Но величайшей радостью, повторял он вновь и вновь, была для него сама возможность видеть милую сестричку.
Дни летели один за другим, и пробил час отъезда.
— Ты получишь от меня прощальный подарок, — сказала она, стоя у трапа корабля. — Вещичку, которая всегда будет напоминать тебе о нашей встрече.
Она подозвала Луизу де Керуаль и велела принести шкатулку с драгоценными камнями, чтобы король выбрал себе камень по усмотрению. Но когда девушка вернулась, глаза короля были прикованы не к шкатулке, а к молоденькой фрейлине.
— Прошу тебя, выбери себе что-нибудь, брат, — попросила Генриетта.
Чарлз положил руку на плечо девочки.
— Я выбираю это прекрасное дитя, — сказал он. — Пусть останется при моем дворе. Это единственная драгоценность, которую мне не терпится иметь.
Красивые глаза Луизы широко распахнулись: она тоже не осталась безразличной к его обаянию.
— Нет, — торопливо сказала Генриетта. — Я отвечаю перед ее родителями и не могу без нее уехать. Возьми… хотя бы этот рубин, Чарлз.
Но Чарлз и Луиза продолжали обмениваться взглядами, и, прежде чем Генриетта взошла на корабль, он успел поцеловать девочку.
— Я тебя не забуду, — сказал он ей. — Однажды ты вновь приедешь ко мне и останешься.
Вот так в жаркий июльский полдень Генриетта услышала прощальные слова Чарлза, и все присутствовавшие при расставании плакали при виде их горя и говорили вполголоса, что не было еще на свете среди королей и королев брата с сестрой, которые любили бы друг друга так же сильно, как эти двое.
Людовик встретил ее по возвращению во Францию с редкой сердечностью. Она вновь была его любимым другом; теперь он поверил ей полностью и бесповоротно и для него больше не вставал вопрос, кому же из двух королей принадлежит ее любовь.
Впереди были балы, маскарады, празднества, балеты, и королевой двора вновь предстояло стать Генриетте.
Какое-то время, недели две, она вовсю наслаждалась своим успехом и была весела. Но затем вновь стало всплывать по ночам смуглое и умное лицо человека, которого она так любила, а в голове вертелась мысль, что он — мастер по части любви — оказался более верным в их взаимной любви. Ради нее он поставил подпись под договором, в то время как она заставила его это сделать ради Людовика. Он знал, что говорил, когда то и дело повторял:» Любовь — не просто удовольствие, но — честь!»
Он выразил эти мысли в стихах, которые показал ей:
…Мне кажется, нет ничего на свете
Превыше радостей любви.
Но она предала его и теперь знала, что никогда больше не сможет почувствовать себя счастливой.
Бессонные ночи начали сказываться на здоровье, и это заметила не только она, но и дамы из ее свиты. Она еще больше исхудала, и вид у нее стал слишком изнуренный для молодой женщины двадцати семи лет.
Филипп по-прежнему не давал ей жизни. Он вновь и вновь напоминал ей о ее влиянии на короля и требовал добиться освобождения де Лоррэна, а в случае, если она этого не сделает, угрожал ей тяжкими последствиями.
Она, и без того уставшая, отворачивалась и не слушала его. Он заставлял ее жить вместе с ним в Сен-Клу, где, казалось, задался целью сделать ее жизнь и вовсе непереносимой. Только приказ короля позволял ей выезжать в Версаль, но вслед ей тут же летели указания как можно скорее возвращаться в Сен-Клу.
День за днем ей приходилось терпеть его общество, его непрерывные жалобы и попреки, и это мучило ее наряду с упреками ее собственной совести.
У нее открылся сильный кашель; бывали дни, когда она чувствовала себя слишком уставшей, чтобы сносить бремя жизни.
Однажды вечером, через какую-нибудь пару-тройку недель после возвращения, она обедала с Филиппом и фрейлинами, когда почувствовала вдруг, как ею овладевает странная апатия. Когда обед закончился, она прилегла на диванные подушки, заявив, что чувствует себя необычайно усталой. День был жаркий, и она уснула и начала грезить. Ей снилось, что она подплывает к белым скалам Дувра, брат взбегает на корабль и протягивает руки, но она, отвернувшись, плачет от непереносимого стыда.
Очнувшись от сна, она услышала тихие голоса:
— Какой больной вид у мадам. Вы обратили внимание?
Затем послышался голос Филиппа.
— Никогда еще не видел ее столь больной.
— Это все после поездки в Англию. Она так и не оправилась со времени возвращения.
— Ох, уж эта поездка в Англию! — снова сказал Филипп. — И как я только разрешил ей поехать туда!
Генриетта открыла глаза и сказала:
— Я хочу пить.
Мадам де Гурдон, одна из ее фрейлин, поспешила принести стакан цикориевого кофе. Генриетта выпила и в то же мгновение ощутила пронзительную боль в боку. Забившись в судорогах, она закричала:
— Боже! Как больно! Что было в стакане? Мне кажется, меня отравили!
При этих словах ее взгляд застыл на Филиппе, поспешившем к ней.
Фрейлины помогли распустить шнуровку, и она без сознания упала на диванные подушки.
Некоторое время спустя она с трудом разомкнула глаза и пробормотала:
— Какое… мученье! Я не вынесу! Кто меня отравил?
Она вновь взглянула на Филиппа. Тот упал перед ней на колени.
— Ты поправишься, — сказал он. — Ты обязательно должна поправиться!
— Ты разлюбил меня, Филипп, — сказала она чуть слышно. — А впрочем, ты никогда меня и не любил.
Филипп, закрыв лицо руками, в голос зарыдал. Одна из дам была послана за исповедником, другая позаботилась о том, чтобы сохранить для обследования цикориевый кофе.
— Мадам, — шепотом сказала одна из женщин, — врачи скоро будут здесь.
— Скорее мне нужен духовник, — ответила Генриетта.
Дамы с участием смотрели на нее. Сквозь туман в голове от непереносимой боли Генриетта почувствовала, что они подозревают мужа. Они не сомневались, что их хозяйка отравлена, а убийца — Филипп.
Прошло несколько часов. На Филиппа было страшно взглянуть, такой у него был жалкий вид, но Генриетта по-прежнему не верила ему. Он решил исполнить свои угрозы в мой адрес, говорила она себе, и составил этот план… вместе с Лоррэном.
— Мадам, мадам… скушайте этот суп, — попросила одна из дам. — Это вернет вам силы.
— Ничто больше не вернет мне силы. Утром меня уже не будет, и я знаю, что говорю.
Закрыв глаза, она подумала: да и не хочу я больше здесь оставаться. Я не хочу жить, до конца дней попрекая себя…
Немного погодя она сказала:
— Есть человек, у которого при известии о моей кончине сердце разобьется на части. Вы поняли, о ком я говорю? Это мой английский брат, который любит меня больше, чем кого-либо другого на свете.
— Мадам, — услышала она в ответ, — король выехал, чтобы увидеть вас.
Когда Людовик приехал, она лежала на спине, совершенно измученная. Он с трудом узнал ее, такой маленькой показалась она ему в ночной рубашке с открытым воротом, чтобы следить за дыханием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
Дни летели один за другим, и пробил час отъезда.
— Ты получишь от меня прощальный подарок, — сказала она, стоя у трапа корабля. — Вещичку, которая всегда будет напоминать тебе о нашей встрече.
Она подозвала Луизу де Керуаль и велела принести шкатулку с драгоценными камнями, чтобы король выбрал себе камень по усмотрению. Но когда девушка вернулась, глаза короля были прикованы не к шкатулке, а к молоденькой фрейлине.
— Прошу тебя, выбери себе что-нибудь, брат, — попросила Генриетта.
Чарлз положил руку на плечо девочки.
— Я выбираю это прекрасное дитя, — сказал он. — Пусть останется при моем дворе. Это единственная драгоценность, которую мне не терпится иметь.
Красивые глаза Луизы широко распахнулись: она тоже не осталась безразличной к его обаянию.
— Нет, — торопливо сказала Генриетта. — Я отвечаю перед ее родителями и не могу без нее уехать. Возьми… хотя бы этот рубин, Чарлз.
Но Чарлз и Луиза продолжали обмениваться взглядами, и, прежде чем Генриетта взошла на корабль, он успел поцеловать девочку.
— Я тебя не забуду, — сказал он ей. — Однажды ты вновь приедешь ко мне и останешься.
Вот так в жаркий июльский полдень Генриетта услышала прощальные слова Чарлза, и все присутствовавшие при расставании плакали при виде их горя и говорили вполголоса, что не было еще на свете среди королей и королев брата с сестрой, которые любили бы друг друга так же сильно, как эти двое.
Людовик встретил ее по возвращению во Францию с редкой сердечностью. Она вновь была его любимым другом; теперь он поверил ей полностью и бесповоротно и для него больше не вставал вопрос, кому же из двух королей принадлежит ее любовь.
Впереди были балы, маскарады, празднества, балеты, и королевой двора вновь предстояло стать Генриетте.
Какое-то время, недели две, она вовсю наслаждалась своим успехом и была весела. Но затем вновь стало всплывать по ночам смуглое и умное лицо человека, которого она так любила, а в голове вертелась мысль, что он — мастер по части любви — оказался более верным в их взаимной любви. Ради нее он поставил подпись под договором, в то время как она заставила его это сделать ради Людовика. Он знал, что говорил, когда то и дело повторял:» Любовь — не просто удовольствие, но — честь!»
Он выразил эти мысли в стихах, которые показал ей:
…Мне кажется, нет ничего на свете
Превыше радостей любви.
Но она предала его и теперь знала, что никогда больше не сможет почувствовать себя счастливой.
Бессонные ночи начали сказываться на здоровье, и это заметила не только она, но и дамы из ее свиты. Она еще больше исхудала, и вид у нее стал слишком изнуренный для молодой женщины двадцати семи лет.
Филипп по-прежнему не давал ей жизни. Он вновь и вновь напоминал ей о ее влиянии на короля и требовал добиться освобождения де Лоррэна, а в случае, если она этого не сделает, угрожал ей тяжкими последствиями.
Она, и без того уставшая, отворачивалась и не слушала его. Он заставлял ее жить вместе с ним в Сен-Клу, где, казалось, задался целью сделать ее жизнь и вовсе непереносимой. Только приказ короля позволял ей выезжать в Версаль, но вслед ей тут же летели указания как можно скорее возвращаться в Сен-Клу.
День за днем ей приходилось терпеть его общество, его непрерывные жалобы и попреки, и это мучило ее наряду с упреками ее собственной совести.
У нее открылся сильный кашель; бывали дни, когда она чувствовала себя слишком уставшей, чтобы сносить бремя жизни.
Однажды вечером, через какую-нибудь пару-тройку недель после возвращения, она обедала с Филиппом и фрейлинами, когда почувствовала вдруг, как ею овладевает странная апатия. Когда обед закончился, она прилегла на диванные подушки, заявив, что чувствует себя необычайно усталой. День был жаркий, и она уснула и начала грезить. Ей снилось, что она подплывает к белым скалам Дувра, брат взбегает на корабль и протягивает руки, но она, отвернувшись, плачет от непереносимого стыда.
Очнувшись от сна, она услышала тихие голоса:
— Какой больной вид у мадам. Вы обратили внимание?
Затем послышался голос Филиппа.
— Никогда еще не видел ее столь больной.
— Это все после поездки в Англию. Она так и не оправилась со времени возвращения.
— Ох, уж эта поездка в Англию! — снова сказал Филипп. — И как я только разрешил ей поехать туда!
Генриетта открыла глаза и сказала:
— Я хочу пить.
Мадам де Гурдон, одна из ее фрейлин, поспешила принести стакан цикориевого кофе. Генриетта выпила и в то же мгновение ощутила пронзительную боль в боку. Забившись в судорогах, она закричала:
— Боже! Как больно! Что было в стакане? Мне кажется, меня отравили!
При этих словах ее взгляд застыл на Филиппе, поспешившем к ней.
Фрейлины помогли распустить шнуровку, и она без сознания упала на диванные подушки.
Некоторое время спустя она с трудом разомкнула глаза и пробормотала:
— Какое… мученье! Я не вынесу! Кто меня отравил?
Она вновь взглянула на Филиппа. Тот упал перед ней на колени.
— Ты поправишься, — сказал он. — Ты обязательно должна поправиться!
— Ты разлюбил меня, Филипп, — сказала она чуть слышно. — А впрочем, ты никогда меня и не любил.
Филипп, закрыв лицо руками, в голос зарыдал. Одна из дам была послана за исповедником, другая позаботилась о том, чтобы сохранить для обследования цикориевый кофе.
— Мадам, — шепотом сказала одна из женщин, — врачи скоро будут здесь.
— Скорее мне нужен духовник, — ответила Генриетта.
Дамы с участием смотрели на нее. Сквозь туман в голове от непереносимой боли Генриетта почувствовала, что они подозревают мужа. Они не сомневались, что их хозяйка отравлена, а убийца — Филипп.
Прошло несколько часов. На Филиппа было страшно взглянуть, такой у него был жалкий вид, но Генриетта по-прежнему не верила ему. Он решил исполнить свои угрозы в мой адрес, говорила она себе, и составил этот план… вместе с Лоррэном.
— Мадам, мадам… скушайте этот суп, — попросила одна из дам. — Это вернет вам силы.
— Ничто больше не вернет мне силы. Утром меня уже не будет, и я знаю, что говорю.
Закрыв глаза, она подумала: да и не хочу я больше здесь оставаться. Я не хочу жить, до конца дней попрекая себя…
Немного погодя она сказала:
— Есть человек, у которого при известии о моей кончине сердце разобьется на части. Вы поняли, о ком я говорю? Это мой английский брат, который любит меня больше, чем кого-либо другого на свете.
— Мадам, — услышала она в ответ, — король выехал, чтобы увидеть вас.
Когда Людовик приехал, она лежала на спине, совершенно измученная. Он с трудом узнал ее, такой маленькой показалась она ему в ночной рубашке с открытым воротом, чтобы следить за дыханием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91