, что скажет Людовик, принимай его сторону в ссорах с братом. И помни все, что я тебе говорила.
— Да, мама, — прошептала Генриетта. Ей хотелось, чтобы Чарлз оказался в Париже и она могла рассказать, как тяжело у нее на душе. Он бы понял и утешил. А без Чарлза было так одиноко и совсем не с кем поделиться.
Два мальчугана ожидали свою кузину. Людовик был в нетерпении.
— Маленькая девочка, — повторял он. — Теперь нам придется играть с маленькой девочкой. Почему это я должен играть с маленькой девочкой?
— Потому что ее брат король Англии, — ворчливо ответил Филипп.
— Король Англии. У англичан и без того должно хватать дел.
— Как недавно у французов, брат… Еще не так давно.
Людовик в раздражении покачал головой. Филипп постоянно пикировался с братом, поскольку был на два года моложе и носил всего лишь титул «месье», герцог Орлеанский вместо королевского.
Людовик злился недолго. Он был отходчив, хотя нередко и высокомерен — естественное в его положении качество. Изо дня в день ему приходилось слышать, что он наиважнейшая персона в мире. Совсем недавно его домашний учитель сказал ему, что Господь одарил его тем, чем не обладал даже его прославленный дед — Генрих IV, — симпатичной внешностью, почти неземной в своем совершенстве, прекрасной фигурой, располагающим к себе обаянием. И так было всю жизнь. Наставники никогда не заставляли его учиться, позволяя плыть по воле собственных влечений, и было просто чудом, что он вообще приобрел какие-то знания при всей своей страстной любви к развлечениям. Но с физическими достоинствами пришло желание делать то, что необходимо, и изредка это стремление становилось преобладающим. Так, на время в нем проснулось усердие к учебе, но потом страсть к игре в солдатики — его любимая из игр — захватила его целиком, и он начал устраивать сражения между молоденькими мальчиками, собранными в армии. Увы, год назад его Доблестная Рота была разогнана, поскольку ее подвиги приняли настолько ощутимый характер, что мать начала всерьез беспокоиться о сохранности сына, и Мазарини решился пойти против короля и положил конец опасным играм. После этого Людовик вернулся к танцам, и в частности, к балету.
Он преуспел и здесь, никогда, впрочем, не забывая, что похвала, полученная от кого-то из его окружения, не может быть полностью искренней, поскольку от своего гувернера месье Вийеруа ни разу не слышал отрицательного отзыва; если Людовик о чем-то просил, де Вийеруа неизменно отвечал:
«Да, конечно!» даже если не знал, о чем его собираются просить. Гораздо больше Людовик любил своего камердинера Ла Порта, который часто перечил ему и временами даже запрещал что-то. Самое большее, что мог сказать месье де Вийеруа, когда Ла Порт возражал против чего-либо, было: «Ла Порт прав, сир». Однако по сути гувернер никогда всерьез не ругал его и ничего не запрещал, даже если король проделывал сальто в постели и в конце концов падал и набивал здоровенные шишки на голове.
Людовику давно стало ясно, что в окружении таких подхалимов ему в его четырнадцать лет необходимо быть особенно бдительным.
— Те, кто снисходителен к вашим недостаткам, — сказал ему однажды Ла Порт, — заботятся не о вашем, а о собственном благополучии, и цель их заключается в том, чтобы, расположив вас к себе, воспользоваться монаршьим благоволением и разбогатеть.
Людовик никогда не забывал это предостережение. Он очень полюбил Ла Порта, ему нравилось, когда тот читал ему книги перед сном в постели. История Франции звучала в изложении Ла Порта так интересно, и Людовик с особенным вниманием прислушивался к критическим замечаниям в адрес прежних королей Франции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91