Некоторые из них жили только в свое удовольствие. Изабелла отлично понимала и разделяла желание Хименеса отменить это и заставить их подчиняться законам францисканцев самого строгого толка.
– Я умоляю Ваше Величество поддержать нас, – продолжал генерал. – И убедительно прошу сообщить архиепископу, что было бы лучше, если б он занимался своими непосредственными обязанностями, а не доставлял беспокойства ордену, в котором сам имеет честь состоять.
– Поведение архиепископа – дело его совести, – заметила королева.
Генерал забыл, что он находится в присутствии королевы Испании, и воскликнул:
– Да что это, ей-Богу! Взять да поставить такого человека на самый высокий пост в Испании! Архиепископ Толедский! Правая рука короля и королевы! Человек, которому больше подходит жизнь в лесной лачуге, чем во дворце. Человек бездарный, неблагородного происхождения. Вашему Величеству надо немедленно лишить его этой должности и поставить на его место кого-нибудь более достойного такой высокой чести!
– По-моему, вы сошли с ума, – спокойно проговорила королева. – Вы, верно, забыли, с кем разговариваете?
– Я не сумасшедший, – возразил генерал. – Знаю, что говорю с королевой Изабеллой… с той, которая однажды станет горсткой праха… как я или любой другой человек.
С этими словами он повернулся и выбежал из комнаты.
Изабелла была до крайности изумлена, однако не стала наказывать генерала.
Ее поразило, какую великую ненависть вызывал к себе Хименес, и теперь больше, чем когда-либо, убедилась, что, сделав его архиепископом Толедским, приняла очень мудрое решение.
* * *
Франциск Хименес де Сиснерос лежал в кровати у себя дома в Алькала-де-Энарес. Он предпочитал это незатейливое жилище дворцу, который мог бы стать его домом в Толедо, и тосковал по своей хижине отшельника в лесу возле Кастаньяр-де-Ибора.
Сейчас все его мысли занимал Бернардин, его заблудший грешный брат, который скоро должен был прийти к нему. Он послал за ним и даже не мыслил, что Бернардин осмелится ослушаться и не прийти.
Хименес был расстроен, что приходится принимать брата лежа в постели, но его снова одолел недуг – последствия голодания и сурового образа жизни. Большую часть времени Хименес проводил в комнатушке, похожей на келью, с земляным полом, где никогда, даже в самую холодную погоду, не топили. Хименес ощущал потребность мучить самого себя.
Правда, сейчас он возлежал на удобной кровати, ибо именно здесь, в этом месте, обязан был принимать тех, кто видел в нем человека, занятого делами государства и церкви. По ночам он покидал эту постель и ложился на жесткий тюфяк, подкладывая под голову полено.
Он страстно хотел терзать свое тело и сожалел, что приказы Папы предписали ему принять высокую должность. Очень многие были им недовольны. На него поступали жалобы, что люди часто видят его в ветхом одеянии францисканца, которое он латал собственными руками. Разве можно, чтобы архиепископ Толедский так себя вел? – вопрошали его недоброжелатели.
И бесполезно было говорить им, что это образ жизни человека, который беззаветно следует своему Учителю. Вскоре из Рима пришли указания.
«Дорогой брат, – писал Александр VI. – Святая и всемирная церковь, как Вам известно, подобно новому Иерусалиму, имеет много различных прекрасных устоев. Неправильно выполнять их излишне усердно, равно как неверно и отвергать их с чрезмерным высокомерием. Все в жизни имеет свое предназначение, это идет от Господа. Тем самым каждый, а особенно прелаты церкви, должен избегать высокомерия, выражаемого в излишнем хвастовстве и предрассудках или в чрезмерной скромности, ибо в обоих случаях ослабляется авторитет церкви. По этой причине мы призываем и советуем Вам вести жизнь, соответствующую рангу, который на Вас возложен; и с той поры, как Его Святейшество возвысил Вас до положения архиепископа, будет разумно жить по совести, как Вы и живете, согласно законам Бога (чему мы безмерно радуемся), но в Вашей внешней жизни Вы должны соблюдать достоинство, присущее такому высокому сану».
Это был приказ Папы, и его нельзя не выполнить. Теперь Хименес носил роскошные одежды архиепископа, а под ними – грубую власяницу.
Ему казалось, в том облике, в котором он являлся перед народом, есть нечто символическое. Люди видели архиепископа, но под внешним великолепием скрывался иной человек – францисканский нищенствующий монах.
Каким же в действительности он был? Наверное, сам Хименес не смог бы ответить. Часто он сдерживал себя, чтобы не вмешиваться в государственные дела, хотя страстно желал видеть Испанию возвышающейся среди других государств и себя, стоящего у штурвала флагманского корабля, который он вел бы от одной победы к другой до тех пор, пока весь мир не оказался бы под господством Испании… и Хименеса.
– Но это потому лишь, – поспешно восклицал он, когда у него возникала подобная мысль, – что я жажду увидеть христианский флаг, развевающийся над всем миром. – Ему хотелось управлять всеми землями так, как управлялась Испания с того момента, как Торквемада зажег костры инквизиции почти в каждом городе.
Однако сейчас его мысли должны вернуться к Бернардину, ибо вскоре брат предстанет перед ним, и Хименес должен разговаривать с ним с предельной суровостью.
Он повторял про себя слова, которые скажет ему: «Ты мой брат, но это отнюдь не означает, что я буду относиться к тебе с особой снисходительностью. Тебе известны мои убеждения.
Мне ненавистен непотизм. Я никогда не позволю его использовать в моих делах».
Бернардин будет стоять перед ним, улыбаясь ленивой циничной улыбкой, словно напоминая могущественному брату, что тот не всегда жил согласно своим незыблемым суровым принципам.
Хименес и впрямь сделал исключение. Он взял Бернардина к себе в дом на доходную должность управляющего.
И в чем же выразилась благодарность Бернардина? Попадая во всяческие неприятности, он выпутывался из них, злорадно напоминая любому, кто доискивался справедливости: «Я – брат архиепископа Толедского! Он весьма благоволит ко мне. Если вы осмелитесь пожаловаться, я вас уничтожу».
– И это мой брат! Какой позор! – воскликнул Хименес. – Ведь у других именно поблажки родне я считаю самым предосудительным!
Как же ему поступить с братом? Сослать в монастырь? Так Бернардин начнет там жаловаться на него, и его с радостью поддержат враги архиепископа. А уж кого-кого, а врагов у него немало.
Не оставалось ничего иного, кроме как заточить Бернардина в тюрьму. А как же быть со своей совестью, которая постоянно станет напоминать: «Твой родной брат… в тюрьме!» – говорил он себе, и тут же отвечал: «Да, он заслуживает подобной участи». «Твой родной брат! О, это всего лишь маленький Бернардин, который всегда любил победокурить!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
– Я умоляю Ваше Величество поддержать нас, – продолжал генерал. – И убедительно прошу сообщить архиепископу, что было бы лучше, если б он занимался своими непосредственными обязанностями, а не доставлял беспокойства ордену, в котором сам имеет честь состоять.
– Поведение архиепископа – дело его совести, – заметила королева.
Генерал забыл, что он находится в присутствии королевы Испании, и воскликнул:
– Да что это, ей-Богу! Взять да поставить такого человека на самый высокий пост в Испании! Архиепископ Толедский! Правая рука короля и королевы! Человек, которому больше подходит жизнь в лесной лачуге, чем во дворце. Человек бездарный, неблагородного происхождения. Вашему Величеству надо немедленно лишить его этой должности и поставить на его место кого-нибудь более достойного такой высокой чести!
– По-моему, вы сошли с ума, – спокойно проговорила королева. – Вы, верно, забыли, с кем разговариваете?
– Я не сумасшедший, – возразил генерал. – Знаю, что говорю с королевой Изабеллой… с той, которая однажды станет горсткой праха… как я или любой другой человек.
С этими словами он повернулся и выбежал из комнаты.
Изабелла была до крайности изумлена, однако не стала наказывать генерала.
Ее поразило, какую великую ненависть вызывал к себе Хименес, и теперь больше, чем когда-либо, убедилась, что, сделав его архиепископом Толедским, приняла очень мудрое решение.
* * *
Франциск Хименес де Сиснерос лежал в кровати у себя дома в Алькала-де-Энарес. Он предпочитал это незатейливое жилище дворцу, который мог бы стать его домом в Толедо, и тосковал по своей хижине отшельника в лесу возле Кастаньяр-де-Ибора.
Сейчас все его мысли занимал Бернардин, его заблудший грешный брат, который скоро должен был прийти к нему. Он послал за ним и даже не мыслил, что Бернардин осмелится ослушаться и не прийти.
Хименес был расстроен, что приходится принимать брата лежа в постели, но его снова одолел недуг – последствия голодания и сурового образа жизни. Большую часть времени Хименес проводил в комнатушке, похожей на келью, с земляным полом, где никогда, даже в самую холодную погоду, не топили. Хименес ощущал потребность мучить самого себя.
Правда, сейчас он возлежал на удобной кровати, ибо именно здесь, в этом месте, обязан был принимать тех, кто видел в нем человека, занятого делами государства и церкви. По ночам он покидал эту постель и ложился на жесткий тюфяк, подкладывая под голову полено.
Он страстно хотел терзать свое тело и сожалел, что приказы Папы предписали ему принять высокую должность. Очень многие были им недовольны. На него поступали жалобы, что люди часто видят его в ветхом одеянии францисканца, которое он латал собственными руками. Разве можно, чтобы архиепископ Толедский так себя вел? – вопрошали его недоброжелатели.
И бесполезно было говорить им, что это образ жизни человека, который беззаветно следует своему Учителю. Вскоре из Рима пришли указания.
«Дорогой брат, – писал Александр VI. – Святая и всемирная церковь, как Вам известно, подобно новому Иерусалиму, имеет много различных прекрасных устоев. Неправильно выполнять их излишне усердно, равно как неверно и отвергать их с чрезмерным высокомерием. Все в жизни имеет свое предназначение, это идет от Господа. Тем самым каждый, а особенно прелаты церкви, должен избегать высокомерия, выражаемого в излишнем хвастовстве и предрассудках или в чрезмерной скромности, ибо в обоих случаях ослабляется авторитет церкви. По этой причине мы призываем и советуем Вам вести жизнь, соответствующую рангу, который на Вас возложен; и с той поры, как Его Святейшество возвысил Вас до положения архиепископа, будет разумно жить по совести, как Вы и живете, согласно законам Бога (чему мы безмерно радуемся), но в Вашей внешней жизни Вы должны соблюдать достоинство, присущее такому высокому сану».
Это был приказ Папы, и его нельзя не выполнить. Теперь Хименес носил роскошные одежды архиепископа, а под ними – грубую власяницу.
Ему казалось, в том облике, в котором он являлся перед народом, есть нечто символическое. Люди видели архиепископа, но под внешним великолепием скрывался иной человек – францисканский нищенствующий монах.
Каким же в действительности он был? Наверное, сам Хименес не смог бы ответить. Часто он сдерживал себя, чтобы не вмешиваться в государственные дела, хотя страстно желал видеть Испанию возвышающейся среди других государств и себя, стоящего у штурвала флагманского корабля, который он вел бы от одной победы к другой до тех пор, пока весь мир не оказался бы под господством Испании… и Хименеса.
– Но это потому лишь, – поспешно восклицал он, когда у него возникала подобная мысль, – что я жажду увидеть христианский флаг, развевающийся над всем миром. – Ему хотелось управлять всеми землями так, как управлялась Испания с того момента, как Торквемада зажег костры инквизиции почти в каждом городе.
Однако сейчас его мысли должны вернуться к Бернардину, ибо вскоре брат предстанет перед ним, и Хименес должен разговаривать с ним с предельной суровостью.
Он повторял про себя слова, которые скажет ему: «Ты мой брат, но это отнюдь не означает, что я буду относиться к тебе с особой снисходительностью. Тебе известны мои убеждения.
Мне ненавистен непотизм. Я никогда не позволю его использовать в моих делах».
Бернардин будет стоять перед ним, улыбаясь ленивой циничной улыбкой, словно напоминая могущественному брату, что тот не всегда жил согласно своим незыблемым суровым принципам.
Хименес и впрямь сделал исключение. Он взял Бернардина к себе в дом на доходную должность управляющего.
И в чем же выразилась благодарность Бернардина? Попадая во всяческие неприятности, он выпутывался из них, злорадно напоминая любому, кто доискивался справедливости: «Я – брат архиепископа Толедского! Он весьма благоволит ко мне. Если вы осмелитесь пожаловаться, я вас уничтожу».
– И это мой брат! Какой позор! – воскликнул Хименес. – Ведь у других именно поблажки родне я считаю самым предосудительным!
Как же ему поступить с братом? Сослать в монастырь? Так Бернардин начнет там жаловаться на него, и его с радостью поддержат враги архиепископа. А уж кого-кого, а врагов у него немало.
Не оставалось ничего иного, кроме как заточить Бернардина в тюрьму. А как же быть со своей совестью, которая постоянно станет напоминать: «Твой родной брат… в тюрьме!» – говорил он себе, и тут же отвечал: «Да, он заслуживает подобной участи». «Твой родной брат! О, это всего лишь маленький Бернардин, который всегда любил победокурить!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72