О, дорогая, не знаю, зачем только людям нужны эти свадебные путешествия. Иногда это так неудобно.
– Я польщена тем, что вы будете скучать без меня, – улыбнулась я.
– С тех пор, как нас покинул сэр Фрэнсис, обо мне совсем некому позаботиться...
– Мы все о вас заботимся, как и раньше, – запротестовала я. Теперь у меня был другой статус: я была не внучкой женщины, которая работала на них, а будущей невесткой. И я намеревалась воспользоваться этим новым преимуществом.
Так счастливо проходили недели, пока не наступил день моей свадьбы.
Стоял ясный апрельский день. Моим посаженным отцом был доктор, друг семьи, шафером Филиппа – Чарльз.
Когда мы с Филиппом стояли в церкви, в помещение через витражи проник луч света и осветил табличку, установленную здесь в память о том Сэланжере, который купил дом и назвал его Шелковым домом. Филипп взял мою руку, надел мне на палец кольцо, и мы поклялись любить друг друга, пока смерть нас не разлучит.
Под звуки свадебного марша Мендельсона мы прошли к выходу, среди гостей я заметила сияющее лицо бабушки.
Потом мы вернулись в Шелковый дом, где был устроен небольшой прием в нашу честь. Нас поздравляли и желали нам счастья; и в назначенный час пришло время готовиться к отъезду.
Бабушка помогла мне снять мое чудесное свадебное платье и переодеться в темно-голубой костюм из шерсти эльпаки, который она считала идеальным для путешествия.
– Ты такая красивая, – сказала она, сияя от счастья и гордости, – это счастливейший день в моей жизни.
Мы с Филиппом отбыли во Флоренцию.
Эти дни стали нашим сокровищем и памятью на всю жизнь. Я была счастлива. Теперь я уже нисколько не сомневалась в том, что бабушка была права, когда убеждала меня выйти замуж за Филиппа. Теперь, когда мы стали настоящими любовниками, я открыла для себя новые стороны своего счастья. Эта близость с другим человеком, эта новая интимность оказалась волнующей, приятной и радостной. Я никогда не испытывала настоящего одиночества. Со мной всегда была бабушка, она стояла в центре моей жизни. Но теперь у меня появился Филипп, и с ним нас связывали более тесные отношения. Филипп был таким милым со мной и так старался сделать меня счастливой. Несмотря на некоторую робость от такого непривычного внимания к своей особе, я испытывала глубочайшую радость оттого, что так сильно любима. Бабушка, вероятно, знала, что так будет, и поэтому страстно мечтала выдать меня за Филиппа.
Он обворожил меня не только тем, что был нежным и страстным любовником. У него оказался неисчерпаемый запас знаний обо всем на свете. Я всегда знала, что он кровно заинтересован в шелковом производстве, и знала, что если Филипп чем-то заинтересовался, то не успокоится, пока не изучит этот предмет до мельчайших подробностей. Для меня стала открытием его любовь к музыке. Я знала об этом и раньше, но не понимала, как много она для него значит; и только став его женой, я поняла и оценила его истинную страсть к музыке. Он любил искусство, хорошо знал художников-флорентийцев, имена некоторых из них – например Чимабуэ и Maттезаччо, – были мне неизвестны. Он интересовался прошлым и умел так живо рассказывать об истории Флоренции, что мне казалось, будто я видела все это своими глазами.
В апреле во Флоренции не бывает много приезжих. Я догадывалась, что позднее улицы наполнятся толпами людей, потому что это действительно было одно из самых достопримечательных мест Европы. А в это время в отелях обычно останавливается мало народу, поэтому персонал гостиницы «Реджия», в которой мы поселились, относился к нам с полной предупредительностью, на какую мы вряд ли могли рассчитывать, если бы попали сюда в разгар сезона.
Мы разместились в просторных комнатах с высокими потолками; стены в спальне были выложены розовато-лиловой и голубой мозаикой. Французское окно выходило на большой балкон, откуда мы могли обозревать улицу. Думаю, эта гостиница когда-то была дворцом, потому что чувствовалось в ней обветшалое величие. В этом здании меня охватывал какой-то безотчетный страх, который, наверное, был бы еще сильнее, будь я одна. Но я была с Филиппом и потому наслаждалась нашим уединением; и то странное, довольно жуткое ощущение, будто в этом месте людьми овладевают сильные, иногда жестокие страсти, только прибавляло очарования нашему пребыванию.
Мы переживали золотые дни своей любви. Филипп умел придавать самым обыденным вещам волнующий и таинственный смысл. Раньше мне казалось, что он целиком захвачен бизнесом – и до определённых пределов так оно и было. Мы часто бродили по улицам, заглядывая в витрины магазинов, которые торговали шелком. Он никогда не мог устоять, чтобы не остановиться, а иногда и зайти в магазин, спросить цену, взвесить ткань на руке и осторожно погладить ее пальцами. Я смеялась над ним и как-то сказала, что владельцы магазинов наконец разозлятся, потому что он никогда ничего не покупает.
– Ну, знаешь ли, – ответил он, – это было бы все равно, что покупать уголь в Ньюкастле.
Я обожала маленькие магазинчики на Понте-Веккио. Мы разглядывали безделушки и иногда покупали какой-нибудь камешек, браслет или небольшую шкатулку, покрытую эмалью. Это доставляло нам массу удовольствия.
В гостинице нас обслуживал один жизнерадостный итальянец. Не знаю, чем он занимался, когда в гостинице хватало постояльцев, но на тот момент, когда там проживало всего несколько человек, он обслуживал только нас.
По утрам он приносил завтрак. Он раздвигал занавески и вставал посреди комнаты, глядя на нас со снисходительной улыбкой. Если мы оставляли разбросанную одежду, он аккуратно развешивал ее, тем более, что он очень интересовался нашими нарядами, особенно костюмами Филиппа. Он говорил с нами по-английски, пересыпая свою речь итальянскими словами. Ему явно нравилась возможность попрактиковаться в английском. Мы находили его речь ужасно забавной и по прошествии нескольких дней уже сами вызывали его на разговор.
Он был высок... примерно одного сложения с Филиппом, с темно-каштановыми волосами и большими, темными, будто проникающими в душу глазами.
Очень быстро он выяснил, что мы проводим здесь медовый месяц.
– Как вы догадались? – спросила я.
Он пожал плечами и возвел глаза к расписанному потолку.
– Это можна сказата. – Большинство слов он заканчивал на «а» и произносил их в такой певучей манере, которую вряд ли можно было назвать английской.
– Оченна хороша, – сказал он, – оченна хороша. – Казалось, он думал, что очень здорово пошутил.
Он смотрел на нас как на своих подопечных. Когда мы ели в ресторане, он спускался туда же и стоял рядом с официантом, глядя на нас. Если мы не отдавали должного внимания какому-нибудь из блюд, он качал головой и обеспокоенно спрашивал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110
– Я польщена тем, что вы будете скучать без меня, – улыбнулась я.
– С тех пор, как нас покинул сэр Фрэнсис, обо мне совсем некому позаботиться...
– Мы все о вас заботимся, как и раньше, – запротестовала я. Теперь у меня был другой статус: я была не внучкой женщины, которая работала на них, а будущей невесткой. И я намеревалась воспользоваться этим новым преимуществом.
Так счастливо проходили недели, пока не наступил день моей свадьбы.
Стоял ясный апрельский день. Моим посаженным отцом был доктор, друг семьи, шафером Филиппа – Чарльз.
Когда мы с Филиппом стояли в церкви, в помещение через витражи проник луч света и осветил табличку, установленную здесь в память о том Сэланжере, который купил дом и назвал его Шелковым домом. Филипп взял мою руку, надел мне на палец кольцо, и мы поклялись любить друг друга, пока смерть нас не разлучит.
Под звуки свадебного марша Мендельсона мы прошли к выходу, среди гостей я заметила сияющее лицо бабушки.
Потом мы вернулись в Шелковый дом, где был устроен небольшой прием в нашу честь. Нас поздравляли и желали нам счастья; и в назначенный час пришло время готовиться к отъезду.
Бабушка помогла мне снять мое чудесное свадебное платье и переодеться в темно-голубой костюм из шерсти эльпаки, который она считала идеальным для путешествия.
– Ты такая красивая, – сказала она, сияя от счастья и гордости, – это счастливейший день в моей жизни.
Мы с Филиппом отбыли во Флоренцию.
Эти дни стали нашим сокровищем и памятью на всю жизнь. Я была счастлива. Теперь я уже нисколько не сомневалась в том, что бабушка была права, когда убеждала меня выйти замуж за Филиппа. Теперь, когда мы стали настоящими любовниками, я открыла для себя новые стороны своего счастья. Эта близость с другим человеком, эта новая интимность оказалась волнующей, приятной и радостной. Я никогда не испытывала настоящего одиночества. Со мной всегда была бабушка, она стояла в центре моей жизни. Но теперь у меня появился Филипп, и с ним нас связывали более тесные отношения. Филипп был таким милым со мной и так старался сделать меня счастливой. Несмотря на некоторую робость от такого непривычного внимания к своей особе, я испытывала глубочайшую радость оттого, что так сильно любима. Бабушка, вероятно, знала, что так будет, и поэтому страстно мечтала выдать меня за Филиппа.
Он обворожил меня не только тем, что был нежным и страстным любовником. У него оказался неисчерпаемый запас знаний обо всем на свете. Я всегда знала, что он кровно заинтересован в шелковом производстве, и знала, что если Филипп чем-то заинтересовался, то не успокоится, пока не изучит этот предмет до мельчайших подробностей. Для меня стала открытием его любовь к музыке. Я знала об этом и раньше, но не понимала, как много она для него значит; и только став его женой, я поняла и оценила его истинную страсть к музыке. Он любил искусство, хорошо знал художников-флорентийцев, имена некоторых из них – например Чимабуэ и Maттезаччо, – были мне неизвестны. Он интересовался прошлым и умел так живо рассказывать об истории Флоренции, что мне казалось, будто я видела все это своими глазами.
В апреле во Флоренции не бывает много приезжих. Я догадывалась, что позднее улицы наполнятся толпами людей, потому что это действительно было одно из самых достопримечательных мест Европы. А в это время в отелях обычно останавливается мало народу, поэтому персонал гостиницы «Реджия», в которой мы поселились, относился к нам с полной предупредительностью, на какую мы вряд ли могли рассчитывать, если бы попали сюда в разгар сезона.
Мы разместились в просторных комнатах с высокими потолками; стены в спальне были выложены розовато-лиловой и голубой мозаикой. Французское окно выходило на большой балкон, откуда мы могли обозревать улицу. Думаю, эта гостиница когда-то была дворцом, потому что чувствовалось в ней обветшалое величие. В этом здании меня охватывал какой-то безотчетный страх, который, наверное, был бы еще сильнее, будь я одна. Но я была с Филиппом и потому наслаждалась нашим уединением; и то странное, довольно жуткое ощущение, будто в этом месте людьми овладевают сильные, иногда жестокие страсти, только прибавляло очарования нашему пребыванию.
Мы переживали золотые дни своей любви. Филипп умел придавать самым обыденным вещам волнующий и таинственный смысл. Раньше мне казалось, что он целиком захвачен бизнесом – и до определённых пределов так оно и было. Мы часто бродили по улицам, заглядывая в витрины магазинов, которые торговали шелком. Он никогда не мог устоять, чтобы не остановиться, а иногда и зайти в магазин, спросить цену, взвесить ткань на руке и осторожно погладить ее пальцами. Я смеялась над ним и как-то сказала, что владельцы магазинов наконец разозлятся, потому что он никогда ничего не покупает.
– Ну, знаешь ли, – ответил он, – это было бы все равно, что покупать уголь в Ньюкастле.
Я обожала маленькие магазинчики на Понте-Веккио. Мы разглядывали безделушки и иногда покупали какой-нибудь камешек, браслет или небольшую шкатулку, покрытую эмалью. Это доставляло нам массу удовольствия.
В гостинице нас обслуживал один жизнерадостный итальянец. Не знаю, чем он занимался, когда в гостинице хватало постояльцев, но на тот момент, когда там проживало всего несколько человек, он обслуживал только нас.
По утрам он приносил завтрак. Он раздвигал занавески и вставал посреди комнаты, глядя на нас со снисходительной улыбкой. Если мы оставляли разбросанную одежду, он аккуратно развешивал ее, тем более, что он очень интересовался нашими нарядами, особенно костюмами Филиппа. Он говорил с нами по-английски, пересыпая свою речь итальянскими словами. Ему явно нравилась возможность попрактиковаться в английском. Мы находили его речь ужасно забавной и по прошествии нескольких дней уже сами вызывали его на разговор.
Он был высок... примерно одного сложения с Филиппом, с темно-каштановыми волосами и большими, темными, будто проникающими в душу глазами.
Очень быстро он выяснил, что мы проводим здесь медовый месяц.
– Как вы догадались? – спросила я.
Он пожал плечами и возвел глаза к расписанному потолку.
– Это можна сказата. – Большинство слов он заканчивал на «а» и произносил их в такой певучей манере, которую вряд ли можно было назвать английской.
– Оченна хороша, – сказал он, – оченна хороша. – Казалось, он думал, что очень здорово пошутил.
Он смотрел на нас как на своих подопечных. Когда мы ели в ресторане, он спускался туда же и стоял рядом с официантом, глядя на нас. Если мы не отдавали должного внимания какому-нибудь из блюд, он качал головой и обеспокоенно спрашивал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110